Переживая материальные затруднения, Саввин дал согласие. Впоследствии, выполняя эти поручения, он узнал, что сведения эти идут японской разведке через японца Исигу (помощника директора «Чосенбанка» в Харбине)415.
С конца января по июль 1929 г. Саввин передал: схему построения Красной армии, начиная от дивизии до стрелкового отделения; схему построения штаба РККА с его управлениями, указав известных ему начальников управлений; несколько схем и сведений о количестве бойцов в подразделениях полка, батальона, наличии огневых средств. Сведения о военной академии им. Фрунзе, о командном, преподавательском и переменном составе. Подробно был освещен восточный факультет академии, который готовил людей для назначения в дивизии и корпуса для разведывательной работы, а также для нелегальной разведывательной работы за кордоном. Сведения о разведывательном отряде, где он служил начальником технической части в Москве во Всехсвятском. Рассказал о предназначении этого отряда военной авиации, о наличии 5–6 самолетов «Юнкерс Ю-13» и о замене этих самолетов новыми советского производства «Р-5».
Исчерпав известные темы военного характера, он стал сообщать другие сведения: о проводившейся оперативной работе конторы Госторга в той части, которая не была известна Лукашевкеру; коммерческих тайнах Госторга; оперативных калькуляциях; закупке хлеба для нужд Дальневосточного края и др.
Саввин сообщил, что секретарь консульства СССР в Харбине Михайлов в действительности Вайнберг, военный работник, окончивший восточный факультет военной академии им. Фрунзе.
Сведения передавались Лукашевкеру в его номере в гостинице «Новый Мир». Материалы представляли собой исписанные листки или начерченные схемы. Были случаи, когда Лукашевкер возвращал Саввину нарисованные схемы с какими-то пометками, сделанными чужой рукой. Иногда Лукашевкер записывал сам сообщавшиеся ему сведения.
За свою работу Саввин получил около 1900 иен и 600 даянов.
В конце октября 1929 г., получив назначение от Наркомвнешторга в Америку на работу в Амторг, Саввин выехал за границу. После возвращения и перехода на службу в Красную армию на должность помощника начальника Автобронетанковых войск Ленинградского военного округа возобновил контакты с Лукашевкером и Орловым416.
Осенью 1931 г. Лукашевкер приехал в Ленинград и посетил Саввина на квартире по адресу: Надеждинская, 10, кв. 6. Расспросил о месте службы, о должности, занимаемом положении, характере работы, указав на необходимость дальнейшего его участия в сборе и передаче ему сведений о Красной армии. Саввин рассказал о некоторых частях Красной армии. Договорившись о дальнейшей работе, Лукашевкер уехал в Москву.
Второй его приезд в Ленинград состоялся зимой 1931 г. Тогда Саввин передал сведения о 2-м танковом полке, указав количество танков, их расположение, вооруженность танка. Лукашевкер передал денежное вознаграждение и дал задание собирать материалы, относящиеся к механизации и моторизации частей Красной армии Ленинградского округа.
Примерно в это время Саввин познакомился на службе с Орловым – председателем Ленинградского областного совета Автодора. Общая работа, воспоминания о Харбине, где, как оказалось, Орлов был на консульской работе, сблизили их, они подружились. Орлов, узнав о материальных затруднениях, не раз оказывал Саввину безвозвратную денежную помощь.
В одной из бесед, происходивших на квартире у Орлова (ул. Чайковская, д.10, кв. 43) в июле 1932 г., Орлов, сославшись на Лукашевкера, предложил продолжать работу в пользу японцев, передавая материалы через него. Доверяя Орлову, Саввин дал свое согласие. Так, не имея возможности регулярно общаться с Лукашевкером, Саввин стал постоянным информатором Орлова вплоть до своего отъезда из Ленинграда в сентябре 1933 г.
Орлов интересовался главным образом наличием, состоянием и вооружением бронетанковых частей, расположенных на территории Ленинградского округа. В течение 1932–1933 гг. Саввин сообщил о расположении в Стрельне 2-го танкового полка, данные о формировавшемся авиамотомеханизированном десантном отряде, предназначавшемся для переброски по воздуху, схему механизировавшейся 11 дивизии, о наличии в Ленинграде отдельного автобатальона, о типах танков, находившихся на вооружении в частях Ленинградского округа, и т. д.
Эти данные он получал от инженера завода им. Ворошилова Шмырова, члена ВКП(б), проживавшего в Ленинграде, ул. Можайская, д.18, кв.10, с которым был связан по работе на курсах при заводе. Для чего предназначались эти сведения, Шмыров не знал. В качестве вознаграждения он получил 400 руб.
Полученные сведения Саввин сообщал Орлову устно или передавал ему в виде записей и схем на бумаге, а Орлов записывал их в свою записную книжку. Встречи происходили у него в кабинете на работе, на квартире и на даче в Сиверской.
От Орлова Саввин получил в виде вознаграждения около 4600 рублей.
В конце 1932 г. Саввин был освобожден от работы в качестве помощника начальника автобронетанковых войск ЛВО. До получения нового назначения жил в Ленинграде и Порохове. В августе 1933 г. получил назначение на должность старшего командира руководителя тактики Орловской бронетанковой школы. При отъезде его из Ленинграда Орлов сказал, что все дальнейшие указания он будет получать от Лукашевкера. Тщательно проинструктировал Саввина о мерах конспирации, при этом дал ему пилюлю, предложив зашить ее в одежду и в случае ареста проглотить. Эту пилюлю с хлебом Саввин в тот же день дал собаке возле своего дома в Ленинграде. Проглотив этот отравленный хлеб, собака тут же сдохла.
Встреча с Лукашевкером состоялась в Орле в январе 1934 г. В разговоре тот указал на необходимость продолжать работу по сбору сведений. Интересовался наличием частей, расположенных в Орле, их состоянием, деятельностью Орловской бронетанковой школы, механизацией частей Красной армии. За время пребывания в Орле Саввин передавал Лукашевкеру собранные им секретные сведения, получив за это около 3400 рублей417.
Арестованные бывший зам. управляющего Объединения текстильного машиностроения Л. Д. Лукашевкер и бывший преподаватель Орловской бронетанковой школы В. П. Саввин на следствии признались в передаче японцам военных сведений. Кроме того, Саввин показал, что с середины 1932 г., будучи в Ленинграде на военной работе, он систематически передавал секретные военные сведения Орлову Николаю Евгеньевичу. Сам Орлов категорически отрицал свое участие в шпионской работе. По делу были проведены все возможные следственные действия: допросы обвиняемых, свидетелей, развернутые очные ставки между Саввиным и Лукашевкером, Орловым и Лукашевкером, Орловым и Саввиным и т. п. Однако они никаких дополнительных улик не дали.
Принимая во внимание, что дальнейшее ведение следствия новых изобличающих доказательств дать не могло, а по неполным материалам не было достаточных оснований считать виновность Орлова доказанной, НКВД предложило Орлова из-под стражи освободить. Каганович согласился с этим предложением418.
В отношении В. П. Саввина419 также было не все ясно. 1 декабря 1934 г. НКВД направило Сталину заявление арестованного по подозрению в шпионаже, который признал себя виновным, показав, что передавал Лукашевкеру шпионские сведения, за что получал от последнего деньги. НКВД сообщало, что между ними была произведена очная ставка, на которой оба дали показания о своей шпионской работе. Однако на передопросе у прокурора они отказались от своих прежних показаний.
Дело было заслушано на Особом совещании 23 ноября 1934 г., по постановлению которого Саввин высылался в г. Оренбург на три года420.
Находясь под следствием, Саввин написал очень эмоциональное заявление на имя Сталина, Калинина, Акулова и Ягоды:
«Вторичное мое заявление к Вам – я вынужден написать в силу следующих серьезных обстоятельств:
Я арестован 7 апреля с. г. Сижу под арестом 237 суток. Кто я таков? Я сын рабочего-ремесленника. С раннего детства, бросив учиться, вынужден был уйти добывать кусок хлеба и себе и семье, которая жила, перебиваясь со дня на день. Начиная с ученика до специальности слесаря, я прошел всю суровую школу при царском режиме и все его „прелести“; я до 1917 г. на собственной шкуре знал уже, что такое рабочий и царская власть. Моя среда – среда революционных рабочих, рабочих, которые показывали не раз мне и на заводе и на фронте, куда нужно гнуть, чтобы плетка кубанских казаков и нагайка городовых не свистела на спинах рабочих и, в частности, на моей, потому что везде я попадал в опалу этой сволочи и бегал с места на место как подстреленный заяц, спасаясь либо от арестов, либо от неизбежных мордобитий, которые для меня были везде неизбежными, ввиду моей глубокой непримиримости с тем произволом, который творился до 1917 года, до октября.
Октябрьскую революцию я встретил как свое кровное дело, как дело, к которому готовился – варясь в среде питерских рабочих (з. „Арсенал“). Я уже в 1916 году знал, что мой путь – путь с большевиками, ибо не только уже по убеждению, но и по своему характеру – я мог быть только с большевиками.
Первая моя революционная работа – эта работа вполне сознательного рабочего, потерпевшего не раз от царского произвола: мое участие в революционных событиях Ленинграда происходило в рядах товарищей-большевиков, боевиков, с которыми я вместе взял орудие, чтобы крошить на своем пути всю ту мерзость, которая душила рабочий класс.
Я не случайный человек в рабочей среде Питера, я с фронта убегал от ареста – уехал в Питер, чтобы совместно с рабочими излить ту злость, которая копилась годами.
Ни рабочему классу, ни революции я не был чужим человеком. Я был классово спаян с рабочим классом с детства. Свято веря в дело партии большевиков, я с 1917 г. вошел в ее ряды, чтобы еще более увеличить ее ряды и отдать себя в ее распоряжение. Я и поныне горжусь тем, что партия посылала меня очень часто на опасные участки работы, я очень часто сам объявлялся добровольцем идти туда, где решается дело оружием. – и я этим горжусь, Горжусь я и тем, что у партии я пользовался большим доверием. Успехи Октябрьской революции не охладили меня – в следующие трудные минуты после речи т. Ленина – я ушел добровольно с оружием в руках с первым отрядом Красной гвардии на фронт в тот момент, когда Октябрьской революции немцы стали грозить.