Клемент Готвальд, как и Берут, вряд ли хотел уничтожать собственных министров, но, в отличие от Берута, он больше боялся Сталина, чем своего народа, и поручил советским эмгэбэшникам отыскать козла отпущения, подобного Ласло Райку. Помощь Абакумова и предварительные аресты навели следователей на нужных людей и «улики». Готвальд уже охотно сажал и убивал социал-демократов, и когда в 1949 г. он распространил чистки на коммунистов-«космополитов», то атмосфера в Праге стала на три года мрачнее, чем в любой другой столице Европы. К февралю 1951 г. шестьдесят чехословацких коммунистов были арестованы. Готвальд знал, что, если он проявит милосердие или принципиальность, сам станет жертвой Ракоши и Сталина, и потому выдал друзей, чтобы спасти собственную жизнь. Тем временем Ракоши и Энвер Ходжа уже начинали новые чистки; Ракоши арестовал собственного заместителя, Яноша Кадара.
В Югославии Тито не вешал и не расстреливал своих сталинистов, но в концлагерях ломали физически и духовно десятки тысяч просоветских югославов. За этих мучеников СССР не заступался: Сталин, Абакумов, Рухадзе, Рюмин и Игнатьев были слишком заняты собственными чистками в Ленинграде и Мингрелии. Когда к концу 1951 г. взоры эмгэбэшников вновь обратились на Запад, они были озабочены только сионизмом. К тому же без Виктора Абакумова МТБ не было способно на сложные операции. Инициативу взял сам Ракоши. Он составил список евреев, подлежащих устранению, – включая тех, кто по его приказам пытал «титоистов». Чехословаки тоже получили приказ уничтожить своих евреев. Идеальным чешским евреем оказался Рудольф Сланский, так как он сам назначал евреев на ключевые посты и поэтому мог нести ответственность за экономические неудачи Чехословакии. Когда Сталин прислал ордер на арест, Клемент Готвальд только что наградил Сланского орденом Республики по случаю пятидесятилетия. Через год Сталин принял Готвальда на XIX пленуме ЦК КПСС в октябре 1952 г., а через месяц в Праге Сланского вместе с десятью другими жертвами повесили.
Румыны увиливали от сталинских приказов. Георгиу-Деж сказал советскому послу, что ему неизвестно, связаны ли какие-нибудь румыны со Сланским. Когда советские власти начали настаивать, румынский вождь бросил всего трех членов своего политбюро волкам на растерзание. Им по сравнению с чехами повезло: один умер в тюрьме, а двух других освободили после смерти Сталина.
Неудивительно, что 2 марта 1953 г. Маленков, Берия и Молотов выждали тринадцать часов, прежде чем вызвать докторов к Сталину, уже сутки лежавшему в полусознании на полу в майке и пижаме. Они хотели увериться, что этот инсульт – смертельный; и, лишь убедившись в этом, Берия крикнул своему шоферу: «Хрусталев, машину!» – и помчался в Кремль.
Сто дней Берия
Сбрехнул какой-то лиходей,
Как будто портит власть людей.
О том все умники твердят
С тех пор уж много лет подряд,
Не замечая (вот напасть!),
Что чаще люди портят власть.
На смерть Сталина люди реагировали по-разному. Большая часть населения – рабочие, крестьяне, дети, студенты, женщины – находилась в состоянии почти истерического горя, люди чувствовали себя как жертвы кораблекрушения, покинутые на произвол врагов, тайных и явных, внутренних и внешних. Узники же ГУЛАГа радовались, смеялись, кидали шапки в воздух: в первый раз они видели луч надежды, видели, как смутилась охрана. Аппаратчики и палачи прикидывали, кому достанется власть, выжидая, пока руководство делало вид, что единство политбюро и Совета министров сохранилось и что вся машина будет работать нормально, даже когда вылетела главная ее шестерня.
Мерилом достижений Сталина может служить та легкость, с которой государство пережило его смерть. Прошло всего четыре дня после его смерти, и Берия, Маленков, Булганин и Хрущев, казалось, дружески перераспределили сферы влияния. Вожди восточноевропейских партий, приехавшие на похороны Сталина, почувствовали облегчение и уверенность в спокойном будущем. Маленков стал председателем Совета министров; Молотову вернули не только жену, но и Министерство иностранных дел; Берия взял себе Министерство внутренних дел (с которым он слил Министерство госбезопасности), а Булганин стал министром обороны (бывший министр маршал Василевский стал его заместителем). Хрущев руководил ЦК партии, Микоян и Каганович получили работу, удовлетворяющую их самолюбие, а Ворошилов наслаждался ничего не значащим назначением главой государства.
Берия с исключительной быстротой и бесстрашием взял в свои руки все главные рычаги власти. Как и восточноевропейские коммунисты, он понимал, что министерства внутренних дел и госбезопасности могут решать все политические вопросы. Создавая свое сверхминистерство, он сразу отстранил Семена Игнатьева от госбезопасности. Но Берия не пользовался ни доверием, ни популярностью у своих коллег (не говоря уж о партии, населении и армии). Молотов радовался возвращению жены, но не поблагодарил Берия за это. Берия реабилитировал посмертно брата Кагановича, Михаила, и дал его вдове пенсию. Но и Лазарь Каганович холодно принял этот жест (43).
Сразу после похорон Сталина Берия составил четыре комиссии, которые должны были через две недели представить доклады Круглову, Кобулову и Гоглидзе. Первая комиссия оправдала кремлевских врачей; вторая реабилитировала эмгэбэшников, которых оклеветал Рюмин; третья освободила артиллеристов, арестованных Сталиным; четвертая вернула в Грузию мингрелов, которых Рухадзе отправил в ГУЛАГ. Берия сам реабилитировал убитого Соломона Михоэлса. Ни следа бывшей злопамятности, казалось, не осталось в Берия: из убийц Михоэлса пострадали только Огольцов и Цанава. Рюмина нашли в сарае в Севастополе (по другим источникам, в Туле) и арестовали. Берия его допрашивал почти час и обещал ему жизнь в обмен на чистосердечное признание, а потом передал его Влодзимирскому и Хвату. 24 марта Рюмин написал Берия:
«Когда мне придется умирать, независимо в силу чего и при каких обстоятельствах, моими последними словами будут: Я предан партии и ее Центральному комитету!
В данный момент я верю в мудрость Л. П. Берия и нынешнего руководства МВД СССР и надеюсь, что мое дело будет иметь справедливый конец» (44).
При второй встрече с Рюминым Берия сказал ему: «Мы с вами больше не увидимся. Мы вас ликвидируем». Рюмин заболел от отчаяния, но Берия, казалось, забыл о нем.
Те, кто активно враждовал с Берия или кто был свергнут им, – например, Власик, Рухадзе (несмотря на преследование мингрелов), Абакумов и его зверские следователи, – остались в заключении, но их не трогали. В марте 1953 г. Берия вызвал Рухадзе к себе в кабинет, а потом Рухадзе пресмыкался перед бывшим шефом:
«Я плачу, мучаюсь, раскаиваюсь во всем случившемся. Мне очень и очень тяжело…
Прошу поверить, Лаврентий Павлович, что у меня не было вражеских намерений. Обстановка и обстоятельства, в которых я оказался, а также одиночество сыграли большую роль в моих грехах. […]
Обращаюсь к Вам с просьбой как к родному отцу и воспитателю моему и на коленях, со слезами на глазах прошу пощадить, простить и помиловать. Прошу ради детей своих дать мне возможность умереть на воле, повидав их в последний раз. Вы и только Вы, Лаврентий Павлович, можете спасти меня» (45).
В первые дни бериевских реформ нового вождя поддерживал Маленков, который сам в апреле набросал черновик речи, осуждающей «культ личности», но не называющей Сталина по имени. Но съезд партии отложили, и Маленков этой речи не произнес (46). 26 марта Берия ошеломил своих коллег, послав Маленкову записку, предлагающую самую большую амнистию в истории мира: из ГУЛАГа следовало выпустить около миллиона заключенных. Половина узников, как объяснял Берия, сидит из-за сталинского закона 1947 г., предписывающего долгие сроки за любое воровство. Все, у кого срок был меньше пяти лет, подлежали освобождению и полной реабилитации; сроки выше пяти лет сокращались наполовину. Беременные женщины, матери малолетних детей, мужчины старше пятидесяти и моложе восемнадцати тоже подлежали освобождению. К тому же Берия предлагал Министерству юстиции (которому он передавал администрацию ГУЛАГа) за месяц разработать систему иных, чем тюремное заключение, наказаний для большинства преступлений.
Мотивы Берия были скорее прагматичны, чем гуманны. Он сознавал, что каждый год суды наводняли ГУЛАГ огромным притоком – 650 тыс. новых узников. Совет министров не хотел применять амнистию к политическим заключенным: их было пол миллиона, и почти все (кроме тех, кому дали краткие сроки) должны были отсидеть весь срок (47).
Через два месяца Берия отменил ОСО, тройки из эмвэдэшника, прокурора и партийного секретаря, которые погубили миллионы людей, приговорив их к выселению, заточению или расстрелу. Затем Берия, передав часть МГБ в руки Министерства юстиции, избавился от всей карательной системы (кроме особых тюрем и лагерей, где содержалось четверть миллиона политических заключенных и военных преступников) (48). Впервые за 36 лет Берия ввел в СССР, хотя бы номинально, подобие правового порядка, но из соображений скромности или осторожности он позволил назвать эти меры «ворошиловской» амнистией. Той весной освободили 1200 000 заключенных и прекратили почти полмиллиона уголовных дел. К лету 1953 г. советские города наводнил приток амнистированных воров, грабителей, насильников, а политические узники и их семьи страдали по-прежнему.
3 апреля 1953 г. публично реабилитировали тридцать семь врачей; Семена Игнатьева уволили с позором, Лидию Тимашук лишили ордена. Берия послал в Президиум тайную папку с показаниями Абакумова, Огольцова и Цанавы, признавшихся, что по приказу Сталина они убили Соломона Михоэлса и его друга Голубова-Потапова. Чтобы машинистку не шокировало неуважение к памяти вождя, Берия от руки вписывал имя Сталина. Убийц лишили государственных наград. 4 апреля 1953 г. Берия запретил «физическое воздействие», то есть пытку. Особые камеры в Лефортове разобрали и уничтожили орудия пытки (осталась, однако, токсикологическая лаборатория).