По окончании следствия подготовили закрытый суд по пресловутой процедуре декабря 1934 г., без права апелляции. Список свидетелей свелся к всего 15 имен: показания дадут два министра внутренних дел (Украины и Белоруссии, еще восемь эмвэдэшников, два военных, один руководитель предприятия, одна оскорбленная любовница со своей матерью.
Насколько можно судить по скудным выпискам из суда, Берия вел себя гораздо достойнее и правдивее, чем прокурор или судьи. Однако, когда Руденко зачитывал обвинение в сто страниц, Берия сначала заткнул уши руками и объявил голодовку. Суд начался 18-го и закончился 23 декабря, и известно, что ни адвокатов, ни свидетелей защиты не было. Главным судьей был маршал Конев, у которого не было никаких юридических знаний. Ему помогал генерал Москаленко, которого Берия в 1938 г. арестовал. Москаленко приказал срезать пуговицы со штанов Берия, чтобы тот перестал вскакивать со скамьи подсудимых (58).
Берия никогда не называл Сталина своим сообщником – очевидно, ему это категорически запретили; с нетипичным рыцарством он просил суд не называть фамилий тех женщин, которые давали показания о его нравственном разложении. Любовницы Берия не выражали никакой привязанности: мать одной обесчещенной девушки даже требовала имущества Берия в компенсацию за потерянную честь дочери. Кое-какие родственники, например двоюродный брат Герасим, показывали, что в кутаисской тюрьме Берия все-таки был меньшевистским шпионом. Даже сына Берия компрометировали связями с врагами народа (когда он был мальчиком, Ягода подарил ему велосипед). Свидетели обвиняли Берия в бесконечном ряде убийств, начиная со знаменитого крушения «Юнкерса» в 1925 году в Тбилиси, унесшего жизни Могилевского, Атарбекова и Александра Мясникянца, и заканчивая убийством Михоэлса в Минске. Бериевцы отрицали у Берия всякое достоинство: они рассказывали о заключенных, избиваемых не только по приказу Берия, но и лично им самим.
Берия признал почти все неопровержимые обвинения – убийства невинных граждан, участие в партии Мусават, половые сношения с малолетними, – но отрицал все остальное, не только потворство иностранным шпионам, но и плагиат книги о роли Сталина в истории большевизма на Кавказе.
Митропанэ Кучава, единственный грузин среди судей, составляя в 1996 г. к концу жизни «дневник» суда (59), вспоминает, что Берия и другие обвиняемые сидели спокойно во время всего процесса, что Валентина Дроздова, будто бы изнасилованная Берия и родившая ему дочку, вместе с матерью сама вызвалась давать показания и ждала, что ей выплатят компенсацию из полумиллиона рублей, найденных в квартире у Берия.
Всех обвиняемых расстреляли 23 декабря 1953 г. сразу после вынесения приговора, Берия отдельно в 19:50, остальных через полтора часа. Бериевцев расстреливали профессиональные палачи с Лубянки (60), а над Берия учинили отвратительную расправу. Камеру оборудовали деревянным щитом, чтобы рикошетом пули не попали в палачей и зрителей. Берия одели в его лучший черный костюм. Офицеры соперничали, кому первому выстрелить. Берия храбро смотрел своим палачам в глаза и хотел что-то сказать, но Руденко приказал забить ему в рот полотенце. Генерал Батицкий, уже шесть месяцев охранявший Берия, выстрелил Берия в лоб из револьвера. Тело завернули в брезент и отвезли в крематорий. Только тюремный столяр, приносивший Берия в камеру еду и сделавший деревянный щит, был, как кажется, расстроен увиденным. Кучава присутствовал на казни: его воспоминания кое-чем отличаются. Брезент, в который потом обернули тело Берия, уже лежал на полу перед деревянным щитом; Берия, одетый в темный костюм, начал произносить последнее слово, которое кончилось невнятным бормотанием, после чего сам Руденко белой тряпкой завязал ему глаза. 25 августа 1953 г. из Грузии Мирцхулава написал Хрущеву:
«Его [Берия] близкие родственники занимаются невыдержанными, злостного характера разговорами, являются источниками распространения разных провокационных слухов. Мать Берия – Берия Марта, глубоко верующая женщина, посещает церкви и молится за своего сына – врага народа. После разоблачения Берия участились подозрительные встречи родственников на ее квартире» (61).
Родственников Берия преследовали: пятнадцать человек выселили на Урал, в Казахстан и Сибирь. Еще двух двоюродных сестер арестовали за то, что они оплакивали Берия. Родственников Кобулова, Гоглидзе, Деканозова и других тоже выселили из Грузии.
Все-таки Хрущев и Маленков не до конца наказали сообщников Берия, не говоря уж об остальных сталинских палачах. Многих просто гноили в тюрьмах. Младшего брата Кобулова, Амаяка, и Соломона Милынтейна казнили в октябре 1954 г. Шалва Церетели, безграмотный аристократ, который занимался похищениями и убийствами, был отправлен из Тбилиси, где жил после отставки, в Москву на расстрел. Лев Шварцман опять притворился невменяемым, но тем не менее был расстрелян в апреле 1955 г. Саркисов тоже симулировал сумасшествие. Авксентий Рапава, грузинский министр внутренних дел, был казнен в ноябре 1955 г. Последними были казнены осенью 1956 г. садист Борис Родос и Мир Джафар Багиров (62).
В апреле 1957 г. судили Александра Лангфанга, может быть, самого подлого из всех бериевских подручников: он очень энергично защищался, резонно говоря: «Если меня судите, почему не Молотова, виновность которого доказана?» Лангфанг получил 10 лет, но после протеста Верховного суда срок заключения был продлен до 15 лет. Лангфанг прожил после освобождения еще восемнадцать лет (63). Некоторые бериевцы вышли из переделки фактически безнаказанными: Леонид Райхман, которого следователь описывал как «большого, страшного зверя, опытного, хитрого, ловкого, одного из непосредственных зачинщиков и создателей беззаконности», просидел в тюрьме всего год, был амнистирован в 1957 г. и дожил до 1990 г.
Интеллигентных сообщников Берия (кроме расстрелянного Меркулова) и тех разведчиков, например Наума Эйтингона и Павла Судоплатова, которые служили сначала Берия, а потом Абакумову, тоже посадили, но держали в довольно сносных условиях. Романист Константин Гамсахурдия не был привлечен к ответственности за свою двадцатилетнюю дружбу с Берия и, живя как феодальный князь в своей тбилисской башне, готовя сына в президенты независимой Грузии, снискал себе репутацию величайшего из живущих грузинских писателей. Петр Шария, редактор грузинских сочинений Сталина, вернулся в тюрьму, где продолжал писать стихи:
Обидно, горько погибать, за что не зная,
Ведь не в чем каяться, бороться не с чем мне!
Хотя бы ведал, что за сила роковая
Меня так медленно сжигает на огне (64).
Как и другие посаженные бериевцы, Шария провел десять лет в тюрьме, где вежливая охрана и доступ к книгам поддерживали его непоколебимую веру в Сталина. Потом он поехал к себе в Тбилиси; последними его словами были: «Меня душит кровь» (65).
Предателей Берия хорошо наградили: Хрущев назначил Ивана Серова председателем КГБ; он умер своей смертью в 1990 г. Круглов процветал только до 1958 г., когда его изгнали из партии и выдворили из роскошной квартиры за участие в политических репрессиях; он погиб под поездом в 1977 г. Один бериевец, Микаил Гвишиани, который убил больше чеченцев, чем Круглов, избежал возмездия благодаря тому, что сделал сына зятем видного руководителя. Правда, Гвишиани лишили генеральского чина. Таким же образом понизили Василия Блохина, главного палача НКВД; Блохин вскоре заболел и в 1955 г. умер в возрасте 60 лет. Надарая, палача и шофера Берия, как и Саркисова, его сутенера, ненадолго посадили. Александр Хват, который пытал Николая Вавилова, еще в 1990-х гг. получал щедрую пенсию.
Виктор Абакумов догадался, что Берия арестовали, когда его вновь начали допрашивать. При Хрущеве Абакумова уже не пытали. Его перевели на Лубянку, где врачам было легче следить за его здоровьем. Маленков был очень заинтересован в расправе над Абакумовым: его интересовали не аресты евреев и врачей, а фальсификация «авиационного дела» в 1946 г., которая чуть не привела к падению Маленкова. Поэтому он выбрал для судебного заседания тот же офицерский клуб, где приговорили к смерти Кузнецова и Вознесенского. Абакумова судили вместе с пятью сообщниками. Сам Абакумов достаточно поправился, чтобы постоять за себя. Он винил Берия и Рюмина за то, что попал на скамью подсудимых – ведь он только слепо исполнял приказы Сталина. 19 декабря 1954 г. суд приговорил Абакумова и еще трех человек к расстрелу. Абакумов не подозревал, что приговор будет сразу приведен в исполнение: он произнес «Я напишу в политбюро» в тот момент, когда пуля размозжила ему затылок (66).
Лаврентия Цанаву, хотя он был арестован при Берия, Маленков и Хрущев не освободили. Он повесился в октябре 1955 г. Осторожный Огольцов, заместитель Игнатьева, был освобожден в августе 1953 г., но лишен генеральского чина. На пенсии он прожил до 1977 г. Сам Игнатьев, руководивший преследованием евреев, был отправлен первым секретарем Башкирского обкома. Он рано вышел в отставку и жил после этого еще долго.
Рюмин, который пытал и евреев, и врачей, должен был испить чашу до дна. Совершенно изолированный от внешнего мира, он даже не подозревал, что Берия арестован, когда в августе 1953 г. написал ему:
«Дорогой Лаврентий Павлович.
В прошлом, бывая в ЦК, мои мысли обращались к Вам, я всегда ждал от Вас ценного совета, помощи и защиты…
Теперь я глубоко осознал, как тяжко переносить слезы детей, жен и матерей. И в эти трудные для меня дни все мои надежды и мысли тоже обращены к Вам – великому государственному деятелю, озаренному лучшими качествами человека. […]
Сейчас меня одолевают ежеминутно слезы трех детей, жены и матери, доживающей (если не умерла) последние дни с тяжким горем.
Дорогой Лаврентий Павлович, прошу Вас, простите» (67).
Может быть, Абакумова утешил тот факт, что его мучитель Михаил Рюмин был казнен 7 июля 1954 г., за пять месяцев до его собственного расстрела.