Только одно учреждение, основанное при царской власти, еще не было уничтожено – Академия наук. Академиков становилось все меньше и меньше из-за эмиграции, казней, высылки и голода, но выжило достаточно много людей с международной известностью, чтобы Сталин и ОГПУ не торопились сровнять с землей этот последний оплот независимой мысли. В отличие от правительства, академия осталась в Ленинграде вплоть до 1934 г.; только в 1925 г. она сменила название, став не «российской», а «всесоюзной». До середины 1930-х она выбирала в свои члены выдающихся западных ученых, например лорда Резерфорда и Альберта Эйнштейна. При помощи разных подачек – например, поездок за границу – политбюро пыталось набивать академию собственными людьми, но неблагодарные академики забаллотировали трех коммунистов, так что пришлось голосовать заново.
Даже Бухарин, которого и некоммунисты считали серьезным экономистом, был забаллотирован физиологом Иваном Павловым, на том основании, что «руки Бухарина покрыты кровью». Только после того как Бухарин зашел без приглашения к Павловым, осмотрел павловскую коллекцию бабочек и продемонстрировал свои познания в лепидоптерологии, Павлов передумал, и в академии появился хотя бы один представитель политбюро. Павлов, который был знаменит открытиями в области физиологии психической деятельности, пользовался уникальным политическим иммунитетом. Ленин и Зиновьев в 1920 г. снабжали Павлова всем необходимым, чтобы спасти лаборантов и подопытных животных от голодной смерти. В 1928 г. 83-летний Павлов так мало боялся властей, что открыто провозглашал, что Иисус из Назарета, а не Ленин является самым великим человеком, и говорил Молотову, что советское правительство – «говно». В декабре 1929 г., на праздновании столетия со дня рождения биолога Сеченова, Павлов так начал свою речь:
«О суровый и благородный товарищ! Как бы ты страдал, если бы еще оставался среди нас! Мы живем под господством жестокого принципа: государство, власть – все, личность обывателя – ничто. […] На таком фундаменте, господа, не только нельзя построить культурное государство, но на нем не могло бы держаться долго какое бы то ни было государство» (31).
Многие долго помнили это событие. Павлов попросил всех встать, и, вздрагивая от страха, публика встала. В 1930-х годах, хотя и мирясь кое в чем с советской властью, Павлов был единственным человеком, кроме Сталина, который говорил перед публикой, не думая о последствиях (32). Академики тряслись от страха, когда Павлов выражал свое мнение, ибо знали, что Сталин отомстит не Павлову, а им.
ОПТУ следило за Павловым и его сыном, но не беспокоило их; остальных академиков, сотрудничавших с иностранными специалистами, ОГПУ преследовало, как «шпионов». В академии 15 % академиков и 60 % сотрудников были уволены. К концу 1920-х годов Менжинский готовил показательный суд над 150 известными учеными. ОГПУ объявило, что академия прячет в своих архивах государственные тайны. Аресты начались в октябре 1929 г.; первыми жертвами оказались историки старшего поколения, включая Сергея Платонова, ровесника Павлова. Он признал, что по убеждениям является монархистом (в молодости он преподавал историю наследнику престола, будущему Николаю II, и его братьям) (33).
Опытные чекисты, такие как Агранов и Петерс, допрашивали арестованных и писали сценарий процесса. Они прослушали всех 150 арестованных и выбрали шестнадцать, большей частью историков, для открытого суда. Менжинский интересовался всеми подробностями, даже поправлял немецкую грамматику в показаниях историка Евгения Тарле, который признался, что академики прятали оружие и боеприпасы в Пушкинском Доме в Ленинграде. Менжинский дружил с М. Покровским (они познакомились в парижской ссылке) и рассказывал ему лакомые отрывки из признаний, выжимаемых из академиков. ОГПУ всеми силами помогало Покровскому, «профессору с пикой», подчинять Академию наук своему Институту красной профессуры.
Те академики, которые не присоединялись к обвинениям Платонова, получали камеры, кишевшие тифозными вшами. Им обещали мягкие приговоры в обмен на показания и избиение дубинкой за молчание. Сам Платонов был хил, и было бы неловко, если бы он умер на допросе, учитывая, что международное общественное мнение уже протестовало против его ареста. (В газете «Правда» Максим Горький обвинял иностранных критиков в том, что они молчали об арестах и процессах коммунистов у себя, но поднимали шум по поводу таких монархистов, как Платонов.) Тем не менее Платонову дали комнату с чистым постельным бельем и даже не разлучали с любимой кошкой. Через год он наконец признался, что руководил подпольной военной организацией и получал большие суммы от польского правительства (34). В конце концов и Платонова, и Тарле пощадили – их даже не судили, а просто сослали в Казахстан. Когда Покровский умер и Сталин вернулся к традиционной государственнической историографии, оба историка еще были живы и удостоились реабилитации.
Только в середине 1930-х Академию наук перевели в Москву, где она была под самым носом партии и НКВД. Благодаря этому Сталин заинтересовался вопросами математики, генетики и лингвистики. НКВД навел такой страх на академию, что та безропотно отдавала самых выдающихся ученых на Лубянку и принимала в свои ряды таких негодяев, как Вышинский. Но в начале 1930-х годов Академия наук еще оставалась последним маяком свободы в СССР.
Операции за границей
Менжинский и Сталин создали из ОГПУ организацию, параллельную советскому дипломатическому корпусу, и бывшая ЧК расширила свою деятельность далеко за границы СССР. Заманив Бориса Савинкова в свои сети, ОГПУ построило и другие фиктивные центры сопротивления советской власти, но испытанные эмигранты уже не ловились на приманку. Агент А. Опперпут поехал – возможно, он был подослан – в Финляндию для контактов с Русским общевоинским союзом. Он уверял членов союза в том, что снова вступил в их ряды. Они поверили ему и дали материалы, чтобы взорвать общежитие ГПУ в Москве. Бомба не сработала, и группа Опперпута была уничтожена гэпэушниками под Смоленском. Единственное, что удалось Союзу потом, – это убийство советского дипломата в Варшаве, чекиста в Белоруссии, взрыв в партийном клубе в Ленинграде и граната, подброшенная в приемную Лубянки.
Чем очевиднее эмигранты показывали, что слишком слабы и разъединены, чтобы чем-нибудь грозить Советскому Союзу, тем усерднее ОГПУ подпитывало мнительность Сталина. Подозрения Сталина усилились, когда люди из его окружения начали сбегать за границу: он постановил, что любой советский гражданин, бежавший из СССР, непременно должен быть наказан и любой активный враг в белогвардейской армии за границей должен быть уничтожен. 1 января 1928 г. личный секретарь Сталина Борис Бажанов, скрываясь от преследующих его гэпэушников, перебрался через советско-иранскую границу. Он написал сенсационные воспоминания о своей работе в кабинете Сталина, но каким-то чудом выжил. Через год Георгий Атабеков, резидент ОГПУ в Турции, тоже отрекся от советской власти; он написал книгу о работе ЧК, и сталинским убийцам понадобилось девять лет, чтобы разыскать и убить его.
Сталина раздражала щепетильность дипломатов, особенно Чичерина, постоянно напоминавшего ему, до какой степени нужны финансовые вложения и технологии от капиталистов, и мешавшего ему принимать суровые меры против дезертиров и злоумышленников за границей. В1927 г. Великобритания фактически разорвала дипломатические отношения с СССР из-за советской поддержки всеобщей забастовки, но веймарская Германия до конца 1920-х гг. находилась с СССР в дружбе, основанной на общем чувстве исключения из европейского мира, так что две страны скрыто поддерживали тесные военные связи. Их тайные службы, абвер и ОПТУ, обменивались сведениями. Одно время дружескими были и отношения с Турцией, так как и Турция при Кемале Ататюрке, и СССР при Ленине отражали попытки интервентов расчленить их империи; эти отношения охладились тогда, когда Ататюрк решил избавиться от собственных коммунистов. В Китае уже семь лет советская разведка и военные были замешаны в междоусобице Гоминьдана, коммунистов и местных военных. Из Китая ОПТУ похитило казачьего атамана Бориса Анненкова и одного белого генерала (35). Но успехи ОПТУ в Китае разом оборвались, когда советский резидент Михаил Бородин с разрешения Сталина, пренебрегая советами военных, подстрекнул коммунистов попытаться свергнуть правительство Чан Кайши. Тот истребил всех коммунистов Шанхая, и советское влияние в Китае сошло на нет (Троцкий, конечно, со злорадством заметил: «Я же вам говорил…»). Подпольные меры ОПТУ удавались только в Польше. В 1923 г. Уншлихт с большим удовольствием взорвал варшавскую цитадель, где раньше сидел арестантом: взрыв убил сотню людей и только чудом не сровнял с землей еврейский квартал.
Во Франции проживало больше всего русских эмигрантов и советских беженцев и дезертиров; к тому же Коммунистическая партия Франции была весомой силой. Неудивительно, что именно во Франции ОПТУ сосредоточило свою работу. В феврале 1927 г. французская служба безопасности арестовала больше сотни советских агентов, но не решилась на окончательную чистку, опасаясь за будущее франнузско-советской торговли. Через два года скончались двое осмотрительных лидеров эмиграции, генерал Петр Врангель и великий князь Николай Николаевич; в 1929 г. вождем Русского общевоинского союза стал генерал Александр Кутепов, который любил повторять: «Мы не можем ждать конца большевизма, мы должны уничтожат! – , его». В январе 1930 г. гэпэушники похитили Кутепова и доставили его в деревянном ящике на советский пароход, причаливший недалеко от берега. Кутепов умер в ящике от хлороформа.
Тех в русской диаспоре, кого ОГПУ не убивало, оно развращало: генерал Николай Скоблин, впавший в нищету, поддался на уговоры своей жены, певицы Надежды Плевицкой, которая сама не имела никаких убеждений и принципов, и начал помогать ОГПУ похищать остальных царских генералов; бизнесмен Сергей Третьяков получил концессии в СССР в обмен на то, что передавал беженцев, искавших у него помощи, прямо в руки ОГПУ. Иногда эмигранты без своего ведома работали на ОГПУ: бывший царский посол в Лондоне Николай Саблин посылал другому бывшему послу Николаю Гирсу самую подробную информацию о британской иностранной политике, и ОГПУ сразу получало копии его докладов. Трупы людей, убитых ОГПУ, обнаруживались на границах Франции и Швейцарии, но дипломатические скандалы быстро заглушались: ни одна служба безопасности в мире не могла сравниться с ОГПУ в опыте политических убийств.