Сильнее всего пострадала Украина, ибо там сопротивление питалось давнишней ненавистью к москалям: Сталину понадобилось два года, чтобы обдумать достаточно жестокие меры. Украинцы боролись больше, чем весь остальной СССР, вместе взятый, и каждый четвертый сосланный кулак был украинцем.
Теперь в Казахстане нашлась целина, очищенная от обитателей, где можно было поселить подопытных колхозников. Как и запад США, эти земли были завоеваны параллельно с истреблением кочевников, которые с незапамятных времен там жили. Казахи – почти два миллиона – исчезли со своим скотом: большая часть умерла от голода, около трети пропавших откочевало, некоторые поселились в Китае, где половина их погибла от голода (44).
Но в отличие от запада США, Казахстан принимал поселенцев без денег, без одежды, без посевного зерна или оборудования, обреченных замерзнуть или умереть голодной смертью.
Информационная плотина, воздвигнутая ОГПУ вокруг страны, какое-то время еще давала утечку сведений. До 1935 г., когда деревенские почтовые отделения перестали принимать письма, адресованные за границу, крестьяне и казаки переписывались с родственниками, разбросанными по всему миру от Уругвая до Китая. Западные люди вообще слишком доверчиво или безразлично относились к протестам русских эмигрантов о судьбе их родственников. Как писал один кубанский казак своим родным:
«Приезжают из-за границы разные делегации, конечно, все коммунисты. Их откармливают, рассказывают. Если те увидят стоящих в очередях людей и спрашивают – в чем дело, «наши» объясняют, что это бедные люди за даровым обедом. А те едут домой и, вероятно, рассказывают про страну советов чудеса» (45).
В том же году терская казачка описывала родственникам в эмиграции, как она живет уже десять лет:
«Вы нас укоряете, что мы не пишем Вам писем, но мы были бы рады с Вами переписываться, да невозможно. Вы, наверно, слышали, что нас выселили в 22-м году… Нас рассеяли по белому свету, кто куда смог, – к ингушам, чеченцам, осетинам, грузинам – так что сейчас мы, родные, не видимся друг с другом…
Вашу семью в 23-м году угнали и 10 декабря ночью за г. Грозным расстреляли всех шестерых, только С. убили прямо на улице. Утром весь Ваш двор растаскивали – дом взорвали, сараи, амбары и ворота отдали чеченцам. […] Когда выселяли, то тогда мы Вам писали, что многие умерли – это порасстреляли.
Нашу станицу разделили на три категории. «Белые» – мужской пол был расстрелян, а женщины и дети рассеяны, где и как могли спасаться. Вторая категория – «красные» – были выселены, но не тронуты. И третья – «коммунисты». Включенным в первую категорию никому ничего не давали, «красным» давали на семью одну подводу, на которую можно было брать все, что желали, а «коммунисты» имели право забрать все движимое имущество. […]
Вы лучше денег не присылайте, а то их получает колхоз, а мы лишь расписываемся. Наши выселенные служат в пехоте и очень мало возвращаются домой – все говорят, что умерли» (46).
Вообще, крестьяне могли писать жалобы только партийным главарям или в газеты, а последние передавали ненапечатанные письма прямо в ОГПУ. Кулакам нечего было терять: например, некий смельчак Капустин, поставив свою подпись и адрес, написал самому Сталину:
«Раскулачивание проходило таким образом: приходят человек 15 ночью и забирают все. Тащили кислые ягоды, соленые огурцы и даже мясо из горшка. С меня сдирали последнюю шубу, которую я не дал, за что и был арестован тут же. […]
Много погибло человеческих душ во время выселения кулаков, при 40 градусах мороза везли семьи на лошадях в Тюмень, в Тобольск. В одном городе Тобольске похоронено около 3 тысяч людей, это совершенно неповинные жертвы, это похоже на то, что когда-то Ирод издавал приказ избить младенцев до 6-месячного возраста. […] Правы т. Бухарин, Рыков, Фрумкин и Томский, они лучше вас знают крестьянский быт и крестьянскую идеологию» (47).
Молотов был доволен кампанией 1929/30 г. Во всех отношениях план был перевыполнен, иногда на 100 %. Арестовано 140 тыс. лиц, вдвое больше, чем ЦК предполагал в начале января; Крайний Север получил тоже вдвое больше – 70 тыс. выселенных на рабский труд в шахтах и лесах. Реквизировали вдвое больше зерна, так что даже беднякам и середнякам нечего было есть и сеять весной. Присвоив себе сбережения кулаков и конфисковав их серебро, партия взяла под контроль денежный оборот в СССР.
Отчет Ягоды о раскулачивании, представленный политбюро 15 марта 1931 г., представлял собой самодовольную компиляцию позорных цифр (48). Партия и полиция чуть не потеряли контроль над ситуацией: в предшествующие несколько лет разошлись тысячи антисоветских листовок и афиш, состоялось 14 тыс. массовых демонстраций и 20 тыс. терактов; зафиксировано 3 тыс. случаев, когда крестьяне поджигали зерно, чтобы не сдавать. Сопротивление достигло максимума в марте 1930 г. В своем докладе Ягода ничего не говорил о зверствах на Северном Кавказе, на Урале и в Сибири, а в перечень 20 тыс. казней не были включены женщины и дети, убитые в восставших деревнях. В 1929 г., вопреки буддийскому непротивленчеству, восстали буряты. Согласно бурятским историкам, в ходе «миротворческих» действий было расстреляно 35 тыс. бурятов. Сколько погибло башкир, татар и казаков, еще не известно. В глухих районах Северной и Восточной России кулаки иногда прибегали к партизанской войне против ОГПУ и колхозов. Согласно осведомителям и спецсводкам ОГПУ, крестьянство было озадачено сменой политического курса. Некоторые громко высказывались в поддержку Бухарина, Рыкова и Томского (и эта поддержка сослужила правым плохую службу); другие призывали к власти Промпартию, выдуманную Сталиным и Менжинским.
Неудивительно, что в 1945 г. Сталин поведал Уинстону Черчиллю, что коллективизация причинила ему больше волнений, чем мировая война. Увидев опасность и защищаясь от надвигающегося хаоса, Сталин свалил вину на подчиненных, будто бы обманывавших его. Точно так же поступали русские цари, которые гасили народное недовольство обвинениями в адрес своих приближенных в том, что те, мол, морочили им голову. Отчаявшееся крестьянство умом не могло понять столь жестокий и принесший им столько страданий замысел: легче было уверовать в Бога, проклявшего падших ангелов. Пока не воскресили «левый» и «правый» уклоны, еще не на кого было свалить вину за перегибы и страдания: не было ни пугал, ни козлов отпущения. Сталин, напечатав 2 марта 1930 г. в «Правде» знаменитую и ошеломляюще лицемерную статью «Головокружение от успехов», укорял своих слишком наивных и ретивых подручных, «забегающих вперед», партийных пришибеевых и дал всем знать, что самое ужасное уже позади: «принцип добровольности является одной из серьезнейших предпосылок здорового колхозного движения».
Вслед за статьей Сталина ЦК издал такое же лицемерное постановление «О борьбе с искривлениями партийной линии в колхозном движении». Крестьяне были так ободрены этими сигналами, что начали повально бежать из колхозов, несмотря на безвозвратную утрату скота и инвентаря и на то, что взамен им давалась самая плохая земля. К лету 1930 г. коллективизация свелась к 20-процентному показателю по всей стране.
Те активисты, которые слепо выполняли указания Сталина, Молотова и Ягоды, не понимали, почему сменилась вся тактика, зачем партия так неблагодарно отреклась от их стараний. Извиняться перед крестьянами было унизительно, но именно таким унижением Сталин любил проверять партийную дисциплину и послушность подчиненных.
На самом деле пути назад не было. Земля уже была поделена (и часто просто заброшена), дома – сожжены, скот забит, семьи рассеяны и домохозяева убиты. Не меньше полумиллиона людей погибло от недоедания в лагерях и спецпоселениях: еще один миллион нищих раскулаченных просил у населения хлеба, давал взятки, чтобы получить документы, искал работы в городах. Сводки ОГПУ подчеркивают безнадежное положение в бараках Астрахани и Вологды, где 20 тыс. раскулаченных умирали от тифа и голода. Десятки тысяч жертв, особенно середняки, сметенные волнами арестов, взывали к правосудию. В результате вмешательства судов несколько тысяч кулаков освободили, и они искали работу на стройках Урала и Европейской России.
ОГПУ докладывало о расстрелах, совершенных после письменного приговора, но огромное число расстрелов осталось незарегистрированным. В начале 1930-х гг. переписи населения не было, и о точной смертности во время первой волны коллективизации можно только догадываться. Предварительные данные указывают на демографическую катастрофу, даже до начала страшного голода 1932–1933 гг. Между 1928 и 1932 гг. рождаемость упала с 45 до 32 на тысячу, а смертность возросла, так что в 1931 г. смертей было на 620 тыс. больше, чем в 1928 г. Сталин в 1929 г. уже создал основу для голода начала 1930-х, самой большой демографической катастрофы среди крестьянства за пятьсот лет: те, кто выжил после коллективизации, были ослаблены физически, экономически и нравственно, фактически обречены на смерть. Лошадей не было, в плуг впрягались женщины; зерна было крайне мало, а когда съели забитый скот, мяса больше не осталось.
Сталин отступил на время, но только чтобы опять перейти в наступление с новыми силами. Уже в сентябре он поручил Микояну ускорить темп вывоза зерна, чтобы «утвердить наше положение на международном рынке». Он поручил своему верному Поскребышеву, заведующему особым сектором ЦК, радушно принять американского инженера Хью Линкольна Купера, который помогал Советам в производстве тракторов в обмен на возраставшие поставки зерна. К началу 1931 г. голодающая страна вывозила больше 5 млн т зерна, чтобы оплатить импорт турбин, конвейеров, оборудования для шахт, не говоря уже о субсидиях для коммунистических партий Европы, Азии и Америки.
Запад, преодолевавший экономическую депрессию частично благодаря советским заказам, оплаченным кровью миллионов крестьян, молчал, и это молчание – позор западной цивилизации. Дипломаты и журналисты, возможно, были согласны со Сталиным и считали русского крестьянина животным; западные бизнесмены жадно добивались контрактов, которые приносила советская индустриализация. Семьдесят лет спустя британский историк Кристофер Хилл говорил об Украине 1933 г. – «Я голода не видел».