Трофейный писатель
Раз ночью оборотень удрал
От жены и детей и пришел
К могиле деревенского учителя
И попросил его: «Пожалуйста, посклоняйте меня!»
Педагог вылез наверх
И встал на гроб из меди и свинца
И поговорил с оборотнем, который
Набожно скрестил лапы перед мертвецом.
Кажется странным, что в 1929 г. Сталин поручил литератору Менжинскому раздавить крестьянство, а провинциальному невеже Генриху Ягоде – подстегнуть интеллигенцию. Но у Сталина была своя логика: у палача и обреченных не должно быть общих интересов, тем меньше симпатий. На самом деле у Ягоды были связи с литературным миром: шурин, Леопольд Авербах, был самым суровым пролетарским критиком; а с самым авторитетным русским писателем-радикалом Максимом Горьким Ягоду связывали почти родственные узы. В 1928 г. он сделал большой шаг вперед, выполнив сталинское задание – уговорить Горького вернуться в СССР с острова Капри, где тот жил уже шесть лет, будто бы поправляя здоровье (17).
Уговорить Горького было легко, так как он сам тосковал по родине и по увядающей славе – в СССР его до сих пор читали, а на Западе интерес к его творчеству уже угасал. Те эпопеи, которые он теперь сочинял о разлагающихся купеческих семьях, наводили только скуку на современного читателя: даже Сталин с трудом дочитал до конца «Дело Артамоновых» (18). Тоска по родине и угроза нищеты волновали Горького, а ОГПУ и Сталина раздражало его пребывание на острове, куда он привлекал всякого рода нежелательных диссидентов. Сталин всегда находил, что на Горького полагаться нельзя: уже в 1917 г. между ними произошло столкновение, и Сталин отмахнулся от протестов Горького («гуси, гогочущие в интеллектуальных болотах»). Однако Сталин нуждался в мудреце, который будет обосновывать его действия, и в скальде, который воспоет его гений. Самых остроумных советских панегиристов, Каменева и Бухарина, Сталин уже заставил молчать, а плохие стихи Демьяна Бедного или скучные пьесы пролетарских писателей были слишком низкопробной лестью. Горький уже воскурил фимиам Ленину и Троцкому и мог бы сделать то же и для Сталина, который отвергал теперь других кандидатов в собственные биографы или агиографы (19). Не без основания Сталин еще рассчитывал, что вслед за Горьким в Москву, как в Мекку, потянутся целые стада левых интеллигентов из Британии, Америки, Франции и Германии.
Сталину, наверное, давно надоело разговаривать о смысле жизни с Ворошиловым, Кагановичем и Молотовым (которых Горький в своем кругу называл сволочами). Образованных собеседников, кроме Кирова, у Сталина не осталось после того, как он поссорился с Демьяном Бедным, не успевшим приспособиться к перемене в сталинских вкусах и написавшим антирусскую сатиру «Слезай с печи». Горький стал необходим Сталину, который начал высказывать в письмах к нему свои суждения о прочитанных пьесах. Их переписка иногда напоминает обмен мнениями между издательским рецензентом и редактором или доклады министра президенту. 24 октября 1930 г. Сталин писал, например: «Дела у нас идут неплохо. Телегу двигаем; конечно, со скрипом, но двигаем вперед. В этом все дело».
И Ягода, и Сталин манили Горького сюжетами для пьес – эксклюзивным тайным материалом о «вредителях» из протоколов ОГПУ, допрашивавшего экономиста Кондратьева и бывших меньшевиков. Горький был в восторге от наказаний, вынесенных обвиняемым, но обещанной пьесы не писал. Горький не оставался в долгу и потешал Сталина разными новинками: Мура Будберг, его тогдашняя любовница, рассказала-де, что самой популярной книгой в Лондоне является трактат о советском пятилетием плане; Бертран Рассел будто бы объявил, что только в СССР ученым разрешают делать опыты над живыми людьми. Горький уговаривал Сталина издать книгу о том, как в СССР пишут и издают законы.
В декабре 1931 г. Горький показал, до какой степени он любил вождя:
«Особенно неистовствуют – словесно – монархисты и террористические их организации. За Вами вообще усиленно охотятся, надо думать, что теперь усилия возрастут. А Вы, дорогой т., как я слышал, да и видел, ведете себя не очень осторожно, ездите, например, по ночам на Никитскую, 6 [квартиру Горького, раньше Рябушинского. —Д.?.]. Я совершенно уверен, что так вести себя Вы не имеете права. Кто встанет на Ваше место, в случае если мерзавцы вышибут Вас из жизни? Не сердитесь, я имею право и беспокоиться, и советовать» (20).
Получив от ОГПУ копию этого письма, политбюро постановило, что Сталин должен прекратить свои прогулки по Москве. Благодаря Горькому Ягода победил: Сталин больше не будет разыгрывать из себя Гаруна аль-Рашида, гулять по московским улицам и заходить незваным гостем к писателям и наркомам. Его контакты вне Кремля были теперь под контролем ОГПУ, и он стал столько же пленником, сколько хозяином своей собственной тайной полиции (21).
Главным достоинством Горького-писателя было любопытство, главным недостатком – тщеславие. Он был обольщен обещаниями, что ему будут все рассказывать, что будут праздновать его юбилеи, что все литературные инициативы, которые он начал с разрешения Ленина, будут возобновлены. Он поверил, что, вернувшись, он воскресит русскую литературу. Первые пять лет, щадя больные легкие, он проводил в России только лето, а зиму – на Капри. Но с 1933 г., когда Гитлер пришел к власти и для советского писателя стало неудобно подолгу жить в фашистской стране (к тому же Сталин боялся, что Горький подвергнется влиянию троцкизма), Горький просиживал безотлучно в золотых клетках или в Москве, или в Крыму. Сталин переименовал его родной город Нижний Новгород в Горький, и чеховский МХАТ стал горьковским, но еще более лестным для самолюбия Горького было учреждение Литературного института имени Горького, который должен был взращивать талантливых писателей.
Без помощи Ягоды Сталин вряд ли смог бы так легко заполучить Горького. Ягода завербовал Петра Крючкова, секретаря Горького, в ОГПУ, и Крючков информировал Ягоду обо всех деталях частной жизни и умонастроений Горького. Передавая через Крючкова различные публикации, Ягода внушал стареющему писателю, что Советский Союз – единственная крепость против фашизма. Ягода привлек к сотрудничеству и Муру Будберг, любовницу Горького, а до этого – Роберта Брюса Локкарта и Герберта Уэллса. Ни одной женщине, попавшей под влияние Горького, не удалось навсегда расстаться с ним. Его первая жена, Екатерина Пешкова, оставшаяся в СССР и руководившая советским Красным Крестом для политических заключенных (обществом, лишенным влияния и даже смысла при Сталине), все еще обожала его. Актриса-большевичка Мария Андреева, гражданская жена Горького, навязанная ему МХАТом, была перевезена Ягодой из берлинской ссылки в гарем на Капри. Самую большую роль, однако, сыграла Будберг: ее еще десятью годами ранее шантажировал Петерс тем, что она сначала вышла замуж за барона, а в 1918 г. завела роман с английским шпионом. Именно она уговорила Горького поехать в СССР; после его смерти, кажется, именно она перевезла туда же его архив.
Горький не только любил Ягоду как земляка, но и относился к нему, как дядя к племяннику. В 1890-х гг. Горький усыновил бунтаря Зиновия, брата Якова Свердлова, а Зиновий приходился Ягоде троюродным братом, а через жену – еще и дядей (22).
ОГПУ одновременно с тайной полицией Муссолини не отрывало глаз от дома на Капри. Не только Мура Будберг и Петр Крючков, но и сын Горького, Максим Пешков, оказался подопечным Ягоды. (Максим однажды признался поэту Ходасевичу, что его связь с ЧК началась с того, что Дзержинский подарил ему конфискованную коллекцию почтовых марок в награду за помощь с арестами.)
Горькому казалось, что, вернувшись в Москву, он обретет покой, но первый приезд в 1928 г. в московскую квартиру, принадлежащую первой жене, был испорчен не только назойливым вниманием Ягоды, но и ревнующими женщинами. В Москве их было еще больше, чем на Капри: Екатерина Пешкова, Мария Андреева, медсестра Липа Черткова (бывшая гардеробщица МХАТа) и жена Максима Тимоша, которая, как казалось многим, больше любила свекра, чем безалаберного мужа. Горький замечал: «Мне никогда не везло с женщинами. Их всегда было много, но разве выходил толк?»
Сталин очень мягко приступил к приручению Горького; вначале от писателя скрывали такие неприятности, как смертные приговоры, вынесенные шахтинцам. Ягода поселил Горького на даче, принадлежавшей Савве Морозову, который в 1900-х гг. финансировал одновременно МХАТ и большевиков. Когда Горький вернулся на Капри, эмигранты подвергли его остракизму за то, что он пожимал Сталину руку. Вначале он старался пользоваться своим двусмысленным положением: с Капри он писал Ягоде, заступаясь за арестованного орнитолога на Урале, за пожилого украинского переводчика и за сибирского эсперантиста. Ягода оказался гораздо более отзывчивым на хлопоты Горького, чем Дзержинский. Когда в мае 1929 г. Горький вернулся в Москву, у Ягоды были более личные причины угождать Горькому: он был по уши влюблен в его сноху Тимошу. (Именно в том году родился Гарик, единственный ребенок Генриха и Иды.)
Под надзором майора ОГПУ из Нижнего Ягода устроил Горькому поездку на Соловецкие острова в лагеря особого назначения. Горький охотно надел шоры и видел только то, что ему показывали. На Соловецких островах он встречался со знаменитыми учеными, умиравшими в лагере, но все, что Горький и Тимоша высказали Ягоде по возвращении, – это восторг по поводу чистых простыней, хорошего питания, ежедневных газет и морального оздоровления заключенных. Благодарность Горького придала Ягоде смелости, и он ответил:
«…Меня пограничники просили послать Вам на отзыв сборник стихотворений. Это их творчество, есть очень неплохие стихи. Если найдете возможным, удовлетворите их просьбу к Вам, которую они пишут в письме. Я лично тоже присоединяю свой голос к ним. Вот все мое условие. А так очень хотел бы Вас повидать. Конечно трудно это. Вы, как будто, мне так кажется, забыли своего “интимного друга”. […]