Никто не записывал, что именно Николаев и Сталин говорили друг другу. Молотов, который на тысяче страниц продиктованных «воспоминаний» говорил очень мало даже полуправды, описывает Николаева: «замухрышистого вида, чем-то был, видимо, обозлен… обиженный такой. И его использовали зиновьевцы» (8). Поведение Николаева перед судом иногда приводят как доказательство, что убийство было заказано Сталиным. По словам конвойного, когда огласили приговор, Николаев воскликнул: «Жестоко!» и «Меня обманули!». Если так было, то, наверное, потому, что Сталин не держал своего слова – очень часто НКВД и сам Сталин обещали обвиняемым жизнь и жизнь их семьям – если они дадут нужные НКВД показания. С каждым последующим процессом, когда обвиняемые обвиняли себя, но все-таки получали вместе с родственниками смертный приговор, такие обещания становились неубедительными, но в декабре 1934 г. такой договор мог показаться Николаеву выгодным. Можно предполагать, что Николаев обвинил Зиновьева и Каменева в обмен на обещание, что его не расстреляют, и таким образом дал Сталину весь нужный материал, чтобы окончательно расправиться с остатками левой оппозиции.
Вслед за судом над Николаевым последовали другие аресты и процессы. Ягода объявил, что Николаев является агентом эмигрантов, и расстрелял больше сотни так называемых белогвардейцев, которых НКВД уже давно посадил, – о приведении в исполнение приговоров было объявлено в газетах до конца года. Ясно, что Ягода не верил в существование заговора, особенно со стороны Зиновьева. Он довольно вяло расследовал дело. Ежов передал ему по телефону, что Сталин требует обвинения Зиновьева и Каменева, и, поскольку Ягода все медлил с нужными показаниями, Сталин сам позвонил (как в 1937 г. Ежов рассказывал Центральному комитету) и крикнул Ягоде: «Смотрите, морду набьем». Понадобилось еще три недели допросов, пока Николаева не заставили признаться, что он связан через немецкое консульство с Троцким и, поскольку его жена Мильда Драуле была латышка, с латышской разведкой. Потом произошли массовые аресты зиновьевцев, еще верных старому ленинградскому партийному аппарату. Все-таки Сталин не был удовлетворен теми слабыми связями, которые Ягода смог выявить между Николаевым и Зиновьевым.
Дело в том, что Сталин уже летом этого года был потрясен покушением еще одного одинокого психопата, намного старше рангом, чем Николаев, на большевистское руководство. 5 августа под Москвой начальник штаба артиллерийского дивизиона, Артем Нахаев, призвал отряд курсантов, которых он учил, захватить оружие из караульного помещения и пойти на Кремль. Он говорил:
«Государство порабощает рабочих и крестьян. Нет свободы слова, страной правят семиты. Товарищи рабочие, где ваши фабрики, которые вам обещало старое руководство; товарищи крестьяне, где ваши земли, которые вам обещали. Долой старое руководство, да здравствует новая революция!» (9)
Курсанты замерли в ужасе. Нахаев попытался отравиться, но его сразу арестовали. Сталин приказал Ягоде «уничтожить» Нахаева и потом сфабриковать заговор. Через Кагановича Сталин в бешенстве подстегивал Ягоду:
«Дело Нахаева – сволочное дело. Он, конечно (конечно!), не одинок. Надо его прижать к стенке, заставить сказать – сообщить всю правду и потом наказать по всей строгости. Он, должно быть, агент польско-немецкий (или японский). Чекисты становятся смешными, когда дискуссируют с ним об его «политических взглядах» (это называется допрос!!). У продажной шкуры не бывает политвзглядов – иначе он не был бы агентом посторонней силы» (10).
За несколько дней до убийства Кирова Нахаева расстреляли как агента бывшего царского генерала, работающего на эстонское консульство в Москве (11).
4 декабря Сталин вернулся с телом Кирова в Москву. У выставленного для прощания гроба Сталин был, видимо, сильно расстроен: было слышно, что он говорил «Спи спокойно, дорогой друг, мы за тебя отомстим». Это отмщение породило целое цунами массового психоза, который захлестнул все население СССР на следующие четыре года.
Сегодняшние неосталинисты выдвигают тезис, что все жестокие и убийственные дела Сталина до 1934 г. были в конечном итоге необходимы и целесообразны. СССР должен был стать сильной индустриальной державой, чтобы внешние враги не смели вторгаться на его территорию; после Великой депрессии в западных странах СССР не смог бы только вывозом сырья оплатить технику для индустриализации; единственным ценным товаром являлось зерно, а без коллективизации крестьянство не производило достаточно на вывоз. Доказательством этого тезиса является победа Сталина над фашистской Германией и над Японией. Так что человечество должно благодарить Сталина за его зоркий пророческий глаз, ибо, если бы Адольф Гитлер и адмирал Исороку Ямамото пожали друг другу руки где-нибудь на Урале в 1942 г., фашизм поработил бы целый мир на несколько поколений и породил бы холокост и геноцид еще худший, чем сталинский террор.
Но такой тезис неоснователен. До 1937 г. никто не думал всерьез о нападении на СССР, кроме самого Сталина в его параноидальных фантазиях. К тому же, когда падала ценность природных ресурсов в застойные 1930-е гг., такие мирные, бескровные проекты, как «Новый курс» Рузвельта, с большим успехом превращали непродуктивных сельских рабочих в строителей электростанций и заводов, так что насильственная коллективизация и раскулачивание экономически ничем не оправдываются. Конечно, из злых дел могут вытекать хорошие последствия, и наоборот, но надо быть удивительно наивным оптимистом, чтобы приписать сталинской погоне за тотальной властью и его уничтожению миллионов жизней какие-то гуманитарные причины.
После 1934 г. события в СССР противоречат не только нравственности, но и всякой логике. За исключением Вячеслава Молотова, до смертного одра утверждавшего, что они со Сталиным истребили пятую колонну, которая предала бы СССР нацистам, никто не смог придумать разумного объяснения сталинской мести после убийства Кирова. Это убийство было поводом для уничтожения всех большевиков, когда-нибудь несогласных со Сталиным или способных заменить его. Если бы Кирова не убили, можно не без основания утверждать, предлогом для террора стало бы любое другое событие.
События 1929–1934 гг. не вызывали громких протестов, так как в СССР фактически не было гражданского общества. От церкви остались лишь немногие напуганные священники. От юристов – только красноречивые ораторы. Когда-то уважаемые, медики стали рабами администрации кремлевской больницы. Творческая интеллигенция жила в ссылке, в тюрьмах, была парализована страхом или подкуплена квартирами и машинами. Тем не менее абсолютное всеобъемлющее молчание, которое наступило в декабре 1934 г., озадачивает историков, так как с этого момента сами палачи должны были понимать, что они тоже подлежат истреблению. Гэпэушникам, партийным кадрам и, больше всех, армейским командирам уже приходило в голову, что они осуждены, по мере того как Сталин нарушал одно табу за другим. Сталин теперь настаивал на смерти политических диссидентов, настоящих или воображаемых. Что могли бы терять диссиденты, если бы они взбунтовались? Что удержало Ягоду, Тухачевского или Орджоникидзе от предупредительных ударов? Кажется, никто из них и не думал о том, как нейтрализовать Сталина.
Вернувшись в Кремль, Сталин карандашом наметил схему, согласно которой противников распределят по центрам, «Ленинградскому» и «Московскому», объединившимся, чтобы подготовить убийство Кирова. На этот раз Сталин вызвал к себе в кабинет не менее тридцати трех человек, среди них Ивана Акулова (главного прокурора), его заместителя Крыленко и всегда находчивого профессора Андрея Вышинского. Еще один месяц ушел на фабрикацию этих двух «центров» и на составление обвинений предполагаемым членам центров.
Удаление Зиновьева и Каменева
Работы этого публициста XVI века сыграли, таким образом, выдающуюся роль в той великой работе обнажения подлинной природы власти в классовом обществе, которая была доведена до конца лишь в наше время, в работах Маркса и Энгельса, Ленина и Сталина. И в этом его право на внимание современного читателя.
В начале 1934 г. Зиновьев и Каменев смирились с тем, что их сделали поденщиками-писателями, и надеялись только, что партия вернет им потерянное доверие, как только Сталин сменит гнев и подозрение на милость и доверие. В журнале «Большевик» Зиновьев занялся комментарием к Марксу и Энгельсу, но бдительное и мстительное око Сталина сразу испортило дело – 5 августа Сталин написал:
«Не можем оставлять “Большевик” в руках таких олухов, которых т. Зиновьев всегда может околпачивать. Надо выяснить виновников и удалить их из редакции.
Лучше всего будет убрать т. Зиновьева» (12).
С Каменевым Сталин обращался более тонко. Так как их знакомство началось с того, что Каменев подарил Сталину книгу Макиавелли «Князь» (в других переводах на русский – «Государь»), последний подарок Сталина Каменеву – разрешение написать предисловие к первому тому нового издания сочинений Макиавелли. Предисловие Каменева показывает, что автор слишком поздно вник в то, что они со Сталиным унаследовали от Чезаре Борджиа, Лоренцо де Медичи и Никколо Макиавелли:
«Макиавелли сделал из своего трактата поразительный по остроте и выразительности каталог правил, которыми должен руководиться современный ему правитель, чтобы завоевать власть, удержать ее и победоносно противостоять всем покушениям на него. Это далеко еще не социология власти, но зато из-за этой рецептуры великолепно выступают зоологические черты борьбы за власть…
Безнравственность, преступность, жестокость книги Макиавелли о „Князе” исчерпывается тем, что он в ней решился… высказать то, что есть» (13).
Когда Зиновьева и Каменева обвинили в убийстве Кирова, новое издание Макиавелли было приостановлено, а том с предисловием Каменева был сдан в макулатуру.