Ульрих, как и другие сталинские судьи, всегда выносил те приговоры, которые предписывал Кремль. Очень редко, да и то только чтобы смущать Ягоду, политбюро вмешивалось и отменяло приговор. В сентябре 1934 г. создали комиссию, призванную «освободить невинно пострадавших… очистить ОГПУ от носителей специфических „следственных приемов” [то есть пытки] и наказать последних, невзирая на лица» (24). До 1933 г. единичные юристы были достаточно отважны, чтобы защищать человека, обвиняемого ОГПУ, – например, Николай Борисович Полынов, редактор дореволюционного журнала «Юрист», которому иногда даже удавалось добиться оправдания и который сам умер своей смертью. Но после 1934 г. и такие исключительные юристы сошли со сцены.
Осталась всего одна традиционная черта русской юриспруденции: красноречие. В XIX веке выдающиеся адвокаты, Кони и Плевако, так увлекались собственным ораторством, что издавали свои речи. Но Кони и Плевако защищали, а Вышинский и Крыленко использовали свой риторический дар только как обвинители. Вышинский боролся с Крыленко на страницах журналов, и с 1935 г. они нападали друг на друга. Выиграл Вышинский, передав Сталину заметку Крыленко, что юридические решения не должны учитывать речей Сталина. Крыленко был, конечно, не святой, но он издавал в журнале «Советское правосудие» статьи под рубрикой «Черные доски», где разоблачались ошибки правосудия или отклонения от правил Наркомюста, и «Красные доски», хвалящие юридически или политически правильные приговоры.
Из всех коллег Вышинского и Крыленко только одна – Фаина Нюрина – принимала всерьез принципы правосудия. Она хлопотала за независимость следствия от обвинения, в традициях царской системы. Некоторое время ей удавалось выжить благодаря наивной энергии и статусу единственный женщины-прокурора, но в 1937 г. она надоела Вышинскому, и через год ее расстреляли. Из шести судей в кассационном суде расстреляли пятерых и одного сослали в ГУЛАГ. Советское правосудие выродилось.
Уроки Гитлера
Западные историки часто соблазняются параллелями между Сталиным и Гитлером, как диктаторами-психопатами. На самом деле Сталин так же отличается от Гитлера, как оба они – от нормального человека. Они похожи друг на друга только своим стремлением завладеть земным шаром, нетерпением к любому противоречию, отсутствием совести или привязанностей. Во всех других отношениях они непохожи. Гитлер для своих целей оставил общественную, юридическую и экономическую структуру Германии насколько возможно нетронутой; он развил идеологию, антисемитизм, которая была по душе почти всем немецким сословиям, не говоря о христианских церквях и тех европейских державах, которые Германия завоюет. Главным орудием Гитлера были риторика и вооруженная сила. Сталин, развивая ленинскую политику и тем самым разрушая общественную, юридическую и экономическую структуру России, сделал из революционного социализма пустое обрамление собственного фашизма – по сути, он был настолько же коммунистом, насколько папа Борджиа был христианином. Сталин выражался не пламенной риторикой, а шаблонами, жестами и молчанием, и, за исключением решительных двух лет во время Второй мировой войны, ни один диктатор так не держал в узде вооруженные силы, как Сталин. Можно сравнивать гитлеризм с онкологией: тело продолжает работать нормально, пока рак его не выест; сталинизм более похож наличнику осы-паразита, изнутри пожирающую общественное тело и превращающую его в часть себя.
Несмотря на различия и взаимную враждебность в течение целых десяти лет, с 1932 по 1941 г., Сталина и Гитлера связывали общие интересы. В 1920-е гг. Германия и СССР, исключенные Версальским договором из европейского содружества, договаривались между собой, и не только в вопросах дипломатии и торговли. Когда Гитлер пришел к власти со свирепой антикоммунистической программой, Сталину пришлось искать новых союзников. Некоторое время Гитлер исполнял роль полезного пугала. С 1932 по 1939 г. СССР и Коминтерн, под руководством сталинистов Куусинена и Белы Куна, уверяли весь мир, что гитлеровская Германия представляла такую опасность, что все прогрессивные люди во всех странах должны закрывать глаза на недостатки советской действительности, ибо СССР теперь стал единственным защитником мира, евреев и рабочих. Такая политика зеркально схожа с политикой Гитлера, который изображал большевиков всемирными дьяволами и, вместе с евреями, источником всех зол.
Этот антагонизм, однако, скрывал взаимное уважение. Правда, вначале Гитлер казался Сталину, как и западным политикам, просто податливым фигляром. Сталин думал, что сможет влиять на Гитлера, и поэтому он и Коминтерн запрещали немецким коммунистам объединяться с социал-демократами, чтобы помешать Гитлеру выиграть выборы. Таким образом, Гитлер пришел к власти с помощью Сталина, точно так же как Сталин, преследуя все другие левые партии, потом поможет генералу Франко одержать победу в Испании.
Первые шаги Гитлера, казалось, были подражанием Сталину: он создал систему концлагерей, запретил гомосексуализм и «дегенеративное» искусство. Сталин отменил ленинскую сексуальную терпимость, рассмотрев доклад Ягоды 19 декабря 1933 г.:
«Ликвидируя за последнее время объединения педерастов в Москве и Ленинграде, ОГПУ установило существование салонов и притонов, где устраивались оргии. Педерасты занимались вербовкой и развращением совершенно здоровой молодежи, красноармейцев, краснофлотцев и отдельных вузовцев» (25).
Гитлер произвел сильное впечатление на Сталина, когда летом 1933 г. поджег Рейхстаг, в котором потом обвинил коммунистов. Гитлер подражал показательным процессам Менжинского, хотя еще не успел подчинить себе немецких судей настолько, чтобы эта фабрикация удалась (обвиняемого Димитрова оправдали и выслали в СССР). Сталин прислал двух советских журналистов наблюдателями на гитлеровский суд (26). Нарком иностранных дел Литвинов ехал через Берлин и объявил, что не откажется от беседы с Гитлером, если тот пожелает, и что «мы готовы сделать все необходимое для восстановления прежних отношений» (27).
Когда 30 июня 1934 г. Гитлер устроил «ночь длинных ножей», убив вождя штурмовиков Эрнста Рема и сотни его сторонников и тем самым избавившись от своего собственного левого уклона, Сталин, как говорят, воскликнул: «Умница, вот как надо справляться с оппозицией, вырезать одним ударом!» Предсказания Сталина были вполне хладнокровны, он говорил: «События в Германии отнюдь не свидетельствуют о близком крахе нацизма. Наоборот, они должны привести к консолидации режима и укреплению власти самого Гитлера» (28). Без сомнения, Сталин сделал подобные выводы о консолидации и своего режима.
На нюрнбергских съездах летом 1935 г. Геббельс и Розенберг ругали Советский Союз, но Сталин не разрешал Кагановичу и Молотову отвечать в том же тоне:
«Мой совет – не делать в нашей печати истерического шума и не поддаваться вообще истерике наших газетчиков. Нюрнберг есть ответ на конгресс КИ. Гитлеровцы не могут не ругаться, если иметь в виду, что конгресс КИ облил их помоями и смешал с грязью. Пусть критикует их “Правда” принципиально и политически, но без площадной брани» (29).
В антисоветской речи Гитлера Сталин не видел «оснований для протеста».
Принципиальное же различие между национал-социализмом Гитлера и ленинистским социализмом Сталина сводится к заявлению Гитлера: «Мой социализм – это не классовая борьба, а порядок». Социализм Сталина, однако, сближался с социализмом Гитлера тем, что и он становился национальным. После 1933 г. Сталин перестал бранить русский шовинизм и начал намекать, что по своей политике и культуре русский народ стоит выше, как старший брат, по отношению к другим народам СССР и к другим славянам, точно так как немцы считали себя высшей расой среди арийцев. Правда, антисемитизм Сталина был сдержан и непостоянен, но Гитлер и Сталин отличались главным образом темпераментом.
Поняв, что Гитлер останется у власти, Сталин стал добиваться смягчения отношений с Францией и Англией, но прекращение экономических связей с Германией было не в интересах СССР. Кое-кто в окружении Гитлера, например Геринг, был того же мнения насчет немецких интересов. У обеих стран остались некоторые общие политические цели, в особенности уничтожение Польши, которая и для Гитлера, и для Сталина являлась самозванкой и отчужденной от них территорией. И СССР, и Германия чувствовали себя обиженными Версальским и Генуэзским договорами, которые лишили бывшие немецкую и русскую империи огромных территорий и международных прав. Их до сих пор объединял Раппальский договор против Англии и Франции. Сталин рассчитывал, что Германия, когда ей удастся вооружиться, разожжет войну, которая разрушит Западную Европу и приведет к мировой пролетарской революции. Поэтому громкая враждебность Гитлера к большевикам, как заявил в 1935 г. Тухачевский, казалась лишь «удобной ширмой для прикрытия реваншистских планов на западе (Бельгия, Франция) и на юге (Познань, Чехословакия, аншлюс)» (30).
Гитлер, однако, был постоянен в своем антибольшевизме, хотя некоторые его министры верили, что Сталин уничтожал самых ненавистных лиц в своем окружении, в особенности евреев. Карл Радек, из всех большевиков самый уважаемый в Германии, где он провел много лет в ссылке или в тайных переговорах с правительством и с революционными силами, довольно глубокомысленно шутил, когда объявил, что разница между Моисеем и Сталиным в том, что Моисей вывел евреев из Египта, а Сталин выводит евреев из политбюро. На самом деле Сталин выводил евреев и из НКВД, и из Наркомата иностранных дел, и вскоре в его окружении осталось всего два еврея – Лев Мехлис, который прятался в тени, и Каганович, который, как с облегчением заметил Йоахим фон Риббентроп, «в своей личности не имеет ничего еврейского». Тот факт, что Сталин еще энергичнее репрессировал советских немцев, совсем не волновал Геббельса и Риббентропа.
К концу 1920-х гг. главным стержнем немецко-советского союза было военное сотрудничество. Версальский договор запрещал Германии модернизировать вооруженные силы, так что немцы приобрели в Советском Союзе не только гавань для флота, но и три полигона: в Липецке они испытывали самолеты, в Казани – танки, а в Томке (Саратовская область) – химическое оружие.