Падение Ягоды
У каждого такого вожака бывает обыкновенно фаворит, имеющий чрезвычайное с ним сходство, обязанность которого заключается в том, что он лижет ноги и задницу своего господина и поставляет самок в его логовище; в благодарность за это его время от времени награждают куском ослиного мяса. Этого фаворита ненавидит все стадо, а потому для безопасности он всегда держится возле своего господина. Обыкновенно он остается у власти до тех пор, пока не найдется еще худшего; и едва только он получает отставку, как все еху этой области, молодые и старые, самцы и самки, во главе с его преемником, плотно обступают его и обдают с головы до ног своими испражнениями.
Несмотря на смертные приговоры, воздействие суда над зиновьевцами на общественное мнение не удовлетворяло Сталина. Весь сентябрь он жаловался Кагановичу и Молотову, что «Правда» плохо комментирует дело. О себе он уже говорит в третьем лице:
«Она все свела к личному моменту, к тому, что есть люди злые, желающие захватить власть, и люди добрые, стоящие у власти…
Надо было сказать в статьях, что борьба против Сталина, Ворошилова, Молотова, Жданова, Косиора и других есть борьба против Советов, борьба против коллективизации, против индустриализации, борьба, стало быть, за восстановление капитализма в городах и деревнях СССР. Ибо Сталин и другие руководители не есть изолированные люди, – а олицетворение всех побед социализма в СССР… олицетворение усилий рабочих, крестьян и трудовой интеллигенции за разгром капитализма и торжество социализма» (61).
К концу письма религиозный стиль усиливается:
«Надо было наконец сказать, что падение этих мерзавцев до положения белогвардейцев и фашистов логически вытекает из их грехопадения, как оппозиционеров, в прошлом».
До суда членов семей осужденных обещали щадить, но не прошло и недели, как увезли на Лубянку жену Каменева (она же сестра Троцкого). И то, что снилось в кошмарах «правым», начало осуществляться: Пятакова, подручного Орджоникидзе в Наркомате тяжелой промышленности, Сталин перевел на работу на Урал, теперь ставший предбанником Лубянки. Бухарину и Рыкову сказали, что следствие пока не нашло законного основания, чтобы привлечь их к уголовной ответственности, – что они правильно поняли как намек, что скоро такое основание найдется. Почти сразу после расстрелов Каганович доказывал Сталину, что Бухарин и Рыков, даже если они не находились в прямой связи с блоком Троцкого-Зиновьева, могли быть осведомлены о делах троцкистов за последние четыре года и что он не сомневался в существовании правой «организации». К тому же Каганович объявил, что, очищая железные дороги от троцкистов (он был наркомом транспорта), он раскрывал и «правых» вредителей.
Прежде чем травить Бухарина, Сталин должен был передать НКВД в более надежные руки. 25 сентября 1936 г. он набросился на Генриха Ягоду. В телеграмме, написанной рукой Андрея Жданова и пересланной каналом, недоступным НКВД, Сталин написал всему политбюро:
«Первое. Считаем абсолютно необходимым и срочным делом назначение тов. Ежова на пост наркомвнудела. Ягода явным образом оказался не на высоте своей задачи в деле разоблачения троцкистско-зиновьевского блока. ОГПУ опоздал [sic] в этом деле на 4 года. Об этом говорят все партработники и большинство областных представителей Наркомвнудела. Замом Ежова в Наркомвнудела можно оставить Агранова.
Второе. Считаем необходимым и срочным делом снять Рыкова по Наркомсвязи и назначить на пост Наркомсвязи Ягоду. Мы думаем, что дело это не нуждается в мотивировке, так как оно и так ясно. […]
Четвертое. Что касается Щомиссии] Партийного] Контроля], то Ежова можно оставить по совместительству председателем КПК с тем, чтоб он девять десятых своего времени отдавал Наркомвнуделу. […]
Пятое. Ежов согласен с нашими предложениями» (62).
Политбюро, казалось, было вне себя от радости. Каганович, который после казни Зиновьева отдыхал на юге от бессонных ночей, сразу написал Орджоникидзе:
«Главная наша последняя новость – это назначение Ежова.
Это замечательно мудрое решение нашего Родителя [так он называл Сталина. – Д.?.] назрело и встретило прекрасное отношение в партии и стране… У Ежова наверняка дела пойдут хорошо» (63).
Удар был хорошо подготовлен. Сначала Ежов вызвал Агранова, уже колеблющегося в своей верности Ягоде, к себе на дачу, на конспиративное собеседование. Агранов потом рассказал, как по инициативе Сталина Ежов предложил ему самому принять меры по раскрытию еще не раскрытой террористической банды и личной роли Троцкого (64).
Параллельно с телеграммой в политбюро Сталин послал Ягоде записку. Ягода был слишком хитрой крысой, чтобы не унюхать яда в этом сыре:
«Наркомсвязь дело очень важное. Этот Наркомат оборонный.
Я не сомневаюсь, что Вы сумеете этот Наркомат поставить на ноги. Очень прошу Вас согласиться на работу Наркомсвязи. Без хорошего Наркомата связи мы чувствуем себя как без рук. Нельзя оставлять Наркомсвязь в нынешнем ее положении. Ее надо срочно поставить на ноги» (65).
На короткое время Ягода оставил за собой ранг генкомиссара госбезопасности, пока Кагановичу не пришло в голову, что НКВД не поймет, что Ягода уже списан, и не примет Ежова как начальника. Но в середине октября Сталин уже готовился вернуться в Москву, и Каганович смог его обрадовать:
«У т. Ежова дела идут хорошо. Взялся он крепко и энергично за выкорчевывание контрреволюционных бандитов, допросы ведет замечательно и политически грамотно. Но, видимо, часть аппарата, несмотря на то, что сейчас притихла, будет ему нелояльна. Взять, например, такой вопрос, который, оказывается, имеет у них большое значение, это вопрос о звании. Ведутся разговоры, что генеральным комиссаром остается все же Ягода, что де Ежову этого звания не дадут и т. д. […] Не считаете ли, т. Сталин, необходимым этот вопрос поставить?» (66)
Низвержение Ягоды было мучительно медленным. В 1934 г. он встречался со Сталиным почти еженедельно, когда тот работал в Кремле, и эти встречи в среднем длились два часа. В 1935 г. и в первой половине 1936 г. Сталин принимал его только раз в две недели, обыкновенно всего на час. Зато в 1934 г. Ежов так же часто, как Ягода, но не столь подолгу беседовал со Сталиным, и в течение следующих двух лет Ежов встречался со Сталиным все чаще и чаще, и они иногда запирались в кремлевском кабинете на три часа. 11 июля 1936 г. Ягода в последний раз посетил Сталина в Кремле.
Ягода легкомысленно относился к своему новому назначению. Весь октябрь и ноябрь он был в отпуске, будто бы по причине болезни. Когда он наконец начал появляться в Наркомсвязи, он приходил поздно и сидел без дела за столом, катая шарики из хлеба или складывая бумажные самолеты. Тем временем в НКВД Ежов уже арестовывал подчиненных Ягоды, тех, кому он доверял, и тех, с кем он ссорился. К новому году в НКВД из приближенных Ягоды остался только Агранов и тот ненадолго.
В январе 1937 г. Ягоду лишили звания генкомиссара; вечером 2 марта вызвали на пленарное заседание ЦК, чтобы привлечь к ответственности за плохую работу НКВД – он должен был раскрыть заговоры уже в 1931 г. и тем спасти жизнь Кирова; он не обращал внимания на указания Сталина; в отделах НКВД недовербовали агентов. Ежов кричал на Ягоду, а вновь пришедший в ЦК Лаврентий Берия поднял его на смех, говоря, что ОГПУ у Ягоды стало «камвольным трестом» (67). Ягода отчаянно валил вину на своих заместителей, обзывая Молчанова предателем, и извинялся тем, что работа над Беломорским каналом отвлекла его от агентурных задач. Сталинские шакалы чуяли кровь и остервенели; начал нападать сам Сталин вместе с шурином, Реденсом.
На следующее утро Ягода, кроме нескольких слов отрицания, должен был молчать, пока бывшие соратники обливали его грязью. Агранов обвинял его во всем, потом Заковский, латышский еврей, начальник Ленинградского управления НКВД после смерти Кирова, и единственный гэпэушник, назначенный Менжинским, но достаточно бессердечный, чтоб быть приемлемым и для Ежова, огрызался на Ягоду. Ефим Евдокимов, одно время глава ГПУ на Северном Кавказе, с которым Ягода поссорился, был избран Сталиным, чтобы резюмировать, как партия оценила выступления Ягоды:
«Гнилая, непартийная речь. […] Знаем мы, что ты не ягненок.
[…] Я Ягоду, слава Богу, хорошо знаю. Именно он, Ягода, культивировал специфический подбор людей… Я спрашиваю, вот вы, Ягода, были тогда моим начальником, какая помощь с вашей стороны была оказана? […] Брось трепаться, ты никакой помощи в работе не оказал… А вы, товарищ Ягода, с Рыковым тогда, что называется, в одной постели спали, и его влияние на вас сказывалось. […]
Надо привлечь Ягоду к ответственности. И надо крепко подумать о возможности его пребывания в составе ЦК» (68).
Единственными защитниками, и то слабыми, Ягоды оказались Литвинов, нарком иностранных дел, одобрявший контрразведку ОГПУ, и Вышинский, признававший «объективную информацию», выбитую Ягодой из иностранных вредителей. Второй день страстей Ягоды закончился речью Ежова, утверждающего, что без угрозы Сталина «морду набьем!» Ягода не ловил бы убийц Кирова. Заседание кончилось осуждением халтурности НКВД. Это был ужасный день в жизни Ягоды, но настанут дни и похуже.
28 марта 1937 г. дачу Ягоды обыскал Фриновский, теперь заместитель Ежова. Самого Ягоду забрали на следующий день в московской квартире. Его повезли на Лубянку, и квартиру обыскивали целую неделю пять офицеров. Общество могло не обращать внимания на этот арест. (Через два дня политбюро санкционировало его исключение из партии и арест.) В галереях не было портретов Ягоды, на улицах не было памятников – даже фотографий было относительно мало: в этом Ягода был верным учеником товарища Менжинского. Осталась одна публикация для макулатуры, «Беломорско-Балтийский канал», и пришлось переименовать три объекта – железнодорожный мост на Дальнем Востоке, школу для пограничников и одну коммуну. Когда выдворили Троцкого и арестовали Зиновьева, приходилось искать для десятков городов новые названия, изымать миллионы книг из библиотек, ретушировать бесчисленные картины и фотографии. Ягода же утонул почти без пузырей.