В Балтийских странах сначала арестовали всех государственных служащих, владельцев фабрик и земли, членов некоммунистических партий и всякого человека, которым народ гордился. Но после начала войны с Германией окончание программы советизации Прибалтики пришлось отложить до 1944 г.
Сталин никогда не забывал, как в 1920 г. его унизили поляки, так блестяще отбив наступление Красной армии и продемонстрировав всем беспомощность сталинской военной тактики. Теперь, вместе с Гитлером, он в полной мере им отомстил. И Гитлер, и Сталин считали Польшу «ублюдком Версальского договора» и намеревались понизить статус польского народа до нацменьшинства. В отличие от Сталина Гитлер планировал полное уничтожение польских евреев, но его операция «Aktion A-В», призванная превратить польскую интеллигенцию и военных в малозначимый элемент, оказалась по сравнению с политикой Сталина и Берия умеренной. Из Восточной Польши НКВД выселил в три приема 400 тыс. поляков, евреев, украинцев и белорусов на восток (41). Каждый шестой человек умер в первый же год ссылки, но по сравнению с теми поляками, которых бросили в лагеря в западных районах России, этим переселенцам повезло (42).
Катынское убийство
Катынь (и соседние местности), где НКВД уничтожил около 22 тыс. польских офицеров, полицейских и служащих, является, пожалуй, самым известным и бессмысленным из сталинских зверств. Вероятно, Ежов расстрелял еще больше поляков в 1937–1938 гг., но то были советские граждане. Катынская расправа, кроме полного отсутствия человечности, показывает удивительное тупоумие: ведь нельзя было сомневаться в том, что мир неизбежно узнает об этом преступлении и привлечет Советский Союз к ответственности. Даже стерев Польшу с карты мира, как мог Сталин, подобно Гитлеру, поверить, что можно совершить такое без всяких последствий?
Архивные документы доказывают, что решение убить всех польских офицеров принималось постепенно, в течение четырех месяцев после того, как офицеры сдались в плен, – и об этом решении почти сразу же пожалели, узнав, что сами себя лишили хороших военных специалистов в войне против Гитлера (43). Никто не предвидел сдачи в плен тех польских офицеров, которых немцы не поймали и которые не успели пробиться в нейтральную Румынию. Ворошилов передал Берия польских «военнопленных» (ведь СССР Польше войны и не объявлял), так как у НКВД был по крайней мере опыт строительства лагерей для пленных. Красной армии нечем было кормить военнопленных, и Ворошилов хотел освободить неполяков, но против этого возражал Лев Мехлис. Единственные пленные, возвращенные домой, были немецкие солдаты, которых взяли поляки.
Берия устроил восемь лагерей, главным образом на Смоленщине. Начальником лагерей он назначил Петра Сопруненко. Сопруненко уже десять лет служил пулеметчиком, идеальная специальность для исполнения того, что Берия уготовил пленным полякам. Лагеря построили в Козельске, в Оптиной пустыни, в Старобельске в бывшем женском монастыре, в Осташкове на озере Селигер в монастыре Ниловой пустыни и в Путивле в Сафро-ниевском монастыре, до тех пор приюте для больных туберкулезом и сирот. Здесь заключенные голодали и мерзли в разваленных сараях и свинарниках. Умирали в таком количестве, что Мехлис решил освободить тех, кто был с этнической или политической точки зрения относительно приемлемым для советской власти; еще 44 тыс. поляков, выходцы из немецкого сектора Польши, были переданы немцам. Отделили 25 тыс. младших офицеров и рядовых для принудительного труда, строительства шоссейных дорог в горах по линии новых границ и 11 тыс. отправили на рабский труд в шахты Донбасса. Только польские евреи могли считать себя счастливыми: советская власть давала то, в чем Гитлер им отказывал, – шанс выжить.
Вначале к старшим польским офицерам обращались на «вы», хотя у них и отняли наручные часы. По приказу Берия офицеры в звании подполковника и выше получали отдельные нары и хорошее питание. С теми, кого намеревались передать немцам, тоже поступали вежливо. Всем говорили, что их заключение временное. Среди польских офицеров не все были профессиональными военными, так как поляки в отчаянной попытке защитить страну от завоевателей мобилизовали всех – журналистов, врачей, художников, судей и священников. Среди них были и женщины, например Янина Левандовска, знаменитая летчица.
Еще 3 тыс. польских офицеров были интернированы в Литве и переданы НКВД. К декабрю 1939 г. во всех лагерях для поляков НКВД распределил своих стукачей, и их доклады о непокорности поляков сильно раздражали Берия. НКВД отвык от заключенных, хорошо знающих свои права и международное право. Польские офицеры писали письма в Кремль, подчеркивая, что или Польша и СССР были в состоянии войны и, следовательно, их надо считать военнопленными, или не было состояния войны, тогда их арест незаконен. Жены и матери офицеров, жившие в Восточной Польше или выселенные в Казахстан и Сибирь, тоже писали письма, требуя сведений о пропавших мужьях и сыновьях. За Уралом уже жили 135 тыс. польских переселенцев, большей частью женщины и дети, которые на собственную судьбу не жаловались, так как каждой семье разрешали брать с собой в Сибирь до полу-тонны имущества и скарба.
Раздосадованный НКВД начал арестовывать не только недовольных: польский пасечник, который читал офицерам лекции о пчелах, был выслан за контрреволюцию. Лагерная администрация транслировала для заключенных записи речей Молотова, показывала фильмы, присылала агитаторов с лекциями. Конфисковали деньги и карты, выдавали шахматы. В конце концов в каждом лагере открыли по больнице, и смертность начала падать, иногда до нуля. Кое-какие статьи советского закона о правах военнопленных, подобия Женевской конвенции, были соблюдены.
Польские офицеры за эти мелкие уступки благодарности не выражали. В Старобельске группа полковников требовала защиты у Красного Креста и у иностранного посольства, представлявшего польские интересы. Они просили, чтобы об их местопребывании были осведомлены родственники, и, если они считаются арестованными, требовали формального обвинения. Они хотели, чтобы их избавили от фильмов, которые «оскорбляют наши национальные чувства». Они были возмущены тем, что письма приходили и отсылались очень редко. (Польские офицеры в немецком плену имели право получать сколько угодно писем и сами могли писать раз в месяц.) Чем разумнее были просьбы, тем бесчеловечнее была реакция энкавэдэшников. В январе 1940 г. Берия приказал, чтобы в Осташкове сфотографировали всех пленных и сняли отпечатки пальцев: он собирался обвинить всех в «борьбе против международного коммунистического движения». Самых несговорчивых поляков увозили в Москву и Киев на суд. То, что произошло в Осташкове, повторилось через месяц во всех лагерях для поляков. НКВД обдумывал план переслать 140 тыс. поляков на Колыму. Тем не менее в феврале несколько списков имен были переданы международному Красному Кресту.
Не в силах справиться со своими пленными и ожидая еще больше военнопленных после войны с Финляндией, Сопруненко предложил осуществить «разгрузку» поляков. Он рекомендовал освободить старых, больных и убежденных (или умеющих убеждать) коммунистов и казнить пограничников, разведчиков и штабных офицеров. Берия передал эту рекомендацию Меркулову, который хотел облегчить Сопруненко задачу, переведя 22 тыс. гражданских служащих и землевладельцев в городские тюрьмы. Но перевода не последовало, и лагеря остались переполненными.
В начале марта 1940 г. Берия в докладной записке Сталину наконец выразился однозначно:
«Все они являются заклятыми врагами советской власти, преисполненными ненависти к советскому строю.
[…] Каждый из них только и ждет освобождения, чтобы иметь возможность активно включиться в борьбу против советской власти… […]
Предложить НКВД СССР:
1) дела о находящихся в лагерях для военнопленных 14700 человек бывших польских офицеров, чиновников, помещиков, полицейских, разведчиков, жандармов, осадников и тюремщиков,
2) а также дела об арестованных и находящихся в тюрьмах западных областей Украины и Белоруссии в количестве 11000 человек членов различных контрреволюционных шпионских и диверсионных организаций, бывших помещиков, фабрикантов, бывших польских офицеров, чиновников и перебежчиков – рассмотреть в особом порядке, с применением к ним высшей меры наказания – расстрела» (44).
Решили не ознакомлять жертв ни с обвинением, ни с приговором. Политбюро тут же проголосовало за расстрел, сначала Сталин, потом Ворошилов, Молотов и Микоян. Каганович и Калинин согласились по телефону.
Почему близкое окружение Сталина с таким энтузиазмом решило уничтожить польских офицеров, когда весь мир знал, что они находятся в плену у Советов? По-видимому, ни Сталин, ни Ворошилов так никогда и не оправились от поражения, которое Красная армия потерпела под их командованием: среди пленных офицеров были те, кто воевал против Сталина и Ворошилова в 1920 г. Зимой 1939/40 г. маленькая финская армия с таким успехом громила советские силы, что Сталин и Ворошилов должны были переживать унижение еще острее. Давнишняя взаимная ненависть поляков и русских распаляла злобу политбюро. Русским всегда было досадно, что поляки изображают их варварами, против которых польское рыцарство выступает последним бастионом Европы, но именно в 1940 г. Советы проявили варварство, какого не упомнишь со времен монгольского ига.
Кажется, сам Берия придумал это решение. Сталин в тот период если и отрывался от чтения, то впадал в какую-то депрессию, которую, несомненно, усиливали поражения Красной армии, армии без генералов, в войне с хорошо подготовленными и патриотически настроенными финнами. В кабинете Сталина Берия встречался только с командирами армии, и вряд ли вопрос о польских военнопленных стоял на повестке дня. Получив докладную записку от Берия, Сталин внес одну странную поправку: Берия предлагал, чтобы смертные приговоры подписал он сам с Меркуловым и Баштаковым (главой спецопераций), а Сталин заменил Берия его подчиненным Богданом Кобуловым. Неужели он предвидел, что потом об этой мере пожалеют, и хотел, чтобы не Берия стал козлом отпущения, – или же массовое убийство польских пленных было слишком мелким делом для наркома внутренних дел и главного советчика вождя, когда наступала мировая война?