10. Окаменение
Наш Ниника состарился,
Его богатырские плечи уж не служат ему […]
Как смогла эта безутешная седина
Сломить железную силу?
Дряхление вождя
Последние семь лет правления Сталина характеризуются процессом окаменения, атеросклерозом в буквальном и переносном смысле, на всех уровнях – от физического тела Сталина до государственного организма. Сталин тщетно возился с механизмами партии и правительства, ибо смена номенклатуры в действительности ничего не меняла. Назначали новых палачей, но сохраняли и старых. Главной заботой Сталина являлось укрепление структуры власти, чтобы она была прочно уравновешена, и тактика состояла в том, чтобы вызывать у подопечных постоянную взаимную ревность и мнительность и, важнее всего, страх перед вождем. Поскольку приближался 1947 г., страх и мнительность возрастали, так как каждый год, кончающийся цифрой 7, не только отмечал десятилетие революции, но и знаменовал новый виток репрессий. В 1927 г. Сталин выбросил за борт Троцкого, Зиновьева и Каменева и взял бразды правления в собственные руки; в 1937 г. он обрушил на народ Большой террор. Неудивительно, что к 1947 г. палачи ждали новой чистки.
Сталин, однако, стал менее энергичным и уже не всегда доводил свои дела до конца. Даже его феноменальная память стала давать сбои, а послевоенный мир требовал намного больше внимания, чем был способен уделить даже трудоголик, желавший единолично управлять страной. В 1930-х гг. иностранная политика состояла в том, чтобы заигрывать с Германией и с остальной Западной Европой, а не с блоком из НАТО и США. Китайская революция и корейская война требовали, чтобы Советский Союз защищал свои интересы, распад французской и британской колониальных империй создавал неустойчивое положение во всем мире, и Восточную Европу пришлось присоединить к советской империи. Даже эти проблемы отходили на второй план, когда Сталин думал о восстановлении СССР, где все – от сельского хозяйства и промышленности до морали – было искалечено войной.
Сталин был вынужден поручать другим решение дел, которые он привык решать сам. В то же время он отдалился от власти, погружаясь в эзотерические сферы науки, в лингвистику и биологию, вмешиваясь в дела, далеко выходящие за пределы его компетенции. Иногда Сталин настаивал на буквальном марксистском подходе к вопросу, иногда на применении здравого смысла. Как в науке, так и в политике он следовал двойной линии, то злопамятно репрессируя несогласных и непослушных, то прагматично поощряя инициативу. Политика Сталина в старости, кажется, была основана не на желании достичь самого целесообразного результата; скорее он старался парализовать разномыслие, расхождения во взглядах, в любом спорном вопросе частично поддерживая и частично осуждая обе стороны, так, чтобы ни фанатичный марксист, ни прагматичный реалист не мог взять верх. Тот паралич мысли и инициативы, который в конце концов развалит Советский Союз, вытекает из сталинских методов разоружения оппозиции. Это поняли его подручные: они перестраховывались и потихоньку укрепляли опоры собственной власти.
Взрывая бомбу
В декабре 1945 г. Сталин наконец прервал затянувшийся отпуск на Черном море. Оттуда он послал Светлане коробку с мандаринами, – нетипичный для него жест отцовской ласки, – и 1 декабря она ему написала:
«Я очень, очень рада, что ты здоров и хорошо отдыхаешь. А то москвичи, непривычные к твоему отсутствию, начали пускать слухи, что ты очень серьезно болен… ведь твои-то “верные стражи” и не скажут мне ничего, из всего тайну делают. […] Москвичей последние полмесяца стали жутко грабить и убивать по ночам какие-то бандиты и хулиганы. Доходит до того, что в центральных районах (по ул. Горького, например) люди боятся с наступлением темноты выходить на улицу» (1).
Уверенный, что без него царит хаос, относясь презрительно к своим подопечным, Сталин вернулся, чтобы перестроить весь механизм правительства. Умирающего Калинина он заменит Шверником, еще более подобострастным, до тех пор руководителем профсоюзов. С 1941 г. Сталин сам управлял всеми тремя ответвлениями власти: законодательным – Верховным Советом, где контролировал Шверника; идеологическим – партией, где был генеральным секретарем; исполнительным – Советом народных комиссаров, где был председателем. Он подыскивал подручных погибче и помоложе. Во время войны такие технократы, как Берия или Маленков, были незаменимы, а теперь нужны были идеологи, способные восстановить после войны тоталитарное государство.
Довоенных подручных Сталин понизил: Каганович перешел из транспорта на стройматериалы; маршал Ворошилов уехал председателем Союзной контрольной комиссии в Венгрии. Пока Сталин отдыхал, он поручил всю политику страны Берия, Маленкову, Микояну и Молотову. В декабре 1945 г. закатилась звезда Молотова; Сталин из Сочи осыпал всех четырех наркомов телеграммами:
«5 декабря. Дня три тому назад я предупредил Молотова по телефону, что отдел печати НКИД допустил ошибку, пропустив корреспонденцию газеты «Дейли Геральд» из Москвы, где излагались всякие небылицы и клеветнические измышления насчет нашего правительства, насчет взаимоотношений членов правительства и насчет Сталина. Молотов мне ответил, что он считал, что следует относиться к иностранным корреспондентам более либерально. […] Сегодня, однако, я читал корреспонденцию «Нью-Йорк Таймса», где излагаются всякие клеветнические штуки в более грубой форме. […]
6 декабря. Вашу шифровку получил. Я считаю ее совершенно неудовлетворительной. Она является результатом наивности трех, с одной стороны, ловкости рук четвертого члена, то есть Молотова, с другой стороны. […] Никто из нас не вправе единолично распоряжаться в деле изменения курса нашей политики. А Молотов присвоил себе это право. Почему, на каком основании? Не потому ли, что пасквили входят в план его работы? […] Я убедился в том, что Молотов не очень дорожит интересами нашего государства и престижем нашего правительства, лишь бы добиться популярности среди некоторых иностранных кругов. Я не могу больше считать такого товарища своим первым заместителем» (2).
Берия, Маленков и Микоян доложили Сталину:
«Вызвали Молотова к себе, прочли ему телеграмму полностью. Молотов, после некоторого раздумья, сказал, что он допустил кучу ошибок, но считает несправедливым недоверие к нему, прослезился» (3).
Среди «кучи ошибок» Молотова, разгневавших Сталина, было то, что он не получил права вето в Союзной контрольной комиссии по будущему Японии, что в Лондоне не возразил против участия Франции и Китая в оформлении мирных договоров с союзниками Германии. Сталин сослал Молотова постоянным представителем в ООН в Нью-Йорк, где тот сразу получил прозвище «Мистер Нет». На других наркомов Сталин тоже рассердился: например, Микоян забыл написать доклад о гаванях и перспективах рыболовства на только что приобретенных Курильских островах.
В марте 1946 г. Верховный совет переименовал наркоматы в министерства. Сталин объяснил новому Совету министров:
«Народный комиссар или вообще комиссар – отражает период неустоявшегося строя, период гражданской войны, период революционной ломки и прочее, и прочее. […] Война показала, что наш общественный строй очень крепко сидит. […] Уместно перейти от названия – народный комиссар к названию – министр.
Это народ поймет хорошо, потому что комиссаров чертова гибель. Путается народ. Бог его знает, кто выше» (4).
Звание министра мало помогало несчастным обруганным сатрапам: стоило только после прогноза хорошей погоды пойти дождю, и Сталин по телефону грозил увольнением. Такие вспышки гнева уже не приводили к летальному исходу, как десять лет назад, но они глубоко потрясали людей, до этого уверенных в прочности своей власти.
Весной 1946 г. Маленков, вслед за Молотовым и Микояном, впал в немилость. Маленков заправлял авиацией, и предлогом для его падения было письмо, полученное Сталиным от пьянствующего сына Василия, которого назначили на высокий пост в Военно-воздушных силах. Летчиков раньше расстреливали за то, что они жаловались Сталину на «летающие гробы», в то время как Василий безнаказанно распространялся об истребителе Як-9 и его крушениях. Сталин хорошо знал, что из 80 тыс. самолетов, потерянных во время войны, половина потерпела аварию из-за механических неисправностей. В поддержку письма Василия Абакумов собрал статистику, сравнивающую успехи немецкого Люфтваффе с провалами советской авиации. Сталин сразу уволил Алексея Шахурина, министра авиационной промышленности, и приказал Абакумову арестовать его вместе с маршалом авиации Александром Новиковым. Оба получили семь лет тюрьмы. На настоящего виновника, однако, указало постановление политбюро 4 мая 1946 г.:
«Постановить, что т. Маленков, как шеф над авиационной промышленностью и по приемке самолетов – над военно-воздушными силами, морально отвечает за те безобразия, которые вскрыты в работе этих ведомств (выпуск и приемка недоброкачественных самолетов), что он, зная об этих безобразиях, не сигнализировал о них ЦК ВКП(б).
Признать необходимым вывести т. Маленкова из состава Секретариата ЦК ВКП(б)» (5).
До этого постановления сорокапятилетний Маленков считался, наряду со своим соперником Андреем Ждановым, самым вероятным наследником Сталина. Теперь его отправили в Казахстан, правда, не в лагеря, но все-таки на оскорбительно низкую для вчерашнего секретаря ЦК должность (6).
Только Берия казался непотопляемым. Правда, и он ушел из своего министерства, но ушел для того, чтобы руководить разработкой советской атомной бомбы. Он продолжал заведовать в политбюро внутренними делами. Новый министр внутренних дел, Сергей Круглов, был, несмотря на свои зверские навыки, по самой своей природе сухим бюрократом, который старался превратить ГУЛАГ в неисчерпаемый источник рабского труда для новых судоходных каналов, которыми так увлекался Сталин. Круглов по приказу Сталина собрал 200 тыс. политических заключенных в особые лагеря, где их подвергали такой беспощадной эксплуатации, что средний заключенный дольше трех лет не выдерживал. Единственным утешением этих зэков было то, что их больше не мучили, не насиловали, не грабили и не убивали уголовники.