Берия пришлось работать без своего услужливого и учтивого подчиненного, Всеволода Меркулова, который был изгнан из Министерства госбезопасности (МГБ). На этот пост Сталин выдвинул Виктора Абакумова, с которым у Берия отношения были неважные. У Берия, как члена политбюро, сохранилась своя доля влияния в МГБ, и Абакумов не мог избавиться от оставшихся там грузин. Но Абакумов привел с собой двух генералов из Смерша. Один из них был Сергей Огольцов, сам хитро отказавшийся от министерства по «недостатку опыта», хотя стал чекистом в восемнадцать лет, терроризировал Украину и в блокадном Ленинграде расстрелял 32 видных ученых за контрреволюцию. Абакумов, как и Берия, редко увольнял своих подчиненных и терпел двух особенно опасных бериевцев, Гоглидзе на Дальнем Востоке и Цанаву в Белоруссии, хотя и сумел избавиться от Рапавы, которого Берия назначил главой НКВД в Грузии. Любимый латыш Берия, Эглитис, тоже сохранил свой пост.
Берия давно собирал информацию об атомной бомбе. Уже в 1942 г. он получал через своих английских шпионов всю нужную информацию и даже расчеты. Он узнал, что произвести 10 кг обогащенного урана на треть дешевле, чем 1500 тонн взрывчатки (7). Поняв после Хиросимы эффективность, и военную и психологическую, атомного оружия, Сталин решил как можно быстрее создать советскую бомбу, но Молотов вел дело так вяло, что даже не собрал необходимого запаса урана. Берия получил от Сталина уверение, что создание бомбы является высшим приоритетом, и приступил к работе, догадываясь, что ценой неудачи будет расстрел.
Те четыре года, которые Берия потратил на создание бомбы, подтвердили его репутацию даровитого управленца. Он, без сомнения, получал столько же наслаждения от трудного инженерного проекта, сколько раньше от ареста и убийства врагов государства. Подражая организации американского проекта в Лос-Аламосе, он создал для советских физиков и инженеров творческую атмосферу и по тем временам роскошную обстановку. Из всех сталинских проектов только этот был закончен вовремя, почти без арестов и репрессий (8). Были, однако, несчитаные безымянные жертвы: тысячи заключенных умирали на добыче руды; другие арестанты строили лаборатории, особняки, гаражи, железные дороги, даже целые города. Десятки тысяч – целых три поколения – казахов были обречены на медленную смерть от излучения после испытания бомбы в 1949 г. Но в первый раз советские физики, химики и инженеры чувствовали себя героями труда, по-настоящему нужными государству.
Советская атомная бомба была сконструирована на основе сведений, полученных от западных ученых. Одни передавали тайны, потому что были коммунистами, другие – потому что верили, что будущих войн можно избежать, если у обеих сторон будет ядерное оружие, третьи – просто за деньги. Берия и Судоплатов гордились тем, что они так успешно реанимировали иностранную разведку, разрушенную Ежовым. МГБ учился ядерной физике у Клауса Фукса, металлургии – у Мелиты Норвуд. Всю Восточную Германию объездили в поисках физиков, студентов Вернера Хейзенберга, которые умели обогащать уран и производить тяжелую воду, и в поисках инженеров, которые строили ракеты V-2, бомбившие Лондон, которые теперь требовалось переделать в межконтинентальные носители новой атомной бомбы. Других физиков переселили из ГУЛАГа и из лагерей для военнопленных в санатории и виллы на Черном море с трехразовым питанием.
Первым делом Берия отыскал запасы урана. В июне 1946 г. Иван Серов с генералом Михаилом Мальцевым основали в Германии компанию «Висмут», где все работники были из МГБ. Компания получила двадцать семь месторождений в Верхней Саксонии, и к октябрю «Висмут» доставлял уран из старых шахт по добыче серебра и свинца. Потом уран нашли на Урале и на Крайнем Севере.
Затем Берия собрал команду ученых. Для поддержания дисциплины он назначил генерала Бориса Ванникова. Тот наводил страх на физиков, выкладывая на стол заряженный револьвер. Над проектом работали 100 тыс. человек, и обеспечение полной секретности Берия поручил Павлу Мешику, который помогал Смершу покорить Польшу. Берия постоянно надзирал за всеми и вся. У него был свой литерный поезд, на котором он ездил по всему Советскому Союзу, на полигоны в Сибири, на Урале, на Кавказе и в Казахстане. Он больше награждал, чем наказывал, и дал физикам ту же небывалую свободу, какую Сталин только что даровал церкви, – печататься без цензуры (9).
Физиком, который приспособил западную информацию к советским ресурсам, был Игорь Курчатов. Петр Капица, привыкший работать с лордом Резерфордом, был возмущен грубыми приказами Берия. В ноябре 1945 г. он жаловался Сталину:
«У тов. Берия основная слабость в том, что дирижер должен не только махать палочкой, но и понимать партитуру. С этим у Берии слабо. Но доя этого нужно работать, а черкать карандашом по проектам постановлений в председательском кресле – это еще не значит руководить проблемой. Следует, чтобы все руководящие товарищи, подобные Берия, дали почувствовать своим подчиненным, что ученые в этом деле ведущая, а не подчиненная сила» (10).
После того как оскорбленный Берия навестил Капицу в институте, тот отказался от участия в проекте. Мстительности Берия Сталин ходу не давал, пообещав: «Я его тебе сниму, но ты его не трогай». Капица провел следующие семь лет у себя на даче в собственной лаборатории.
Летом 1949 г. Игорь Курчатов привез в Кремль никелевое полушарие с критической массой плутония. Сталин погладил полушарие и почувствовал его теплоту. Утром 29 августа 1949 г. – на несколько лет раньше, чем предсказывали американцы, – советскую бомбу испытали в Казахстане. Эйфорию Берия подпортил Сталин, который, когда его разбудили рано утром телефонным звонком, хмуро отозвался на известие словами: «Я уже знаю». Курчатов и Берия роздали участникам дачи, автомобили, премии. Курчатов вспоминает, что у Берия была записная книжка, где была намечена целая серия наказаний всем по ранжиру – от расстрела до лагерного срока – в случае, если бомба не сработает. Награды были рассортированы таким же образом.
Подавление последних литераторов
Литераторам не посчастливилось так, как физикам: партия по-прежнему была убеждена, что компетентна в вопросах литературы. Андрею Жданову поручили обуздать литераторов, и, согласовывая все свои действия со Сталиным, он начал работу с крамольного Ленинграда. Предварительную критику предпринял отдел пропаганды ЦК: рассказы о войне считали негодными, если солдаты-герои проявляли пессимизм, а стихотворения – вредными, если в них оплакивались разрушенные города. Юмора Жданов не понимал совсем. В «Звезде» он разнес в пух и прах самый смешной рассказ Михаила Зощенко «Приключения обезьяны».
9 августа 1946 г. сам Сталин, вместе со Ждановым и только что реабилитированным, отрезвленным наказанием Маленковым, обругал редактора «Звезды» Виссариона Саянова за то, что тот напечатал пародию на Некрасова (11). Пародия, объяснил Сталин, есть «уловка, автор прикрывается». Из рассказов Зощенко, утверждал Сталин (хотя Зощенко он раньше любил читать вслух дочери), видно, что редакторы «перед заграничными писателями ходят на цыпочках». Из присутствующих на обсуждении писателей некоторые решили присоединиться к этому облаиванию. Драматург Всеволод Вишневский сказал Сталину, что в своей автобиографической повести «Перед восходом солнца» Зощенко «до грязного белья разделся», что персонажи у него сплошные «пьяные, калеки, инвалиды». Сталин окончательно проклял Зощенко как «проповедника безыдейности» и его творчество – как «злопыхательство». Потом Сталин дал волю своему негодованию на Ахматову: «…кроме того, что у нее есть старое имя, что еще можно найти у нее?» Когда один из писателей робко защищал Ахматову, заметив, что если ее не печатают в «Звезде», то ее напечатает «Знамя», Сталин ответил, что власти и до «Знамени» доберутся. В конце концов Сталин признал, что в «Звезде» был не только навоз, но и алмазы, и свалил вину за печатание Ахматовой и Зощенко на нездоровую идеологию Ленинграда. Ленинградские журналы получили новых редакторов, а Ахматова и Зощенко были подвергнуты опале. Разница между 1947 и 1937 гг. заключалась в том, что их не арестовали. Травля Зощенко не прекращалась. МТБ издало постановление об антисоветских взглядах Зощенко, о том, что он сомневался в победе Красной армии, что своими высказываниями о жалком состоянии советской литературы он оказывает вредное влияние на молодежь. В свою защиту Зощенко написал эмоциональное, но достойное письмо Сталину, и на какое-то время травля прекратилась.
В августе Сталин произнес перед оргбюро партии речь о просмотренных им фильмах. Ему не нравилось, что показывали бездомных шахтеров. Советские сценаристы, по его мнению, уступали Чарли Чаплину (12). По сравнению с Гете, тридцать лет работавшим над «Фаустом», советские поэты – лентяи (для Сталина «Фауст» всегда оставался мерилом высокого искусства). Сталину претила вторая серия фильма Эйзенштейна «Иван Грозный», где царя мучили угрызения совести и где опричники, которых Эйзенштейн якобы изобразил «как последних паршивцев, дегенератов, что-то вроде американского Ку-Клукс-Клана», предавались пьяной оргии.
Эти отзывы Сталина были истолкованы цензурой и редакциями как сигнал. Сразу начали запрещать, изымать, сокращать издания. Многотомное собрание сочинений Толстого, выходившее с 1928 г., было подвергнуто идеологической проверке, и христианство Толстого глушили предисловиями в ленинском духе. Первым секретарем Союза писателей назначили Фадеева, в 1937–1938 гг. приветствовавшего террор против писателей. К иностранной литературе давали доступ только тем, кому, по мнению властей, нельзя было обойтись без чтения столь вредоносных материалов.
Литература была раздавлена, зато с кинематографистами обращались помягче. 23 февраля 1947 г. Эйзенштейна и Николая Черкасова (игравшего Ивана Грозного) привезли в Кремль к Сталину, Молотову и Жданову (13). Все, что говорил Сталин, раскрывает его самоотождествление с сумасшедшим и жестоким царем. Он прочитал Эйзенштейну целую лекцию по истории и раскритиковал эйзенштейновского Ивана: «…царь у вас получился нерешительный, похожий на Гамлета». Иван, говорил Сталин, был первым русским правителем, не допускавшим иностранцев в свою страну. Если он ошибался, то только в том, что «не дорезал пять крупных феодальных семейств» и «долго каялся и молился». «Конечно, – признал Сталин, – мы не очень хорошие христиане, но отрицать прогрессивную роль христианства на определенном этапе нельзя». Вообще Сталин показал, что он довольно хорошо разбирался в вопросах кинематографии, в то время как Жданов с Молотовым вставляли лишь невежественные, наивные замечания. К полуночи атмосфера на встрече деятелей кино и политбюро была почти дружелюбная. Если Сталин где-то и прощал ошибки творцам, то только в кино и музыке.