45. В обеих странах сотни тысяч рабочих, многие из которых были призваны или привлечены из местных лагерей, были заняты тяжелым ручным трудом на строительстве гигантских фортификационных сооружений. Германский «Западный вал», расположенный вдоль границ с Францией, предназначался для защиты германского тыла, в то время как Германия завоевывала Восток; «Линия Сталина», построенная вдоль всех западных границ Советского Союза, была предназначена для сдерживания Германии46.
Масштабы этих приготовлений можно оценить по планам мобилизации военного времени. В Германии все население рассматривалось как потенциальные солдаты или рабочие для ведения будущей тотальной войны. В июне 1939 года на встрече в Совете обороны рейха, созданном в 1938 году под председательством Геринга для координации всех военных и экономических усилий, были одобрены новые принципы использования германского населения в военное время. Из его общего числа в 79 млн человек, включая Австрию и недавно присоединенную Судетскую область, численность активного населения, годного к мобилизации, как было подсчитано, составила 43,5 млн человек (исключались только малолетние, старики и 11 млн женщин с детьми моложе 14 лет). В случае начала войны в армию должны были быть призваны 7 млн из 26 млн мужчин. Остальные мужчины и 17 млн женщин должны были работать в промышленности, сельском хозяйстве и системе жизнеобеспечения. Работающие женщины должны были быть переведены из магазинов и офисов на промышленные предприятия (хотя этот процесс уже был запущен в конце 1930-х годов, поскольку женщины добровольно или по контракту работали на промышленных предприятиях); одна треть мужчин, работающих на земле, будут призваны в армию, а их место должны занять женщины. Даже узники концентрационных лагерей, общим числом в 20 000 человек, будут принуждены работать на военные усилия Германии в небольших мастерских в лагерях47. Во всех дискуссиях, проходивших в 1938 и 1939 годах по поводу военных усилий Германии, было признано, что вся нация должна будет участвовать в войне как единое целое, одни – на военном фронте, другие – на мелких предприятиях или на фермах. В мае 1939 года Гитлер предупредил главнокомандующего вооруженными силами о том, что правительство должно быть готово «к войне продолжительностью от десяти до пятнадцати лет», для которой «чрезвычайно важна возможность неограниченного использования всех ресурсов»48.
Советские планы будущей войны также выражались в терминах общенациональной мобилизации. Промышленность необходимо было подготовить к тому, чтобы в случае начала войны можно было осуществить конверсию для производства военной продукции и, к примеру, чтобы станочное оборудование общего назначения можно было сегодня использовать для производства тракторов, а завтра – танков. Военная мобилизация предполагала призыв в армию 5 млн человек в первые недели войны вдобавок к уже существующей в мирное время призывной армии (5,2 млн человек в 1941 году). Последовавшие один за другим в 1936 и 1939 годах законы о призыве на военную службу расширили возрастные границы призывников, которые теперь охватывали все мужское население от 19 до 50 лет. Миллионы мужчин, находящихся в резерве, должны были проходить десятичасовую обязательную военную подготовку ежемесячно, и каждый год дополнительно еще 650 000 мужчин проходили через эту систему подготовки. 730 000 лошадей и 30 000 тракторов, занятые в сельском хозяйстве, должны были последовать за миллионами сельскохозяйственных рабочих, вливающихся в Красную Армию. Мобилизационный план МП-1, в той его части, которая касалась промышленности, предполагал ежегодное производство продукции военного назначения стоимостью более 60 млрд рублей – в два раза больше, чем в мирное время49. Условия и масштаб борьбы, развернувшейся на Восточном фронте во время Второй мировой войны, были предопределены задолго до 1941 года двумя державами, которые видели в войне арену борьбы между основными противоборствующими идеологиями. И наконец, для того, чтобы подкрепить такое видение тотальной войны, Советский Союз в период между 1941 и 1945 годом мобилизовал свыше 29 млн солдат.
Германская армия призвала в свои ряды 18 млн солдат и офицеров, в дополнение к этому ее поддерживали еще многомиллионные армии союзников и формирования захваченных территорий. Эти цифры превзошли все мобилизационные показатели других великих держав50.
В чем причина того, что обе диктатуры стремились в 1930-х годах стать супердержавами? Очевидное объяснение – будто это происходило из-за страха перед внешней угрозой – само по себе недостаточно, поскольку для обеспечения своей безопасности перед внешней угрозой им было достаточно осуществлять перевооружение более медленными темпами и в меньших масштабах. Обе державы придерживались общего мнения, что будущая война будет похожей на мировую войну, только, по-видимому, в ее худшем варианте. Но такой взгляд разделялся почти всеми за пределами Германии и Советского Союза и был источником широко распространенного пацифизма в Европе после 1919 года. Что отличало германскую и советскую диктатуры – это всепроникающий милитаризм, вытекавший не из их амбиций или влияния вооруженных сил, а из самой природы двух режимов. Диктатуры представляли собой милитаристские метафоры, основанные для ведения политических войн.
Война, с одной стороны, стала источником диктатуры, а с другой – сформировала ее политические цели. Большевистская революция стала возможной в результате коллапса военных усилий царского правительства, она отстояла себя и консолидировалась только после четырех лет жестокой гражданской войны. В 1930-х годах опыт Сталина и большинства сплотившихся вокруг него руководителей подсказывал им, что вопросы войны всегда должны стоять на первом месте. Победа революции и поражение буржуазии рассматривались как результат исторически необходимого соперничества, в котором никакие угрызения совести или гуманитарные инстинкты не должны отвлекать верных коммунистов от их кровавого дела. На протяжении следующих десятилетий советские коммунисты находились в постоянной боевой готовности для борьбы с остатками буржуазии. Это была система, в каждую минуту готовая начать новую войну против контрреволюции.
Диктатура Гитлера была прямым следствием поражения Германии в 1918 году и последовавшей за этим беспощадной политической гражданской войны между националистами и германскими левыми. Националистические ветераны безжалостно воевали против германского коммунизма; насилие продолжало проявляться периодически на протяжении 1920-х годов и окончательно вышло на поверхность в ходе экономического кризиса. Предназначение Гитлера, которое он сам провозгласил, заключалось в том, чтобы обернуть поражение Германии в 1918 году в победу Германии над силами, которые, по его убеждению, подорвали ее военные усилия и продолжали препятствовать ее возрождению в 1920-х. Его окончательный триумф в 1933 году преподносился как следствие именно этой борьбы, и эта его победа открыла перспективу возмездия за 1918 год. С самого своего истока Третий рейх находился в состоянии войны против коммунизма и евреев; ожидалось, что в какой-то момент эта гражданская война перерастет в более широкий общеевропейский конфликт в том же политическом ключе. Гитлер представлял те же националистические элементы, для которых 1918 год был лишь отсрочкой. «Периоды мира должны быть подчинены требованиям войны, – говорилось в редакционной статье военного журнала «Deutsche Wehr». Война – это тайный правитель нашего века; мир отныне не больше чем простое перемирие между двумя войнами»51.
Обе диктатуры придумали метафоры перманентного конфликта как средства легитимизации своих режимов. Результатом этого стала всепроникающая милитаризация политической жизни, в рамках которой различия между военными и гражданскими сферами были размыты и невидимы ввиду явного доминирования идиом войны. Корни милитаризованной политики лежали в 1920-х годах. В Советском Союзе революционная борьба велась революционерами в военной форме – «народной армией», по выражению Ленина52. Руководитель Красной Армии до 1925 года, Лев Троцкий относился к рабочим во время гражданской войны так, как будто они подчинялись военным законам: «никакого дезертирства с работы», «неустанная энергия на работе – точно так, как на марше, так, как в сражении».
Идеальный большевик должен быть рабочим-бойцом, одновременно строящим и защищающим социализм. Первомайский праздник вначале был событием, связанным с военными ритуалами, а не праздником пацифизма, международной и пролетарской солидарности. «Не демонстрация против милитаризма, – писал Троцкий накануне майского праздника 1920 года, – а усиление наших армий». На протяжении всех 1920-х годов Первомай и празднование годовщины революции в ноябре были поводами делать заявления о стойкости советской власти перед лицом непрекращающейся угрозы контрреволюции. «Войны глубоко неизбежны, пока существует классовое общество, – писал Троцкий двумя годами позже. – Для нас война – это продолжение революции»53.
Идею о том, что революционное государство создано для контроля за состоянием перманентной гражданской войны, в которой бедные крестьяне и рабочие стоят на передней линии борьбы против классовых врагов, красноречиво иллюстрируют те понятия и условия, в рамках которых велась ликвидация кулачества в советских деревнях и селах с конца 1929 года. «Для уничтожения кулачества как класса, – писал Сталин, – «сопротивление этого класса должно быть подавлено в открытой борьбе»54. Это была борьба за хлеб, так же как и социальное переустройство, и в этой кампании слышны были отзвуки полной регламентации сельских производителей в годы гражданской войны и карательных экспедиций, направлявшихся для захвата скрытых запасов зерна. В ноябре 1929 года режим призвал 25 000 добровольцев из наиболее верных сторонников коммунизма среди индустриальных рабочих, которые могли бы донести программу коллективизации в сельские местности. На призыв откликнулись более 70 000 добровольцев; из них, по принципу политической благонадежности и пролетарского происхождения, были отобраны 27 219 человек в качестве так называемых «двадцатипятитысячников». Многие из них были ветеранами гражданской войны. Один из них, отправленный в ту область, в которой он воевал десять лет назад, вспоминал о былых сражениях: «Теперь передо мной встает образ 19-го года, когда я был в этом же самом районе, брел по снежным сугробам с винтовкой в руке, мела пурга, точно так же, как теперь. Я чувствую себя снова молодым…»