78. Оба режима рассчитывали на то, что дисциплина и преданность, привитая партией и ее многочисленными объединениями, приведут к установлению тех ценностей, которые можно будет использовать для защиты революционного государства или завоевания жизненного пространства и ведения войны ради возмездия. Война воспринималась как всеобщая гражданская повинность, точно так же политическая или партийная ответственность приравнивалась к военной повинности. На XVII съезде партии в 1934 году Лазарь Каганович говорил, что коммунисты являются «армией революционных бойцов»79. Такой взгляд на политическую армию поднимал фундаментальные вопросы о природе взаимоотношений между вооруженными силами и обществом в условиях милитаризованной диктатуры.
В 1933 году, вскоре после того, как Гитлер стал канцлером, полковник Вальтер фон Рейхенау победно возвестил, что «никогда прежде вооруженные силы не были более идентичны государству, как сегодня»80. Хотя не все в германской армии разделяли это мнение, существовала широко распространенная надежда на то, что вооруженные силы смогут вернуть то место, которое они занимали в кайзеровской империи и которое, согласно обобщающей оценке генерала Курта фон Шлейхера, сделанной им за несколько лет до этого, можно было охарактеризовать как исключительное, определяющее в сфере внешней и внутренней политики81. Гитлер потакал этим ожиданиям, объявив, что вооруженные силы являются одним из двух «столпов государства» наряду с партией. Когда двухмиллионная группировка СА был обезглавлена убийством Эрнста Рема и других лидеров СА в июне 1934 года, армия была готова поддержать своего нового лидера против его же собственных радикальных сторонников. И все в тот же день, когда Рем был арестован, снайпер СС застрелил и Шлейхера. Это убийство ознаменовало постепенное изменение во взаимоотношениях между новым режимом и его вооруженными силами, которые завершились почти полным подчинением вооруженных сил диктатуре.
Обстоятельства, сложившиеся в Совестком Союзе, с самого начала требовали более тесной связи между армией и политикой. Вооруженные силы, основанные как военное крыло пролетарской революции, подчинялись, как и остальная часть советского общества, политической воле революционного авангарда – партии. Когда в 1929 году был опубликован первый полный Полевой устав Красной Армии, в него был включен политический аппарат наряду с военным командованием для того, чтобы гарантировать и усилить «боевую готовность Красной Армии как вооруженной опоры диктатуры пролетариата»82. Некоторые большевики с самого начала хотели заменить армию народной милицией, составленной из рабочих и крестьян. Партийные лидеры отклонили эту идею, однако проблема продолжала волновать умы партийцев вплоть до 1924 года, когда аргументы в пользу истинно социалистической милиции («истинно рабоче-крестьянская демократизация», как ее описывал Троцкий, «глубоко укоренилась и вооружилась винтовкой и саблей…») были отвергнуты, в пользу смешанной системы, согласно которой армия состояла из кадровых и территориальных частей83.
Вооруженные силы находились под контролем Революционного Военного Совета Советского Союза, куда входили представители партийной и армейской (а позже и военно-морской) элиты, которые в самом начале существования режима установили принцип, согласно которому вооруженные силы являются не автономным компонентом революционного государства, а его неотъемлемой частью. В 1918 году было основано Политическое управление (ПУР) для создания системы политического образования и воспитания вооруженных сил. Это управление стало инструментом партийного влияния на вооруженные силы; политические комиссары, назначенные во все армейские подразделения, дивизии и полки, стали ключевыми фигурами, соединяющими армию с центром советской партийной системы. ПУР подчинялся не армейскому командованию, а напрямую Центральному комитету партии. Начиная с 1924 года политическое крыло во главе с А. С. Бубновым стало расширять свою деятельность и все больше брать на себя прерогативы регулярной армии. Партия видела в армии «школу социализма» и поощряла командиров вступать в партийные ассоциации и даже в саму партию. В 1926 году 40 % командного состава армии были коммунистами, а к 1940-му – таковых было почти 70 %84.
Тесное единение партии и вооруженных сил привело к возникновению у советских военных совершенно других амбиций, чем у германской военной элиты. В 1927 году начальник Штаба РККА Борис Шапошников опубликовал основное исследование нового советского генералитета под названием «Мозг армии». За исходную точку зрения он взял допущение, что Красная Армия не должна равняться на довоенную германскую армию, заявляя о своей главенствующей роли в политике или жизни общества. Вместо этого, утверждал он, армия должна стать отражением социалистического общества, частью которого она является. Роль Генерального штаба была, собственно, функциональной: «Подготовка армии к победам на театре военных действий…»85. Подчеркивание чисто технических прерогатив вооруженных сил повлекло за собой полное подчинение армии советскому государству и в конечном итоге партии. Но такой подход привел к усилению требования к армии и военно-морскому флоту создать хорошо обученные дееспособные вооруженные силы. Одним из ведущих сторонников профессиональной армии был Тухачевский. Он выступал за создание современной, хорошо обученной и большей по численности армии, которая бы обладала более широкой автономией в пределах узкой сферы организации, планирования и технологии вооруженных сил.
Начало реформирования и профессионализации вооруженных сил в 1930-х годах, происходившее в тени зарождающейся сталинской диктатуры, немедленно вызвало ответную реакцию. Инициативу взяло в свои руки военное руководство, чьи взаимоотношения с комиссаром обороны Климентом Ворошиловым непрерывно ухудшались. Ворошилов был одним из членов ближнего круга Сталина, не обладал ни достаточным военным опытом, ни пониманием дела. Он не доверял тем, кто осуществлял реорганизацию вооруженных сил, так как этот процесс увеличивал дистанцию между военными функционерами и их соглядатаями от партии. Первой проверкой на прочность этих изменившихся отношений стал план Тухачевского, касающийся расширения армии, представленный в 1930 году лично Сталину. Сталин отверг предложение как «немарксистское» и сделал замечание Тухачевскому за то, что тот представил «чисто военные» аргументы, не увязанные с экономическим и социальным положением в стране86. Два года спустя Сталин отступил и одобрил действия по перевооружению, назначив Тухачевского руководителем программы в качестве начальника вооружений РККА. Тухачевский собрал вокруг себя группу военных – сторонников модернизации, преданных его идее создания полноценно профессиональной, технически хорошо обученной армии, оснащенной современным оружием и с должным уровнем дисциплины.
Эти реформы стали вызовом жесткому политическому контролю над вооруженными силами. В 1934 году партия согласилась удалить политических комиссаров из всех армейских полевых формирований, вследствие чего влияние Политического управления РВСР (ПУР) ослабло. В 1935 году были восстановлены дореволюционные воинские звания, включая высшее звание маршала. Тухачевский был среди первых пяти командиров, которые получили его наряду с Ворошиловым87. В апреле 1936 Тухачевский был назначен первым заместителем народного комиссара обороны. Той же весной сторонники профессиональной армии безуспешно пытались уволить Ворошилова по причине его некомпетентности и неспособности руководить оборонным ведомством. В течение 1936 года впервые с момента революции баланс сил в вопросах обороны сместился в пользу вооруженных сил, отодвинув партию на задний план88.
В Германии ситуация сложилась почти прямо противоположным образом. Пользуясь относительной автономией и находясь в рамках институтов, где процесс координации уже привел к нескольким вторжениям в ее вотчину, германская армия обнаружила, что теряет независимость. Первоначально положение армии защищала сохранившаяся президентская система. В первое время положение Гитлера на посту рейхсканслера не было достаточно прочным, чтобы бросить вызов фон Гинденбургу, даже если бы Гитлер пожелал того. Вместо этого армия получила значительную степень независимости в построении планов перевооружения и реорганизации вооруженных сил, после того как в декабре 1933 года было принято решение нарушить Версальский договор, утроив численность 100-тысячной армии89. Гитлер назначил своим первым военным министром полковника Вернера фон Бломберга, офицера, уже поспособствовавшего организации скрытого перевооружения Германии перед 1933 годом, который воспринял идеи Гитлера о перевооружении с большим энтузиазмом. В 1934 году фон Бломберг был назначен председателем новообразованного Совета Обороны Рейха, объединившего командующих войсками и гражданских министров. Но в отличие от Революционного Военного Совета в Советском Союзе фон Бломберг надеялся использовать его как инструмент расширения интересов военных и их влияния на гражданские институты. Он преуспел, убедив Гитлера назначить уполномоченного по военной экономике для наблюдения за мобилизационными приготовлениями. Этот пост был отдан Ялмару Шахту, министру экономики, хотя фон Бломберг предпочел бы военного комиссара. В ноябре 1935 года фон Бломберг опубликовал «Руководство по унитарной подготовке обороны рейха», которое ясно давало понять, что оборона является исключительной функцией вооруженных сил в случае, если начнется война90. Фон Бломберг, так же как и Тухачевский, с которым он встречался во время советско-германского обмена персоналом в конце 1920-х годов, был сторонником модернизации армии, видевшим армию как профессиональный инструмент, а ее руководителей – как технических функционеров особого порядка. Он не желал вмешиваться в политику, но надеялся, что и политики не будут вмешиваться в дела армии.