ть все огромное разнообразие их звуков, в итоге для 92 различных языков было отобрано 125 различных буквенных знаков43.
Даже в более крупных этнических группах процесс «укоренения» не происходил самопроизвольно и требовал поддержки поощрительных мер со стороны государства. В 1924 году восточные области Белой Руси были трансформированы в Белорусскую Республику, но большая часть местных белорусских крестьян не обладали достаточно развитым чувством этнической идентичности, а многие из них говорили не на белорусском языке. Во время переписи населения в 1926 году 80 % жителей назвали себя белорусами, но только 67 % из них заявили, что говорят на своем языке44. До революции в регионе не было ни одной газеты на белорусском языке, но благодаря официальной поддержке к 1928 году их стало 30, а через десять лет – 149. Ключом к успеху коренизации было образование на родном языке и подъем уровня грамотности. В своем памфлете 1913 года Сталин предполагал, что националистические устремления могут быть удовлетворены путем предоставления каждому национальному меньшинству «собственной школы»45. К 1927 году 38 % белорусских детей учились на родном языке, а к 1939 – эта цифра достигла 93 %46. По всему Советскому Союзу количество школ, в которых обучение проходило на родном языке, было пропорционально численности той или иной этнической группы в регионе. Узбекистан, «нация», искусственно созданная в 1924 году на основе многих народностей, поддерживала 22 официальных языка, крошечный Дагестан – 20. К 1934 году школьные учебники издавались на более чем сотне различных языков47.
Последствия создания наций внутри страны были противоречивыми. С одной стороны оно способствовало модернизации Советского общества в результате повышения уровня грамотности и продвижения современных форм коммуникации. В нерусских регионах возникли собственные элиты, чьим важнейшим интересом была эксплуатация советской программы экономического развития и реформа системы социального обеспечения собственного населения. На Украине и в Белоруссии в составе городского населения была высокая доля не местных, преимущественно русских, жителей. К концу 1920-х годов города начали заполняться белорусскими и украинскими крестьянами, привлеченными высокими зарплатами в промышленности. В 1926 году на каждого русского жителя Киева приходился 1,7 украинцев; к 1941 году это соотношение достигло 5,648. Сдвиг в национальном составе местных коммунистических партий также отражал этноцентрические приоритеты власти. В 1922 году только 23 % членов Украинской Коммунистической партии были коренными украинцами, более половины партии были русскими; в 1931 украинцы составляли уже 58 % членов партии, а русские только 24 %49. В конце 1920-х годов Украинская партия попросила передать российские территории, населенные преимущественно украинцами обратно Украине. Москва отказала, но даровала 130 «национальных районов» и 4000 городов украинцам, проживающим в пределах границ Российской Федерации50.
Политика, начавшаяся с предоставления националистам уступок с целью удушения местного сепаратизма, напротив, усугубила чувство национальной идентичности и ослабила связи между социалистическим центром и националистической периферией.
Это противоречие оказалось нетерпимым в контексте экономической революции, начатой в 1928 году. Широко распространенное сопротивление коллективизации в нерусских регионах достигло своей кульминации в решении заставить украинских и казахских крестьян поделиться своим зерном в 1932 году, даже ценой массового голода, забравшего жизни примерно четырех миллионов человек, в большинстве своем нерусских. С начала 1930-х годов под давлением Сталина, желавшего гарантировать, что лозунг «национальное по форме, социалистическое по содержанию», действительно может быть воплощен в жизнь, приоритетная национальная политика 1920-х годов была ослаблена, а в некоторых случаях, повернута в обратном направлении. В 1933 году коренизация была официально отменена: меньше внимания уделялось «коренизации» местных культур и больше усилий было приложено к продвижению советско-российской идентичности51.
Этнографам, в спешном порядке выделившим слишком большое число национальных единиц в 1920-х годах, было предписано упростить классификацию. В 1937 году список национальностей был сокращен со 172 до 107 путем объединения в одну категорию небольших групп, демонстрирующих явное родство. Для Всесоюзной переписи населения 1939 года их число было сокращено еще больше, до 98. Из этого списка примерно 59 национальностей были идентифицированы как основные, а 39 – как этнографические группы52. Гонка лингвистических автономий также была замедлена. В 1937 году 40 миллионов нерусских, принужденных принять латинский алфавит, должны были перейти вместо этого на кириллицу, и эти изменения уже на следующий год вошли в силу, оставив их по-прежнему неграмотными и озадаченными. 13 марта 1938 года был принят закон по которому русский язык отныне становился обязательным вторым языком во всех школах. В большинстве школ высшей ступени и университетах русский язык стал языком преподавания даже в нерусских регионах. Обязательное двуязычие стало условием расширения доступа к высшему образованию, но оно оказалось тем средством, которое обеспечило Советский Союз единым, общим средством коммуникаций. Русский был провозглашен «международным языком социалистической культуры»53. Русский стал языком команд и в Красной Армии. Местными языками все еще могли пользоваться чиновники и партийные лидеры, но русский был важнейшим средством связи с Москвой, и незаменимым инструментом для любого нерусского с амбициями подняться вверх по карьерной лестнице54.
С начала 1930-х годов режим приступил к упрощению сложной сети отдельных этнических единиц, проводя политику большей ассимиляции. Сталин хотел ослабить центробежные тенденции, вызванные коренизацией, утверждая общую Советскую идентичность, проистекающую не из национальной принадлежности, а из классового принципа. В 1934 году многие из местных комитетов, созданных для наблюдения за делами национальных меньшинств, были ликвидированы. В течение следующих пяти лет тысячи школ, советов, автономных национальных регионов и городских поселений, причисленных к конкретным национальностям, были преобразованы в мультиэтнические институты или просто закрыты. Центр также усилил экономический контроль над периферией. С внедрением пятилетнего плана государственный бюджет был централизован Москвой за счет нерусских республик и регионов. В 1920-х годах центр распоряжался в среднем 55–60 % государственного бюджета; в 1930-х годах эта цифра выросла до 74 %, а к концу диктатуры она достигла почти 80 %55. Упразднение в 1932 году Высшего Совета народного хозяйства, который имел отделения во всех основных национальных республиках, привело к отмене ответственности властей на местах за экономическое планирование и строительство во всех сферах производства за исключением узкого списка потребительских товаров. Через четыре года сталинская конституция отменила большинство полномочий ранее возложенных на национальные республики и регионы, за исключением администрирования социального обеспечения и образования; роль Совета Национальностей в Верховном Совете СССР понизилась до минимума56.
Существует соблазн утверждать, что центростремительный тренд 1930-х годов отражал возрождение русского национализма после его заката в 1917 году. Сталина часто представляли как великого русского националиста, стремившегося использовать русскую историю и культуру в качестве инструмента подавления возрождающегося нерусского национализма и предавшего мультикультурные устремления революции во имя укрепления диктатуры центра. Однако проблема в действительности гораздо сложнее, чем эта схема. Дело в том, что в советской национальной политике, начиная с момента создания Союза в 1924 году, существовали реальные противоречия. Из-за опасений Ленина по поводу выживания великорусского шовинизма, восходившего к дореволюционному периоду, не было выделено отдельной русской национальности. Понятия «Россия» и «русский» были преднамеренно удалены из названия нового Советского государства. Не существовало отдельной Российской Коммунистической партии. Почтальонам было запрещено доставлять письма из-за границы со словами Россия на лицевой стороне конверта. Территория, которую охватывала Российская Федерация, с этнической точки зрения была чрезвычайно разнообразна, как и Союз в целом, в результате чего она пестрила многочисленными автономными регионами или городскими поселениями, населенными национальными меньшинствами. Для обозначения понятия «русский» в Российской Федерации использовался термин «российский», что означало «государство», а не людей или культуру. Россия явно доминировала в стране, просто в силу ее размера и исторического развития, но русские люди оказались зажаты тисках между непризнанной национальной идентичностью и новой реальностью советского гражданства57.
Сталин понимал эти противоречия. Он не был русским националистом, хотя любил русскую культуру и был очарован русской историей. И в 1930-х годах сам продвигал ограниченную руссификацию по практическим соображениям. Россия преподносилась как самая продвинутая в Советском Союзе модель социалистического развития, старший брат только что родившимся или еще находящимся в подростковом возрасте национальным республикам, объединившимся вокруг ее границ. Пример России был использован как модель нового Советского патриотизма, который рассматривался режимом как необходимый противовес неконтролируемому возникновению местного патриотизма в национальных республиках. Быть русским означало в то же время быть идеалом социалистического гражданина, приверженным не шовинистическим фантазиям о национальном превосходстве, а глубокому осознанию прогрессивного характера социалистического государства, которое он помогает созидать.