Если они проливали хоть каплю воды, карабкаясь наверх, их отправляли обратно вниз. Цель экзекуции заключалась в том, чтобы подошвы ног заключенного намертво примерзли к ледяным ступеням, на которых его после этого оставляли замерзать до смерти91. Не поддающиеся воображению дикие формы раправы, придуманные при режиме Эйке, были установлены в 1933 году в Дахау, и эта варварская практика пропитывала насквозь всю систему лагерей вплоть до коллапса режима в 1945 году. Любимым занятием была пытка «свая», во время которой заключенного заставляли висеть на длинном шесте задрав руки вверх и за спину. После многих часов висения в таком положении плечи несчастной жертвы смещались; через несколько дней наступала медленная смерть. В одном лагере во время войны советских заключенных раздевали до нага и привязывали, когда они стояли на цыпочках, к высокому забору петлей из проволоки. Полностью изможденные и больше не способные выдерживать такую позу они опускались на всю ступню, повисали на проволоке и погибали от удушья92.
Эти зверства не всегда проходили бесследно. До властей в Москве доходили жалобы на условия существования в лагерях, после чего в ответ прилагались усилия к тому, чтобы обуздать садизм и улучшить условия жизни заключенных93. Первое поколение руководителей ГУЛАГа, в том числе и Берман, исчезло в горниле чисток 1938 года, будучи обвиненным в руководстве режимом насилия и преступления. В германских лагерях контроль над насилием в лагерях был значительно слабее, отчасти потому, что ему потворствовали очень многие лица, включая высокопоставленных чиновников, офицеров и врачей. Все сведения о жизни в ГУЛАГе указывают, главным образом, на грубые и жестокие усилия, направленные на то, чтобы выжать из заключенных максимум работы и поддерживать их работоспособность любой ценой; но многочисленные воспоминания о лагерной жизни под властью СС, указывают на то, что насилие здесь было самоцелью, встроенной в саму систему задолго до того, как потребности военной экономики стали поводом для злоупотребления прерогативами ничем не ограниченного угнетения людей. Эсэсовские охранники регулярно навязывали дополнительные тяготы жизни и наказания на все бараки или всех обитателей лагерей, демонстрируя, таким образом, свою абсолютную власть. В самом начале войны в лагере в Заксенхаузене в случае, когда не было работы, заключенных заставляли целыми днями стоять на ногах; или даже лежать ничком на полу по нескольку часов подряд, в то время как эсэсовские визитеры развлекали себя тем, что заставляли пожилых заключенных делать отжимания до тех пор, пока те не умирали от изнеможения94. Эта модель недифференцированной травли своих жертв выделяет опыт германских лагерей и ставит их в особый ряд.
В контексте вышесказанного невозможно избежать вопроса о том, почему обе системы лагерей породили культуру преднамеренной жестокости и безразличия. Этому существует много объяснений. Все тюремные режимы в 1930-х годах отличались жестокостью, и многие стороны лагерной жизни были сходными с другими строгими режимами тюрем для осужденных, приговоренных к тяжелому труду. В обоих случаях системы мониторинга и контроля за беззакониями в лагерях были слабыми и применялись редко. Руководящие указания, исходившие из центра, предписывали администрации целенаправленно превращать жизнь в лагерях в суровое испытание; предполагалось, что многие заключенные являются предателями. Критичным было отношение охранников и заключенных функционеров. Функционеры, уголовные преступники, использовали свое положение для криминализации лагерей; другие заключенные использовали работу как средство выживания, и действовали брутально лишь для того, чтобы чувствовать себя безопасней; охранники часто были необразованными, они сами не хотели оказаться в ссылке и выливали свое недовольство на заключенных; другие охранники, в частности члены дивизии СС «Мертвая голова», занимавшейся охраной лагерей в 1930-х годах, особенно хорошо владели рутинными методами разрушения личности и садистского террора. Но прежде всего, отношение к заключенным было образцом ничем не ограниченного неравенства. Заключенные имели возможность найти всякого рода пути улучшения условий своего существования, но у них не было власти и не было прав. Гитлер ранее настаивал на том, чтобы адвокаты никогда не допускались к заключенным95. Ничто в обоих системах не могло обеспечить эффективную защиту отдельного заключенного от дурного обращения с ним.
В лагерях проявлялось все самое худшее, что есть в человеческой природе. Они описываются как институты «абсолютной власти», в которых государственный террор достиг логического завершения путем применения «абсолютного террора»96. Хотя эта характеристика, возможно, удовлетворительно описывает действия лагерей, но та роль, которую они сыграли в функционировании диктатуры, остается не такой очевидной. Оба режима могли для тех же целей использовать регулярные тюремные системы. Ни в той, ни в другой системе, устрашающий эффект лагерей не проявился с очевидностью: чем дольше они существовали, тем больше становилась численность политических заключенных и преступников в их населении.
Один ответ лежит в самой сердцевине проблемы изоляции. Советская тюремная система в то время просто не могла рассчитывать, что сможет вместить все десятки миллионов мужчин и женщин, оказавшихся жертвами преследований вследствие особой государственной политики 1930-х годов. В какой-то момент в 1930-х годах чрезвычайная переполненность тюрем вынудила Сталина приказать выпустить на свободу половину заключенных. В Германии в августе 1934 года частичная амнистия освободила часть переполненных камер97. Лагеря стали ответом на кризис в тюремной системе: они были дешевыми, гибкими, их можно было быстро построить и легко перевести на новое место. Германские лагеря в середине 1930-х годов были небольшой частью регулярной тюремной системы Германии, но оба учреждения были наводнены после 1939 года сотнями тысяч осужденных в военное время, с которыми обращались как с узниками политических войн и содержали как обычных военнопленных в грубых наскоро построенных бараках за колючей проволокой. Другого способа размещения этой массы заключенных было просто невозможно придумать.
Существенной является и экономическая роль лагерей. В случае с Советским Союзом связь между расширением их населения и потребностями индустриального строительства в 1930-х годах, восстановления страны после 1945 года, настолько тесная, что, можно сказать, почти самоочевидна. Существует мнение, что режим цинично расширял границы категорий преступлений и умышленно увеличивал число осужденных преступников, чтобы обеспечить достаточным числом рабочей силы новые малогостеприимные регионы или обширные инфраструктурные проекты. Вряд ли можно сомневаться в том, что доступность лагерной рабочей силы была слишком соблазнительной для режима, который отчаянно стремился ускорить изменения в промышленности; трудовая функция лагерей стала первостепенной с начала 1930-х годов. В Германии такая связь не столь очевидна, так как недостаток рабочей силы, которую страна испытывала во время войны, побудил и государство, и частную промышленность использовать труд заключенных более продуктивно. Большая часть этой рабочей силы была привлечена за пределами лагерей и промышленности СС98.
Доля истины есть в обоих объяснениях. Лагеря возникли в ответ на наплыв заключенных, политических и неполитических. Труд заключенных стал незаменимым в обеих экономиках в момент, когда регулярный рынок труда не мог обеспечить достаточным количеством свободной рабочей силы. Однако, в обоих случаях лагеря, как институт диктатуры, опередили кризис в доступности рабочей силы, и возникли до их широкомасштабной экономической эксплуатации. Функция системы лагерей скорее имеет отношение к стратегии изоляции или практике уничтожения обоими режимами тех, кого они считали своими врагами. Именно в этом пункте имеется очевидное идеологическое соответствие. В 1935 году Гиммлер пожелал, чтобы лагеря продолжали функционировать (в то время как Министр внутренних дел рассчитывал их закрыть), так как хотел иметь какое-либо учреждение, в котором можно было бы сконцентрировать под эффективной юрисдикцией партии всех тех, кто был исключен из народного сообщества на почве политического сопротивления, социальной неадекватности или по расовым причинам, после чего полностью изолировать их, использовать для экспериментов или уничтожить99. Именно с этого периода освобождения из лагерей стали исключительным событием. Именно после этого периода, идея «уничтожения через труд» – антитезис стратегии рационального экономического использования, была впервые поставлена на повестку дня. Германские концентрационные лагеря служили инструментом идеологической войны. Мотивы, оправдывавшие ее, скрывались в более широких фантазиях о расовой гигиене, которыми было наполнено видение Германской утопии, но также и из преувеличенных страхов перед заговорами военного времени и перед перспективой национального коллапса на внутреннем фронте.
Советские лагеря также были детищем идеологической войны. Кампания против кулаков в начале 1930-х годов и позднейшая война против троцкистов и диверсантов в 1936–1938 годах были слишком хорошо продуманными и политически значимыми, чтобы стать простым средством мобилизации работников принудительного труда. Расширение числа обычных заключенных в лагерях отражало те изменения в карательной политике, по отношению к которым увеличение рабочей силы являлось скорее следствием, а не причиной. Советские концентрационные лагеря были также предназначены для изоляции врагов государства от более широкого общества, хотя в отличие от германских лагерей, заключенных отпускали на свободу, как только они отсиживали свой срок, за исключением небольшой группы врагов, которые считались неисправимыми, и им нельзя было доверять и позволить вернуться обратно в нормальную жизнь. Политические заключенные должны были в момент своего освобождения подписывать документ, подтверждающий, что они никогда больше не будут заниматься контрреволюционной деятельностью, и отмечаться в отделениях НКВД каждую неделю на протяжении многих лет