Общее количество убитых германской системой безопасности никогда не было с должной точностью установлено. Существуют архивные данные о числе осужденных и расстрелянных по обвинению Народного суда по преступлениям, связанным с изменой: вплоть до самого начала войны суд вынес 108 смертных приговоров, за период с 1940-го по 1944 год суммарное количество таких приговоров составило 508848. Имеются дополнительные статистические данные по числу осужденных и расстрелянных как за политические, так и уголовные преступления, по приговорам обычных судов за период между 1938 и 1945 годами – 16 080 человек49. Остается неизвестным, какой процент этих расстрелов был связан с уголовными преступлениями, но поскольку большая часть жертв была не германского происхождения, можно допустить, что это были иностранные рабочие или узники войны, обвиненные в саботаже, в загрязнении расы или убийстве. В это число не вошли тысячи жертв отдельных случаев жестокости и насилия, террористических актов, совершенных людьми СС в последние месяцы войны, политических убийств, совершенных партийными головорезами, и тысячи не-немцев; сюда не вошли и тысячи убитых за сопротивление и саботаж на всей территории оккупированной Европы в рамках печально известного закона «Nacht und Nebel» («Ночь и туман»), изданного Гитлером 7 декабря 1941 года, который позволял гестапо избавляться от своих узников, не оставляя следов50.
Исключительное время для германских служб системы безопасности наступило в период между 1941 и 1944 годами. В годы войны с Советским Союзом РСХА организовала и руководила массовыми убийствами миллионов мужчин, женщин и детей. Огромное большинство этих людей составляли евреи, согнанные со всей Европы, примерно 5,7 миллиона человек. Около 3,6 миллиона человек были уничтожены в специально построенных для этих целей лагерях, еще 1,5 миллиона были уничтожены в городах и деревнях западной части Советского Союза в первые годы войны между Германией и СССР51. Концентрационные и трудовые лагеря также стали местами массовых убийств, где полностью пренебрегали правами человека и где правил режим принудительного изнурительного труда. Установлено, что общее количество умерших составило 1,1 миллиона человек, включая и большой процент евреев, которых вынуждали работать до полного истощения52. Ужасающие цифры тех, кто был умерщвлен, убит или кто умер от болезней или недоедания, либо тех, которых германские службы безопасности заставляли работать до полного истощения, не могут быть установлены с достаточной точностью, однако маловероятно, что это число было намного ниже, чем семь миллионов, и большинство из них были не-немцами.
Огромное большинство из этих миллионов жертв обеих диктатур составляли ни в чем не повинные люди. Их «преступления» были тривиальными либо, в большинстве случаев, не были преступлениями вообще. Также в большинстве своем это были совершенно беззащитные люди – обычные мужчины и женщины либо дети, которых схватили дома или на работе, иногда по одному или в ходе массовой облавы, устроенной службами безопасности. В обеих системах семьи подозреваемых также попадали в сеть. Когда в ноябре 1937 года Сталин разразился бранью против контрреволюционеров, он пообещал искоренить не только «врагов народа», но и все их окружение. Это было необходимо сделать, объяснял Молотов Феликсу Чуеву много лет спустя: «Иначе они бы распространили всякого рода жалобы и вырождение…»53. Вендетта советской системы безопасности стала западней для друзей, просто знакомых, товарищей по общежитию или коллег ее жертв, как будто «контрреволюционная деятельность» была каким-то инфекционным заболеванием. Евгения Гинзбург была осуждена на срок в лагере за то, что какое-то время назад она работала вместе коллегой академиком, которого разоблачили как троцкиста. Ее исключили из партии за отсутствие бдительности, однако к моменту ее ареста в феврале 1937 года система превратила ее в архикриминальную личность. «Даже смерть была бы слишком слабым наказанием для тебя! – кричал офицер, пришедший арестовать ее. – Ты перевертыш! Агент международного империализма!»54
Тысячи жертв обеих систем в одночасье превратились, подобно Гинзбург, из респектабельных, даже лояльных, граждан в уголовников и изгоев. Стефан Лоран, единственным преступлением которого было нежелание поддерживать национал-социалистов, подвергся в тюрьме гестапо постепенному превращению из успешного специалиста, представителя среднего класса, в жалкого заключенного, одетого в неряшливые одежды, страстно стремящегося избежать штрафной камеры и злопыхательств партийных охранников, к которому политическая полиция относилась с полным презрением. Пусть гонения и имели часто характер ничем не прикрытого произвола, система все равно превращала невиновного в явно виновного, рядового гражданина – в узника тюрьмы или лагеря. Некоторые из тех, кто подвергся гонениям в обеих системах, были действительно оппонентами или критиками режимов, однако мало кто из них был и вправду террористом или политическим преступником. Большинство из них были заклеймены позором и осуждены только для удовлетворения чудовищных фантазий, порожденных теорией заговора, возникшей в головах диктаторов. Парадоксальный, часто абсурдный характер жертвенности, который эти фантазии порождали, может проиллюстрировать необыкновенный спектакль, поставленный обеими диктатурами в 1930-х годах, в ходе репрессий над коммунистами.
Модель преследований, практиковавшихся в Советском Союзе, может быть понята из теории заговоров, центральной для коммунистического государства. Эта теория сформировалась, как и многое другое, в начальный период советской системы, из опыта гражданской войны. В зарождающемся советском обществе сохранялся непреходящий страх перед перспективой того, что молодое Советское государство может стать объектом международного заговора, который плетут силы мировой буржуазии вместе с их союзниками, окопавшимися внутри Советского Союза. Конспираторы всегда представлялись в образе пятой колонны и провокаторов, действующих в союзе с остатками эксплуататорских классов и партийными оппозиционерами. Целью заговора было ни много ни мало низвержение революционных достижений и реставрация капитализма. Их методы всегда характеризовались однотипной риторикой – саботаж, разрушение, терроризм. Их невольными сообщниками были чиновники и члены партии, не сумевшие распознать «диверсантов» в своих рядах. Акценты периодически смещались, однако эта установка оставалась центральным политическим тезисом на протяжении всего периода сталинского правления, начиная с 1920-х годов до самой смерти диктатора в 1953 году. Верили ли тысячи рядовых полицейских чиновников и партийных работников, боровшихся с заговорами, в эту теорию, было неважно. Значение имело только то, что партийное руководство настаивало на существовании такого заговора, что контрреволюционный заговор был политической реальностью общества.
В свете этой партийной установки можно было бы определить почти всех жертв режима. Генеральная линия партии в отношении заговоров формировалась в центре, однако она широкими волнами растекалась по всему пространству огромного Советского Союза. Можно взять, к примеру, судьбу 57-го отдельного стрелкового корпуса Красной Армии, посланного в Монголию в 1936 году для предотвращения набегов японцев из соседней Маньчжурии. Солдаты были расквартированы в убогих отдаленных районах промозглой монгольской равнины. Моральное состояние солдат не вызывало оптимизма, часто происходили стычки, а оборудование постоянно выходило из строя. Однако летом 1937 года, вслед за раскрытием «заговора» среди высших командиров Красной Армии, длинная рука советского закона протянулась через все пространство советской страны и достигла 57-го корпуса. Сюда прибыли люди из Особого отдела НКВД для того, чтобы «разоблачить и ликвидировать участников военного заговора». Они раскопали все сфабрикованные заговоры в каждом отдельном подразделении армейского корпуса, один за другим.
Расследования продолжались в течение тринадцати месяцев, поскольку за разоблачением одного заговора следовало раскрытие заговора в другом подразделении. В отчетах НКВД разоблаченным врагам давались самые разнообразные, иногда вызывающие недоумение характеристики, даже тогда, когда, как в следующем случае, все они служили в одном и том же подразделении: «сын кулака», «служил у Колчака» (т. е. командующий Белой армией в гражданской войне), «он подхалим», «участник контрреволюционной троцкистской организации», «военно-фашистский заговор», «совершал акты саботажа», «имел связи с врагами народа» и тому подобное55. Комиссара корпуса А.П. Прокофьева все время, пока он ехал в Москву, отзывали обратно, арестовали его, когда он сидел в вестибюле Народного комиссариата по обороне, ожидая назначения. Человека, назначенного вместо него, отправили до самой Монголии лишь для того, чтобы несколько месяцев спустя разоблачить его как фашистского заговорщика и уволить56.
В 1930-х годах судьба 57-го отдельного корпуса повторилась многократно по всему Советскому Союзу. Охота на ведьм свирепствовала с особой беспощадностью в двухлетний период ежовщины, но директивы разоблачать пятую колонну только предваряли наивысший расцвет террора, и продолжали действовать и в 1950-х годах. К началу 1934 года ОГПУ уже сфабриковало то, что называлось «Делом всесоюзного троцкистского центра» и в течение 1934 и 1935 годов сотни людей были арестованы как предполагаемые члены этого центра и позже расстреляны57. В 1936 году правительственные комиссары были вызваны для отчета Центральному комитету о количестве и категориях служащих, разоблаченных в их вотчинах. Лазарь Каганович, народный комиссар путей сообщения, отчитался об увольнении 485 бывших царских полицейских, 220 бывших меньшевиков и социал-революционеров, 572 троцкистов, 1415 бывших белых офицеров, 285 вредителей и 443 шпионов. Каждый из них, как сообщал Каганович, имел связи с «правотроцкистским блоком» заговорщ