48. В 1919 году евангелическая церковь, которой придерживались две трети всех немцев, отделилась от государства и потеряла ту поддержку, которой она пользовалась со времен Реформации. Германский протестантизм находился, по его собственному самоощущению, на перепутье, что нашло отражение в поисках того, что лидер евангелической церкви Карл Барт называл «теологическим кризисом», связанным с необходимостью преодолеть моральный релятивизм, и утратой ценностей современной эпохи49.
Реакция на ослабление позиции христианства в Германии не отличалась от той, что испытала Россия. В Германии возникли свои «богостроители», продвигавшие идею нового человека, чья героическая борьба с жизнью и величайшая духовная сила смогут преодолеть истощающую жажду загробной жизни и откроют миру то, как «человек становится богом»50. Среди молодых теологов царили апокалиптические настроения. «Во всем мире мы не видим ни одной формы жизни, которая не была бы подвержена разложению, – писал Фридрих Гогартен в своем эссе «Между временами», написанном в 1920 году в ответ на поражение Германии. – Эта война – начало конца целого периода истории человечества, в действительности – конца эпохи гуманизма»51. Некоторые деятели протестантской церкви видели в войне и поражении приговор Германии за неспособность сохранить веру в Бога всех германцев. В Германии были сильны многовековые традиции протестантского благочестия, ассоциирующего Бога с нацией; служение народу рассматривалось как служение конкретному историческому Богу, а не абстрактному, абсолютному и более широкому христианскому содружеству. После войны националистическое благочестие возродилось. В 1925 году было основано движение за истинно германское христианство. Называя себя Германской церковью, оно включало в качестве одного из своих принципов «акцент на мыслях о родной германской земле»52. Его приверженцы были поборниками идеи спасителя Германии – «Иисус-герой, борец за Бога – вместо космополитического Иисуса, проповедующего смирение, миролюбие и самоотречение»53. Националистические теологи видели проявления Бога в душе и крови германского народа: «царство небесное внутри нас, а не вне нас», – писал Эрнст цу Ревентлов54.
У радикального националистического крыла германского протестантизма было много общего с национал-социалистическими взглядами на верховенство расы и уникальную миссию немецкого народа. Германское движение веры, возглавляемое профессором теологии из Тюбингена Вильгельмом Хауэром, возникло в конце 1920-х годов и отстаивало идею того, что германский бог служил отражением духовности именно германского народа и не был «партийным богом других народов». Вера в Бога, открывшегося народу Германии, заменила веру в имманентного, трансцендентного бога. Ко времени прихода Гитлера к власти в 1933 году германское движение веры имело полмиллиона последователей и обращалась с требованием (безуспешным) о полном признании его как официальной религии. Более широким оставалось движение германских христиан, основанное в 1932 году внутри Евангелической церкви с целью представления интересов национал-социализма. Название движения было предложено самим Гитлером. Созданное по инициативе пастора Фридриха Винеке, одного из первых национал-социалистических кандидатов на муниципальных выборах, оно с мая 1932 года возглавлялось молодым протестантским клерикалом и бывшим бойцом Фрайкора Йоахимом Хоссенфельдером. Член партии с 1929 года, Хоссенфельдер стал общенациональным советником партии по делам церкви. Его теологические взгляды характеризовались мужественностью и воинственностью. «Христианская вера – мужественное и героическое дело»; как он полагал, Бог сильнее говорит посредством «крови и расы», чем через «концепцию гуманизма»55. К началу 1934 года 1 миллион евангелических протестантов вступил в ряды движения с верой в то, что героическое национальное христианство сможет идти в ногу с национал-социализмом.
Гитлер рассматривал эти взаимоотношения в политическом ракурсе. Он не был практикующим христианином, однако каким-то образом преуспел в маскировке своего религиозного скептицизма от миллионов германских избирателей. Хотя его часто изображали в образе неоязычника или центральной фигурой политической религии, в рамках которой он играл роль божества, его взгляды на самом деле имели много общего с революционным иконоборчеством его большевистских врагов. Некоторые из приватных высказываний Гитлера о христианстве разоблачают его глубокое презрение и индиффирентность. Через сорок лет он все еще вспоминал, как встретился лицом к лицу со священником – учителем в школе, когда тот сказал ему, каким несчастным он будет в загробной жизни: «Я слышал об ученом, который сомневался, существует ли вообще потусторонний мир»56. Гитлер полагал, что все религии «теперь декадентские»; Европа переживала «крах христианства, последствия которого мы продолжаем испытывать». Причиной кризиса была наука. Гитлер, как и Сталин, придерживался самого современного взгляда на несовместимость религиозных и научных объяснений. «Догмы христианства, – говорил он Гиммлеру в октябре 1941 года, – просто сникают перед научным прогрессом»57. В науке нет лжи, как это имеет место в религиозных идеях о загробной жизни; «[научная] истина», «незаменимая формулировка», – упоминал Гитлер во время послеобеденного разговора несколько месяцев спустя. Тому, кто стремился удовлетворить «потребность метафизического свойства», нечего было предложить. Истина заключалась в естественных науках, а для Гитлера это означало истинность расовой биологии, расовой борьбы, «идентичности вида»58.
Гитлер был политически достаточно благоразумен, чтобы не объявлять во всеуслышание о своих научных взглядах, в особенности ввиду его стремления подчеркивать различия между его движением и безбожным советским коммунизмом. Однако его нельзя было отнести и к законченным атеистам. Его публичные высказывания перемежаются ссылками на «Бога» и «духа». Он соглашался с тем, что главной расовой истиной является реальная «вечная воля, которая правит вселенной»; в вечных расовых ценностях и в поддерживающей их борьбе люди находят то, что они называют Богом, – внутреннее чувство единства и целеустремленности природы и истории59. Подобные взгляды не совсем противоречили основным направлениям развития критической теологии в Германии накануне Первой мировой войны, из которых следовало, что Бога можно познать через внутреннее чувство, а не через внешний фактор морали. Невозможно было увидеть Бога и в ценностях предвоенного молодежного движения Германии, в рамках которого связь с природой, духовные размышления и круговая порука были нацелены на формирование светской духовности. Чего Гитлер не хотел принимать, так это то, что христианство может предложить что-то еще, кроме «ложных идей», в поддержку своих претензий на моральное превосходство60.
Отношение остальных членов партии к этому вопросу было далеко не однозначным. Так, в их среде существовало резко антиклерикальное течение. Неприязнь к христианству со стороны антирелигиозных радикалов, сгруппировавшихся вокруг самозванного философа Альфреда Розенберга, объяснялась интернациональным характером этой религии, ее пацифизмом и гуманизмом, а также ее восточными корнями, нашедшими отражение в деятельности иудейско-сирийского апостола Павла. Будучи прибалтийским немцем, Розенберг после Русской революции перебрался на запад и провел, испытывая безденежье, многие месяцы в 1919 году в Мюнхенской библиотеке, читая все, что только мог найти, о евреях, масонах и большевиках, которых он считал врагами германского мира. Он был одним из немногих руководителей партии, которые рассматривали национал-социализм в ракурсе столкновения культур и систем ценностей. В 1930 году он, наконец, опубликовал «Миф двадцатого века», вошедший наряду с «Майн Кампф» в список обязательной литературы, которую должен был прочесть каждый правоверный национал-социалист. То, что Розенберг идентифицировал христианство как «artfremd», или религию, чуждую германским ценностям, способствовало усилению антиклерикальных течений в партии и даже усилению язычества. Германское движение веры отказывалось от еврейского Старого Завета и пыталось утвердить собственные, нордические основы религиозности. Его гимн, восходящий к викингам, и флаг с изображением солнца стали символами исключительно германской религии. «Крест должен быть низвергнут, – твердила его пропаганда, – если нам суждено любить Германию»61. Склонности к язычеству и культовым ритуалам, хотя и ограничивавшиеся крайне правым крылом религиозных течений в партии, перекликались с публичными ритуалами партии и взглядами многих ее религиозных союзников, но только не Гитлера, который в своей «Майн Кампф» отказался от народных культов как от крайности, граничившей с сумашествием, и публично отрекся от любых ассоциаций с «мистическими культами», как только оказался у власти62.
Когда в 1933 году Гитлер стал канцлером, он почувствовал неотложную необходимость уделить внимание взаимоотношениям с религией. Большинство германских христиан, как католиков, так и протестантов, не поддерживали наиболее ярых религиозных националистов, и многие из них не голосовали за Гитлера. Гитлеру же было необходимо нейтрализовать любую политическую угрозу со стороны организованной религии. Первым шагом должно было стать соглашение с германской католической церковью, чья теология была маловосприимчивой к новым националистическим веяниям и чьим главным объектом верноподданнических чувств было в первую очередь папство. После трех месяцев переговоров, 20 июля 1933 года, в Риме был подписан Конкордат; в обмен на обещание не вмешиваться в политику Германии правительство Гитлера подтвердило все конфессиональные права церкви и ее права на католическое образование. Гитлер надеялся достичь такой же договоренности и с германскими протестантами, создав единую церковь рейха, состоящую из 28 провинциальных евангелических церквей, которые будут сохранять лояльность по отношению к новому рейху и управлять своими делами.