ольшевистской фракции в дивизиях Юго-Западного фронта, а чуть позже борется за установление советской власти на Украине: командует 5-м советским полком. Вместе с Я. Охотниковым Шмидт храбро воюет против Врангеля под Царицыном, получает второй по счету орден боевого Красного Знамени. С 1921 по 1924 год стоит во главе 2-й Червонной дивизии. Бабель посвятил ему в «Конармии» один из лучших рассказов — «Жизнеописание Павличенки, Матвея Родионыча».
Шмидт гордился дружбой с талантливым писателем. Много часов провели они в шумных застольях или наедине за чаем, причем, как вспоминала жена Шмидта, «Д.А. пил чай почти холодный, а И.Э. кипяток, но недоразумений у них не возникало». Если Бабель приезжал на Украину, Шмидт приглашал его на охоту либо на рыбалку; в случае необходимости помогал Бабелю уединиться для творческой работы.
Рассказчиком Шмидт был необыкновенным. В узком кругу и среди знакомых литераторов его прозвали Митька-анекдотчик. Больше всего Бабель любил серию т.н. врунских рассказов Шмидта, исполняемых от имени некоего Левки-фейерверкера. Вспоминая Шмидта, Алексей Яковлевич Каплер с улыбкой комментировал самый смешной сюжет цикла: как Левка нес дежурство в Зимнем дворце. Все, кто слушал, смеялись до слез, — так это было забавно и остроумно.
Нередко персонажами острых анекдотов комбрига бывали высшие партийные и военные руководители страны, что, кстати, сближало Шмидта с Карлом Радеком. Поскольку либеральные времена всё дальше уходили в прошлое, жанр политического анекдота становился рискованным.
Дух вольности и хмель Гражданской войны не перебродили в бесшабашном командире.
В годы больших сталинских чисток такой человек, конечно, не мог уцелеть. Но у Сталина был к легендарному комдиву еще и свой, особый, личный счет:
► Расправа со Шмидтом была вполне в стиле Сталина: вождь таил против комдива старую обиду. Шмидт не только состоял прежде в оппозиции, но еще и нанес Сталину личное оскорбление...
Рассказывали, что, прибыв в Москву во время съезда 1927 года, на котором было объявлено исключение троцкистов, он встретил Сталина, выходившего из Кремля. Шмидт, в своей черной черкеске с наборным серебряным поясом и в папахе набекрень, подошел к Сталину и полушутя-полусерьезно стал осыпать его ругательствами самого солдатского образца. Он закончил жестом, имитирующим выхватывание сабли, и погрозил Сталину, что в один прекрасный день отрубит ему уши.
Сталин побледнел и сжал губы, но ничего не сказал. Инцидент истолковали как скверную шутку, в крайнем случае как оскорбление, не носившее политического характера и посему не достойное внимания.
Не надо быть особенно глубоким и тонким психологом, чтобы представить, какую злую радость испытал Сталин, когда ему доложили (а о таких вещах ему наверняка докладывали), что давно нелюбимый им «вертлявый Бабель», оказывается, был связан тесными дружескими узами с некогда нанесшим ему несмываемое оскорбление строптивым комдивом.
Бабель, конечно, понимал, — не мог не понимать, — что его связи с бывшими троцкистами (Охотниковым, Дрейцером, Шмидтом) смертельно опасны. Но были у него и другие друзья-приятели, которые, как ему казалось, в случае, если угроза расправы приблизится к нему вплотную, захотят и сумеют его защитить.
Я имею в виду его друзей-чекистов.
Бросив свою беспечную, легкомысленную реплику насчет того, что тюрьма ему не страшна («При моих-то связях!»), он ведь имел в виду не только то, что вхож в дом Ежовых. Ему вполне могло казаться, что гораздо более надежной гарантией его безопасности может служить его тесная близость с другими влиятельными чекистами.
Например, с полномочным представителем ОГПУ по Северному Кавказу Ефимом Евдокимовым. Знакомы они были давно. Еще в 1926-м он помог Бабелю в его хлопотах о получении заграничного паспорта для матери.
Другим крупным чекистом, с которым он тоже сблизился, был Валерий Михайлович Горожанин.
На этой фигуре стоит несколько задержаться.
В 1999 году вышла в свет книга «Кто руководил НКВД. 1934_1941». Это был справочник, собрание кратких, можно даже сказать, кратчайших биографий и послужных списков руководящих чекистов эпохи Большого террора. Биографий этих там было около тысячи.
Когда я проглядывал эту книгу, мне сразу бросился в глаза и, признаюсь, более всего меня там поразил образовательный ценз всех этих высокопоставленных вершителей наших судеб.
Вот несколько примеров, взятых, можно сказать, наугад.
► АГРАНОВ ЯКОВ САУЛОВИЧ
Образование: четырехклассное городское училище.
АДАМОВИЧ АНДРЕЙ ВАСИЛЬЕВИЧ
Образование: 3 класса сельского училища
АКСЕНОВ ПЕТР ФРОЛОВИЧ
Образование: 2-классное училище.
БАБИЧ ИСАЙ ЯКОВЛЕВИЧ
Образование: 2-классная церковно-приходская школа
БАК БОРИС АРКАДЬЕВИЧ
Образование: 4-классное начальное училище.
БАСКАКОВ МИХАИЛ ИВАНОВИЧ
Образование: 4-классная земская школа
БЕЛОЦЕРКОВСКИЙ ИВАН МИТРОФАНОВИЧ
Образование: 5 классов школы.
БЕРМАН БОРИС ДАВЫДОВИЧ
Образование: 3-классное училище.
БЛИНОВ АФАНАСИЙ СЕРГЕЕВИЧ
Образование: 4-классная школа.
ВАЙНШТОК ЯКОВ МАРКОВИЧ
Образование: 4-классное городское училище.
ВЕРШИНИН СЕРГЕЙ ЯКОВЛЕВИЧ
Образование: 4 класса церковно-приходской школы.
Читатель, верно, уже заметил, что в этом перечне руководящих чекистов строго выдержан алфавитный порядок: так построена вся эта книга.
Не имея возможности пройтись по всему алфавиту и ограничившись лишь первыми тремя его буквами, я хочу заверить читателя, что и дальше, на какой букве алфавита эту книгу ни открой — от А до Я, — картина будет та же. В графе «Образование» едва ли не каждого высокопоставленного чекиста обозначен тот же «потолок», тот же образовательный ценз: два, три, четыре класса сельской или церковноприходской школы, редко — пять классов какого-то городского училища.
На этом фоне Валерий Михайлович Горожанин выглядит белой вороной.
В интересующей нас графе его анкетных данных читаем:
► Образование: 4 класса гимназии 1905 (экстерном); 8 классов гимназии 1907 (экстерном); юридический факультет Новороссийского университета 1909—1912, отчислен за революционную деятельность; учился на 4-м курсе юридического факультета Новороссийского университета 1917.
Вряд ли знания, полученные Валерием Михайловичем на юридическом факультете, пригодились ему в его чекистской должности. О том, как и чем отличалась действовавшая там юрисдикция от той, какую ему преподавали в Новороссийском университете, теперь нам уже хорошо известно.
В послужном списке В.М. Горожанина значится и такая его должность: «Следователь по особо важным делам Одесского ГУБЧК». Но по другим пунктам и параграфам этого его послужного списка видно, что на таких должностях он не задержался. И незаурядная — в сравнении с другими крупными чекистами — его образованность тем жутким ведомством, в котором ему привелось служить, все-таки была востребована: завершил он свою деятельность в НКВД на посту замначальника ИНО (то есть — иностранного отдела) ОГПУ СССР, а затем — начальника Особого бюро НКВД СССР.
Чем там в этом Особом бюро ему приходилось заниматься, не знаю. Но видимо, не только в ИНО, но и там тоже пригодилось его знание иностранных языков. ( Он свободно владел французским, переводил А. Франса, даже написал книгу о нем, так что Бабелю с ним, как и ему с Бабелем, было о чем беседовать.)
Из сказанного, разумеется, вовсе не следует, что, выбирая себе друзей и знакомых, Бабель придавал большое значение уровню их образованности. Ну а что касается чекистов, то к ним у него был еще и сугубо профессиональный, чисто писательский интерес.
Т.В. Иванова запомнила реплику Бабеля о другом его знакомом чекисте:
— Вот парадокс. Ему приходится расстреливать людей, а ведь это самый сентиментальный человек из всех, кого я знаю.
Этот «самый сентиментальный человек» — Моисей Савельевич Горб — возглавлял один из так называемых «спецотделов НКВД». А. Ваксберг, упомянув в одном из своих литгазетских очерков его имя, назвал его «чекистом генеральского уровня»(Досье ЛГ, 1993, № 5. Стр. 20).
К размышлениям о том, что в этих людях так привлекало Бабеля, нам придется возвращаться еще не раз.
Но взаимоотношения Бабеля с чекистами - и даже не только с чекистами, но и с самим этим зловещим ведомством, с Чека, - это отдельный сюжет, особая, специальная тема.
В первой своей автобиографии, написанной в 1924 году, Бабель - после не раз потом повторявшегося им рассказа о том, как A.M. Горький отправил его «в люди», - коротко сообщает:
► И я на семь лет - с 1917 по 1924 год - ушел в люди. За это время я был солдатом на румынском фронте, потом служил в Чека, в Наркомпросе, в продовольственных экспедициях 1918 года, в Северной армии против Юденича, в Первой конной армии, в Одесском губкоме, был репортером в Петербурге и в Тифлисе, был выпускающим в 7-й советской типографии в Одессе и проч. И только в 1923 году я научился выражать мои мысли ясно и не очень длинно. Тогда я вновь принялся сочинять.
Это краткое и не слишком вразумительное сообщение («потом служил в Чека»), вскользь брошенное в перечне множества других его служб и занятий, вызывает ряд вопросов. Как он туда попал? Сколько времени там служил? Какая у него там была должность и чем ему приходилось заниматься?
Более или менее внятные ответы на все эти — невольно возникающие - вопросы Бабель дал в рассказе «Дорога». (Первая публикация: журнал «30 дней», 1932, № 3):