ть. Так, Стимсон писал:
«Я благодарю Господа, что Сталин был там. На мой взгляд, он спас ситуацию. Он вел себя прямо и решительно и энергично отмел все попытки премьер-министра увести переговоры в сторону, что порадовало мое сердце. К моменту его прибытия наша сторона была в невыгодном положении. Во-первых, потому, что президент достаточно слабо владел ситуацией и влиял на нее довольно бессистемно, а во-вторых, потому, что Маршалл, на котором лежит вся полнота ответственности, настойчиво пытается в большей или меньшей степени держаться в стороне, поскольку чувствует, что он является заинтересованной стороной. Поэтому первая встреча, проведенная до прибытия Сталина, как можно было понять из протоколов, оказалась довольно обескураживающей, без четко координированных нашими представителями результатов. Но когда появился Сталин со своим генералом Ворошиловым, они смогли полностью изменить ситуацию, поскольку перешли в наступление, отстаивая необходимость проведения операции “Оверлорд“. Они поддержали мысль о проведении вспомогательной наступательной операции на юге Франции и высказались категорически против отвлекающих действий в восточной части Средиземного моря. В конечном итоге Сталин вышел в этот день победителем, и я был в восторге от этого»[291].
Стимсон был не одинок в своем беспокойстве (что отразилось в его дневниковых записях) по поводу бессистемности в действиях Рузвельта и кажущегося отсутствия в них четкой направленности. На это довольно часто жаловались те, кто работал на президента. Однако в то время никто не мог в полной мере понять истинных мотивов действий Рузвельта.
Как стало известно послу Гарриману, после конференции советское правительство предприняло активные шаги, чтобы разъяснить важность ее итогов для обычных трудящихся, которые в противном случае не смогли бы ничего узнать о новой роли России на международной арене и ее новых союзниках. Посол Югославии рассказал ему, что, по словам одного из рабочих, «для каждой бригады на заводе было проведено собрание, и “политработник“ объяснил существо принятой на конференции декларации и ее значение. Рабочим предлагалось задавать вопросы».
Рузвельту писали многие американцы, заявляя ему о поддержке результатов конференции. Так, например, экипаж корабля ВМС США «Джордж Вудворд» написал ему: «Та замечательная задача по устранению фашистских держав, которую Вы, наш президент, премьер-министр Уинстон Черчилль и премьер Сталин поставили перед собой… будет увековечена на страницах будущей истории». 155 представителей Союза рабочих электропромышленности, радиопромышленности и машиностроения писали: «Мы с радостью приветствуем решения этой конференции, проведение которой означает близкую и решительную победу».
Первые страницы всех американских газет пестрели заголовками о достижениях «Большой тройки» в Тегеране.
«Согласованное наступление трех держав по всем фронтам, направленное на достижение основной цели союзников в войне – разгрома германской армии, – и послевоенное устройство мира сегодня, после встречи Рузвельт – Черчилль – Сталин в Тегеране, похоже, стали на один шаг ближе», – написал 6 декабря в «Нью-Йорк таймс» Джеймс Рестон. В январе прошлого года журнал «Тайм» назвал Сталина «Человеком года»: если бы не Сталин, «то Гитлер стал бы бесспорным хозяином Европы». Теперь этот журнал писал о Сталине следующее: «Начиная с зимнего наступления, организованного в ноябре 1942 года, под его руководством советские войска отвоевали около 325 тысяч квадратных километров своей выжженной земли, оставляя позади себя тысячи немецких трупов. Его тень пала уже на Восточную и Южную Европу. Но теперь Сталин больше не является одиноким победителем, каким он был в 1942 году. Теперь он после настойчивых попыток добился сотрудничества с другими великими державами».
Высказывание Сталина на ужине у Черчилля о мощи американской техники нашло отражение в заголовках американских газет еще до возвращения Рузвельта. «В своем тосте… премьер Сталин отдал, возможно, самую большую дань, которую когда-либо отдавали американской промышленности… Без американских машин Объединенные Нации никогда не смогли бы выиграть войну», – с энтузиазмом писала газета «Нью-Йорк таймс» в статье, посвященной второй годовщине нападения на Перл-Харбор.
Советская пресса также широко и в доброжелательном духе осветила конференцию. Газета «Известия» сообщила, что принятые решения имеют «историческое значение для судеб всего мира». Газета «Правда» назвала Тегеранскую декларацию «предвестником не только победы, но также долгого и стабильного мира». Сталин, который любил лично вникать в мельчайшие детали, остался не удовлетворен заголовком информационного агентства ТАСС «Конференция глав правительств СССР, США и Великобритании» и изменил его на следующий: «Конференция руководителей трех союзных держав».
ТАСС опубликовало также комментарии издания «Лондон таймс», которые после существенных правок Молотова стали выглядеть следующим образом: «Три лидера расстались временно, как настоящие друзья по духу и по своим целям»[292].
Доктор Эдвард Бенеш, президент Чехословакии, который находился в Москве, чтобы подписать со Сталиным (после возвращения того из Тегерана) договор о дружбе, взаимной помощи и послевоенном сотрудничестве, сказал послу Гарриману, что Сталин «стал неузнаваемым» по сравнению с тем, каким он его видел последний раз в 1935 году. В своей телеграмме в Вашингтон Гарриман передает следующие впечатления Бенеша:
«Скромность и спокойствие заняли место агрессивности и раздражительности, которые ранее были присущи советскому режиму… Появился энергичный национализм, связанный с прошлым России, – «Россия для русских», а не база для международной революции. Стремление «большевизировать» другие страны уступило место намерениям принимать участие в качестве сильной державы в решении международных проблем. Сталин высказал чувство большого удовлетворения новым состоянием отношений… Он находился под сильным впечатлением от своих встреч с президентом и считал, что в Тегеране между ними было достигнуто полное согласие по всем вопросам, конечно, не в деталях, а в самом подходе».
Сотрудники посольства США в Москве сообщали о почти «революционных изменениях» в отношении к Америке и Великобритании и о том, что газеты практически ежедневно упоминают исторические решения, принятые на конференции. ТАСС уделило существенное место цитате из статьи британского агентства новостей «Рейтер»: «Подпись Сталина, означающая его полное одобрение английских и американских планов сотрудничества в военных операциях на западном и южном направлениях, является последним гвоздем в гроб германских надежд посеять раздор между тремя великими державами в вопросе ведения войны»[293]. Гарриман отмечал: «Внедрение в сознание людей идеи о новом союзе с Соединенными Штатами и Великобританией стало основным направлением политики советского правительства»[294].
Маршалу Георгию Жукову, заместителю Верховного главнокомандующего Красной армией, Сталин заявил: «Рузвельт дал слово, что широкомасштабная операция будет проведена во Франции в 1944 году. Я верю, что он сдержит свое слово». После этого он, правда, добавил, вполне в своем духе: «Но даже если он этого не сделает, у нас достаточно собственных сил для завершения разгрома нацистской Германии».
Путешествие Рузвельта длиной в семнадцать тысяч миль 16 декабря, наконец, подошло к концу, когда президентская яхта «Потомак» встретила линкор «Айова» в Чесапикском заливе. Как Рузвельт писал в своем дневнике в тот день, «маленький «Потомак» замаячил в 6 милях впереди в устье реки, и в 4:30 меня пересадили на него… А завтра в 9:30 мы должны будем прибыть на военно-морскую верфь в Вашингтоне, и вскоре я уже буду в Белом доме и начну звонить по телефону. Так закончится новая одиссея».
Во второй половине дня, уже находясь на борту «Потомака» и перебирая почту, доставленную вахтенным офицером Штабной комнаты лейтенантом резерва ВМС Р. Г. Майерсом, он наткнулся на наиболее интригующий факт: только что добытые чертежи германских укреплений на французском побережье. Этот замечательный успех принадлежал службе РРТР (радио– и радиотехнической разведки). В 1940 году криптоаналитики РРТР дешифровали японский дипломатический код. С тех пор американская разведка могла читать японскую дипломатическую почту. Особую важность имели телеграммы Хироси Осимы, посла Японии в Германии, который был другом Адольфа Гитлера и лиц из числа окружения Гитлера и который подробно докладывал обо всем, что он узнавал в Берлине[295]. Осима, сын японского военного министра, выпускник японской военной академии, который выступал за то, чтобы Япония присоединилась к войне против Советского Союза, регулярно сообщал в Токио о том, что он узнавал о германских военных планах и военных операциях.
Подробная информация Осимы передавалась в японском коде, которому американские криптоаналитики дали условное название «фиолетовый», но его всегда называли «магическим». Фрэнк Б. Роулетт, блестящий бывший преподаватель математики, возглавлял команду РРТР в Арлингтоне, штат Виргиния, которая «взломала» этот код. Для этого его команде потребовалось восемнадцать месяцев интенсивной работы над японской шифровальной машиной. Хотя могло показаться, что это много времени, однако начальник Роулетта генерал-майор Джозеф Моборн, руководитель службы РРТР, был настолько впечатлен результатом и тем, что Роулетт и его команда полностью решили поставленную перед ними задачу, что он стал называть их «магами». В результате словом «магический» стал называться и расшифрованный код.
Из телеграмм Осимы стали получать весьма ценную информацию.
Осима был не только в курсе последних военных планов Германии, о которых ему сообщало германское командование, он также часто посещал германские военные объекты, и он всегда информировал свое правительство обо всем, что он узнавал. Генерал Маршалл использовал доклады Осимы в качестве одного из своих основных источников информации о планах Гитлера.