… Его правительство даже запрещает ему появляться на публике либо выступать с речами». Литвинов сказал, что, когда он прибудет в Москву, он попытается объяснить Сталину роль, которую играет общественное мнение в демократической стране: он хочет убедить Сталина, что общественное мнение стало решающим фактором в формировании политики правительством США.
(В Тегеране Сталин услышал из собственных уст Рузвельта оценку важности фактора общественного мнения в политике, когда они обсуждали будущее Польши и Прибалтийских государств.)
Литвинов сказал Уэллсу, что, по его глубокому убеждению, мир на планете зависит «очень во многом от взаимопонимания и сотрудничества между Советским Союзом и Соединенными Штатами… Он был убежден, что без этого немыслима никакая международная организация и вообще будет сомнительно поддержание мира на земле».
Затем Литвинов продемонстрировал свое понимание менталитета своей страны и сообщил Уэллсу несколько обнадеживающих новостей. В ответ на заявление Уэллса, что «все страны – члены Объединенных Наций должны предоставить своим народам права на свободу самовыражения, на свободу собраний, на свободу вероисповедания и на свободу информации», Литвинов сказал, что он «уверен, его правительство будет в полной мере согласно с учреждением основных принципов такого рода».
Новым послом в Соединенных Штатах был назначен Андрей Громыко. Это был способный, молодой (тридцати трех лет) человек, прекрасно владевший английским языком, который вполне подходил для этой должности. За глаза его называли «каменной маской» за совершенно непроницаемое выражение лица, но, если верить Ачесону, Громыко только казался бесстрастным человеком, на самом деле ему были присущи сарказм и тонкое чувство юмора, «которые он проявлял, когда считал это нужным»[641].
Литвинов понимал международную политику стран Запада так глубоко, как ее не могли понимать ни Сталин, ни Молотов. Молотов и Сталин верили (Громыко назвал это «линией партии»), что французы и британцы в то роковое лето 1939 года только притворялись, что хотят достичь соглашения с Советским Союзом, а их фактической целью было спровоцировать Гитлера на войну против СССР[642]. Литвинов, напротив, не верил, что у них были такие злонамеренные планы, и открыто говорил об этом, чем вызвал к себе подозрения в глазах Молотова и Сталина. В основе всей политики Молотова лежало глубокое убеждение, что британцам доверять нельзя, об этом он часто говорил Сталину.
У Литвинова были все основания ожидать наихудшего по возвращении в Россию. Однако вскоре он обнаружил, что его положение остается прочным. Фактически после возвращения он стал даже более влиятельной личностью. Несомненно, этому способствовала одна мелочь, которая содержалась в докладе Громыко Сталину после встречи с президентом Рузвельтом в июле: общаясь с новым советским послом, президент как бы между прочим поинтересовался, «как там Литвинов», на что Громыко ответил, что «с Литвиновым все хорошо»[643].
Свои соображения по поводу внешней политики Литвинов отразил по прибытии в Москву в памятной записке, датированной 2 июня. С ней ознакомились Сталин и Молотов, причем последний внес в эту памятную записку множество пометок и подчеркиваний. Соображения Литвинова достаточно интересны, чтобы обратить на них внимание.
«Я пришел к заключению, что Франклин Делано Рузвельт абсолютно убежден в необходимости открытия “второго фронта“ в самые короткие сроки… Однако, по всей вероятности, он постепенно отходит от этого убеждения под влиянием своих военных советников, и особенно под влиянием Черчилля»[644], – писал Литвинов.
В той же памятной записке Литвинов излагает свой план дальнейших действий для Советского Союза: «Если мы хотим устранить существующее недопонимание и подготовить условия для взаимного сотрудничества, тогда напрашивается принятие следующих мер и средств для решения проблемы:
1. Создать в Вашингтоне орган, обеспечивающий постоянные военно-политические контакты с президентом и военным министерством.
2. Приступить к обсуждению послевоенных проблем в печати и среди широких слоев населения.
3. Создать для нашего посла условия, при которых он имел бы возможность непосредственно выступать перед общественностью Америки…
4. Обсуждать одновременно с Лондоном и Вашингтоном возникающие политические проблемы»[645].
Сталин внимательно следил за действиями Рузвельта. После принятия Рузвельтом и Черчиллем примерно в то же время на конференции «Трайдент» в Вашингтоне решения в очередной раз отложить открытие «второго фронта» Сталин направил Рузвельту сердитое послание, в котором выразил свой протест. Но полученное 11 июня президентом послание было не таким уж сердитым, каким оно могло быть: Сталин отредактировал и существенно смягчил его. До правки текст послания выглядел следующим образом: «Теперь без каких-либо консультаций и уведомлений Вами вместе с г. Черчиллем принимается решение, откладывающее англо-американское вторжение в Западную Европу». Сталин убрал слова «без каких-либо консультаций» и добавил дату: «Теперь, в мае 1943 года, Вами вместе с г. Черчиллем принимается решение, откладывающее англо-американское вторжение в Западную Европу»[646].
В августе Сталин снова отредактировал текст послания Рузвельту, в очередной раз смягчив риторику. До правки послание начиналось со слов: «Поскольку правительства Британии и Америки в очередной раз отложили открытие второго фронта в текущем году, наша армия вынуждена до предела напрягать свои силы». Сталин убрал эту фразу, и начало послания обрело совсем другую тональность: «Только теперь, по возвращении с фронта, я могу ответить Вам на Ваше последнее послание от 16 июля»[647]. Далее в сообщении описывалось мощное летнее наступление германских войск, а затем говорилось: «Мне приходится в настоящее время несколько отойти от других вопросов и других моих обязанностей», чтобы руководить войсковыми операциями на фронте. Затем Сталин подчеркнул, что он тоже считает, что им необходимо уладить главные проблемы: «Встречу ответственных представителей обоих государств я считаю безусловно целесообразной».
Через месяц после отзыва Литвинова Майскому позвонил Молотов и сообщил, что ему тоже следует прибыть в Москву, поскольку он назначается заместителем наркома иностранных дел. Эти события (сначала отзыв Вышинского, затем Майского, смягчение тона посланий Рузвельту с удалением замечания об острой потребности во «втором фронте», сделанные рукой Сталина, а также его предложение о необходимости встречи «ответственных представителей», под которыми явно имелись в виду министры иностранных дел трех держав) свидетельствуют о новом восприятии Сталиным своих союзников, особенно Рузвельта. Несомненно, он прочитал памятную записку Литвинова. Она помогла Сталину уяснить, что с ним считался не только президент Соединенных Штатов, но и премьер-министр Великобритании, который все эти годы (как казалось) относился к нему пренебрежительно.
Стало очевидно, что Сталин захотел более тесного сотрудничества с союзными державами. Он написал Франклину Рузвельту, что трем государствам следует создать военно-политическую комиссию «для рассмотрения вопросов о переговорах с различными правительствами, отпадающими от Германии»[648].
Сталин всегда восхищался Америкой и даже испытывал в отношении нее безотчетную любовь. Об этом писал и Эмиль Людвиг, известный германский писатель, взявший интервью у Сталина в 1931 году:
ЛЮДВИГ: Я наблюдаю в Советском Союзе исключительное уважение ко всему американскому, я бы сказал даже, преклонение перед всем американским.
СТАЛИН: Вы преувеличиваете. У нас нет никакого особого уважения ко всему американскому. Но мы уважаем американскую деловитость во всем – в промышленности, в технике, в литературе, в жизни. Никогда мы не забываем о том, что США – капиталистическая страна. Но среди американцев много здоровых людей в духовном и физическом отношении, здоровых по всему своему подходу к работе, к делу. Этой деловитости, этой простоте мы и сочувствуем. Несмотря на то что Америка – высокоразвитая капиталистическая страна, там нравы в промышленности, навыки в производстве содержат нечто от демократизма, чего нельзя сказать о старых европейских капиталистических странах, где все еще живет дух барства феодальной аристократии[649].
Когда Людвиг спросил его, чем объясняется положительное отношение к Германии (это было до прихода Гитлера к власти), Сталин, похоже, затруднился с ответом, что именно восхищает его в Германии, сказав: «Она дала миру таких людей, как Маркс и Энгельс. Достаточно констатировать этот факт, именно как факт».
Можно убедиться в том, что к лету 1943 года Сталин уже представлял себе будущий мир и место в нем России как мировой державы. Он готовил страну к выходу на мировую арену и произвел серьезные изменения: он буквально разодел тех русских представителей, которых мог видеть мир (солдат и дипломатов), позволил (хотя и с большой неохотой) религии занять свое место в социальной структуре государства, учредил военные академии для обучения будущих командиров Красной армии и, сознавая необходимость иметь влиятельного друга, писал Рузвельту, что им следовало бы работать совместно в различных комиссиях.
Литвинов получил должность председателя специальной Комиссии по вопросам мирных договоров и послевоенного устройства Народного комиссариата иностранных дел СССР, Майский стал председателем специальной Межсоюзной комиссии по репарациям, а Андрей Громыко стал фактически главой советской делегации в Думбартон-Оксе, где определялись устав и основные контуры будущих Объединенных Наций.