Он поступал так, потому что был убежден, что колониализм не только порочен в нравственном отношении из-за того, что народы колоний всегда изначально подвергались порабощению, унижению и постоянной эксплуатации, но и сама колониальная система угрожает сохранению мира на планете. (Об истинной сути британского колониализма он знал из первых рук – от своего деда Делано и прадеда Делано, которые занимались морской торговлей и еще в 1841 году в Гонконге видели жестокость британцев, приводившую их в ужас: «Я искренне желаю, чтобы китайцы, наконец, за все отплатили Джону Буллю и он понес бы заслуженное наказание»[774], – писал его прадед в своем дневнике, который хранился в доме президента как семейная реликвия.) Колониальные империи не могли быть оправданы не только с нравственных позиций, но и, по мнению президента, потому, что всегда опирались на насилие, их колонии служили источником ресурсов для пополнения вооруженных сил государства, провоцируя дальнейшие войны. Поскольку Британия являлась крупнейшей в мире колониальной державой, даже дружба не смогла бы надолго удержать Рузвельта от разрыва отношений с ее лидером, хотя в те времена он оставался другом премьер-министра.
Еще во время первого визита Черчилля в Белый дом президент США начал свою битву с британским премьером, добиваясь ослабления влияния Британии на жемчужину в ее короне – Индию. И он тут же натолкнулся на ожесточенное сопротивление. Как писал Черчилль, «моя реакция была столь жесткой и продолжительной, что он никогда больше не заводил разговор на эту тему»[775]. Но Рузвельт не сдался, он просто изменил тактику. Он действительно дружил с Черчиллем, их связывала история, национальные корни и расовая общность. Однако Черчилль был расистом и всегда проявлял жесткость в отношении народов британских колоний, как Сталин – в отношении славянских народов. И Рузвельт хорошо это знал, но пытался не вмешиваться. Расизм Черчилля проявился, прежде всего, в том, что сначала он был категорически против наделения Китая статусом четвертого «полицейского» государства. Давний врач Черчилля вспоминал: «Для президента США Китай означает страну с населением четыреста миллионов человек, которые завтра вольются в семью равноправных народов мира. Но Уинстона волнует только цвет их кожи»[776]. После принятия Атлантической хартии Черчилль выступал с речью в Палате общин, где объяснял, что он и президент договорились о праве наций на самоопределение, но это никак не касается британской политики в Индии и других частях империи. Свое кредо Черчилль излагал так: «Причина апологетики англосаксонского превосходства заключается в том, что мы на самом деле стоим выше других, у нас общая национальная культура, которая складывалась в Англии в течение столетий, и она доведена до совершенства нашим государственным устройством»[777].
В своей книге по истории войны «Петля судьбы» Черчилль писал: «Никакая часть населения мира не была так успешно защищена от ужасов мировой войны, как народы Индостана [Индии]»[778]. Большее лицемерие невозможно было и вообразить себе. Британское правление в Индии было столь же жестоким, как и правление Сталина в России. Черчилль заявил, что Индия вступает в войну против Японии, даже не посчитав нужным обсудить этот шаг с представителями индийской администрации. В ноябре 1941 года Черчилль применил в Бенгалии тактику выжженной земли, позднее названную «порядком проведения воспретительных действий». Солдатам приказали захватить весь рис, какой только могли найти, и семенной фонд, а также разобрать элеваторы и амбары с зерном. Это делалось с единственной целью: чтобы японцам, если они рискнут вторгнуться в Индию, не досталось ни крошки продовольствия. Солдаты реквизировали весь служебный и общественный транспорт, все суда и лодки, даже баркасы бенгальских рыбаков, все велосипеды, в том числе те, на которых люди ездили на работу. С утратой запасов риса и без транспорта, который мог бы пригодиться для поисков пищи, бенгальцы стали умирать от голода в нарастающих масштабах. Голод в Бенгалии не коснулся солдат-индусов британской армии, во множестве рекрутированных империей. Их хорошо кормили, но не вооружали: Черчилль опасался, что они могут обратить оружие против англичан.
Рузвельт пытался вмешаться, оправдывая свои действия необходимостью переброски по железной дороге через Индию в Ассам у бирманской границы американских солдат и боевой техники для блокирования коммуникаций, ведущих к Бирме и Китаю. Президент мотивировал такую необходимость постоянной угрозой вторжения японцев через границу с Бирмой и тем, что индусам необходимо предоставить права и обращаться с ними как с равными, чтобы они имели возможность дать достойный отпор японским интервентам в случае вторжения. В начале 1942 года он направил в Дели полковника Луиса Джонсона, бывшего помощника военного министра, в качестве личного представителя президента США. Джонсону предстояло попытаться убедить вице-короля предоставить индусам некоторое право распоряжаться собственной жизнью и пообещать статус доминиона сразу после окончания войны, надеясь, что это поможет индусам помириться с британцами. Одновременно с отправкой миссии Джонсона в Индию Рузвельт написал Черчиллю письмо, предлагая свое решение, продуманное в духе традиций англо-американской истории: сформировать орган, «который можно будет назвать временным правительством, возглавляемым небольшой представительной группой в составе выходцев из различных каст, представителей различных профессий, религий и географических районов. Эту группу можно было бы признать в качестве переходного правительства доминиона»[779]. Франклин Рузвельт поручил Гопкинсу, который находился в Лондоне для координации военных планов США и Британии, обсудить эти идеи с Черчиллем, что Гопкинс и сделал. Однако, по словам Гопкинса, беседа с британским премьером, которая проходила в течение уик-энда в Чекерсе, завершилась полным крахом. Только услышав о миссии Джонсона, Черчилль, словно обезумев, впал в неистовство. Позднее Гопкинс описывал Стимсону: «Когда он узнал, с какой целью президент послал Джонсона в Индию… поток грязной ругани изливался на меня почти два часа подряд, хотя была уже вторая половина ночи. Сцена была весьма колоритной»[780].
Черчилль, который сражался в Индии в качестве младшего офицера королевской кавалерии, позже называл индусов «самыми жалкими и мерзкими созданиями на земле… опасными паразитами»[781]. Вице-король в этой стране правил железной рукой: была введена жесткая цензура, людей арестовывали безо всякого ордера, сажали в тюрьмы без суда, индусам ограничили доступ к образованию, гражданской службе и работе на промышленных предприятиях.
16 октября 1942 года на Бенгалию обрушился мощный циклон, наводнение затопило поля, разрушило дома и лишило людей элементарных средств к существованию. Даже в такой ситуации британская политика не изменилась: население по-прежнему не получало риса, хотя его партии регулярно перевозились из Бенгалии на Цейлон. В результате 13 процентов населения этого региона постигла голодная смерть. Поскольку индусам не разрешалось выезжать за границу, и у них не было доступа к международным средствам связи (телефону или телеграфу), а их руководители сидели в тюрьме, у бенгальцев не было возможности даже известить мир о своем бедственном положении.
После наводнения Рузвельт вместо Джонсона послал в Индию в качестве своего личного представителя Уильяма Филлипса, самого опытного дипломата из Госдепартамента и руководителя подразделения Управления стратегических служб США в Лондоне. Филлипсу была поручена та же миссия: «добиваться предоставления свободы всем угнетенным народам в самые короткие сроки»[782]. К приезду Филлипса в конце 1942 года огромные массы индусов во главе с Махатмой Ганди и Джавахарлалом Неру восстали, доведенные до отчаяния произволом британцев. В ответ на это вице-король расстрелял десять тысяч повстанцев, а девяносто тысяч бросил в тюрьмы. В тюрьме оказались двадцать пять тысяч членов партии «Индийский национальный конгресс» вместе с Неру и Ганди, которых лишили прав переписки и общения. Филлипс запросил разрешение на встречу с ними, но получил отказ. Узнав о том, что Неру в тюрьме объявил голодовку, Черчилль презрительно буркнул: «Мы не возражаем, если он умрет с голоду, раз он этого хочет… Он – это абсолютное зло, он ненавидит нас всеми фибрами души»[783].
А вот как он отозвался о Ганди: «Меня мутит при виде господина Ганди, этого мятежного адвоката из “Миддл-Темпла“[784], который теперь изображает из себя столь модного на Востоке факира, шагающего полуголым по ступеням дворца вице-короля, чтобы потребовать на равных вести переговоры с представителем британской короны»[785].
Черчилль заявил, что столкновения были вызваны распрями между индусами и мусульманами, что не являлось правдой. На самом деле, как это бывало и в прошлом, британская политика держалась на поощрении вражды между этими двумя группами населения. «Меня вовсе не привлекает перспектива единой Индии, которая укажет нам на дверь»[786], – признавался Черчилль.
Месяцем позже, 11 ноября 1942 года, Черчилль произнес свою знаменитую фразу: «Я стал первым министром короля не для того, чтобы председательствовать на церемонии распада Британской империи»[787]