Главные советники Сталина говорили ему, что Рузвельт уступит советским позициям в отношении польского правительства и границ, что он доброжелательно относится к предоставлению долгосрочного кредита, а американская позиция по вопросу о вето в Совете Безопасности не столь опасна, как это казалось раньше.
Рузвельт, Черчилль и Гарриман взяли с собой дочерей, поехал в Ялту и сын Гопкинса Роберт. Анна Беттигер, которой отец не разрешил ехать в Тегеран, все-таки настояла на своей поездке в Ялту. Хотела поехать и ее мать, но для Рузвельта оказалось важнее взять с собой Анну, которая во время отдыха президента проявила себя вместе с Дейзи Сакли прекрасным организатором. Анна нисколько не смущалась, что отец предпочел взять с собой ее, а не супругу: «Если бы поехала мама, то не смогла бы поехать я… Гарриман и Черчилль тоже предпочли взять с собой дочерей, а не жен»[834]. Сара Черчилль-Оливер была в Тегеране, где отец обнаружил, что она может быть хорошим помощником, и теперь она выполняла функции ближайшего сотрудника премьера. Кэтлин жила с отцом в московском «Спасо-хаусе» и работала с ним, и было совершенно естественно, что она сопровождала его и в Ялте. Для комплекта не хватало только Светланы, восемнадцатилетней дочери Сталина, кстати, прекрасно владевшей английским языком. Отношения Светланы с отцом были непростыми: он сослал в Сибирь ее первую любовь, еврейского журналиста, и скрепя сердце согласился на ее брак с Григорием Морозовым, однокурсником Светланы по Московскому университету, который тоже оказался евреем, а к евреям Сталин относился без симпатий. К тому же Светлана была на шестом месяце беременности. (У Сталина было два сына: старший Яков, от первого брака, находился в плену у немцев. Немцы через посредство графа Бернадотта предложили Сталину обменять Якова на фельдмаршала Паулюса, но Сталин, хотя и с сожалением, но отказался: «Я вынужден отказаться… Что они сказали бы мне, миллионы наших отцов?.. Нет, я не имел права»[835]. После этого Якова расстреляли. Хотя этот факт никогда не получал официального подтверждения, ходили слухи, что он сам бросился на ограду лагеря, вынудив охранников застрелить его. Второй сын Сталина, Василий, начал войну капитаном, когда ему было всего двадцать лет, а в двадцать четыре он был уже генерал-лейтенантом. Молодой, амбициозный, безответственный и непригодный для командования людьми, Василий впоследствии стал алкоголиком.)
В Ялте Рузвельт продолжал продвигать свои идеи создания всемирной организации, достаточно сильной, чтобы положить конец войнам и удержать любое государство от нарушения границ и вторжения на территорию соседа. У него были два партнера, готовых применить силу в отношении других стран в интересах своей собственной страны, но не готовых признаться в этом. Разумеется, между мирами Черчилля и Сталина лежала глубокая пропасть. Если вы входили в магический круг Черчилля (если вы были белым человеком), вы находились в полной безопасности. Но никто не мог чувствовать себя в безопасности, когда имел дело со Сталиным. Кроме, возможно, Молотова и Франклина Делано Рузвельта.
Разногласия британской стороны с Рузвельтом напоминали скорее разногласия внутри семейства. Но недоверие Британии к Сталину было несравненно глубже. Показательно заявление Черчилля на эту тему, выражающее его антагонизм в отношении к Сталину, граничащий с ненавистью: «Поддерживать добрые отношения с коммунистом – все равно что заигрывать с крокодилом. Не поймешь, то ли пощекотать его под подбородком, то ли дать ему по голове»[836].
Идену и Черчиллю было известно, что в сотрудничестве с Рузвельтом по формированию послевоенного мира они неизбежно столкнутся с проблемой – категорическим неприятием Рузвельтом постулата о превосходстве белой расы, на который опирались Британская империя и право Британии на управление своими колониями. Но они, на время забыв о философском складе ума американского президента, верили, что, в конце концов, у Рузвельта одержат верх экономические соображения. Иден был убежден, что Франклин Рузвельт «не ограничит только Британской империей свою неприязнь к колониализму, для него такая позиция была принципиальной, которую он ставил выше даже соображений практической целесообразности»[837]. По мнению Идена, президент США «надеялся, что бывшие колониальные территории, освободившись от своих угнетателей, станут политически и экономически зависимыми от Соединенных Штатов». Это было заблуждением Идена и Черчилля, не понимавших концепцию Рузвельта: не зависимость, а независимость стала бы наилучшим экономическим решением проблем человечества. Они не понимали и того, что американский президент был убежден: диктат и сохранение колониальных империй явились глубинной причиной возникновения Второй мировой войны (так же считал и Сталин). Рузвельт видел будущее как сообщество независимых государств (кроме Британии и СССР), которые должны находиться под строгим контролем международной организации по безопасности (военного контингента ООН), которая оберегала бы мир на планете. Но Иден и Черчилль этого не понимали. Сталин понимал. Молотов, скорее всего, нет.
Ялтинской конференции было суждено положить конец глубокому недоверию Черчилля к Сталину, а Сталина к Черчиллю, способствовать возникновению (взвешенных) доверительных отношений, как их понимал Рузвельт с его чувством истории и принципом справедливости. Рузвельт считал своим долгом сблизить этих двух лидеров и был уверен, что сможет этого добиться. Президент США надеялся, что сможет стать посредником в налаживании отношений между британским премьером и советским руководителем еще до своей первой встречи со Сталиным. В себе самом он видел архитектора будущего альянса государств, созданного в послевоенный период. Для этого достаточно вспомнить мысли, которыми Рузвельт поделился с Макензи Кингом спустя год после Перл-Харбора: «Я сомневаюсь, чтобы Уинстон и Сталин смогли договориться по некоторым послевоенным вопросам. Возможно, мне придется взять на себя миссию посредника между ними, чтобы как-то их сблизить. Мне кажется, что, когда две великие державы подходят друг к другу, но все же не сближаются, им всегда мешает какое-то препятствие. Возможно, мне удастся сблизить их позиции»[838].
Так думали многие, кто наблюдал за тремя лидерами в Ялте. Рузвельт определенно выглядел посредником между британским премьером и советским руководителем, что находило даже визуальное подтверждение: на всех фотографиях Рузвельт всегда сидит между Черчиллем и Сталиным.
Оптимистичное восприятие Рузвельтом своей персоны как посредника или миротворца во многом объясняет его поведение в Ялте и показывает, что он не видел препятствий в отношениях Сталина и Черчилля, какие он не смог бы устранить. Он был уверен, что в ходе конференции сможет добиться сближения сторон.
Конференция длилась восемь дней. Погода менялась каждый день, было то ясно, то облачно. Температура уверенно держалась на уровне 10 градусов. Ежедневно главы трех держав встречались на пленарных заседаниях (которые обычно продолжались четыре часа), сидя за круглым столом в центре большого зала Ливадийского дворца. А на следующее утро проходили встречи министров иностранных дел и военных руководителей для решения вопросов, которые остались нерешенными в ходе пленарного заседания. Каждый из глав государств давал званые обеды. Франклин Делано Рузвельт и Уинстон Спенсер Черчилль встречались со Сталиным, каждый по отдельности. Друг с другом же в частном порядке они встречались только за ланчем.
Как и в Тегеране, Рузвельт не только председательствовал на конференции в Ялте, но и старался всячески контролировать ситуацию. Первое, что он сделал по прибытии в Ливадийский дворец, – это послал Гарримана к Молотову в Юсуповский дворец, чтобы вместе со Сталиным выработать программу конференции. Гарриман также передал Молотову, что Рузвельт просит Сталина встретиться с ним на следующий день в Ливадийском дворце для обсуждения военных вопросов, после чего в 16:00 должно было начаться пленарное заседание, в работе которого планировали принять участие начальники штабов, министры иностранных дел и они сами. Президент также поручил Гарриману передать Молотову, что ему хотелось бы дать первый обед (скромный, неофициальный) после первого пленарного заседания. Переговорив со Сталиным, Молотов сообщил Гарриману, что Сталин, который вставал очень поздно, предпочел бы, чтобы пленарное заседание началось в 17:00, тогда он смог бы навестить Рузвельта в 16:00. Приглашение на обед Сталин принял.
Следует отметить, что с Черчиллем и его штабом не столько консультировались по программе конференции, сколько предпочли просто информировать их об этом, что, конечно же, не могло не вызвать раздражения британцев.
На следующее утро Рузвельт встретился со своими генералами на застекленном балконе с видом на море. Стояла прекрасная солнечная погода, море было спокойным, как запруда у мельницы. В 10:30 к ним присоединились Стеттиниус, Гарриман, Мэтьюс, Хисс и Болен, и состоялось общее обсуждение позиций Соединенных Штатов. В 16:00 президент и Болен уже ждали гостей в обитом красным бархатом кабинете Рузвельта. Сталин и Молотов вместе с переводчиком Павловым прибыли вовремя в большом черном лимузине «Паккард». Болен вспоминал, что два лидера встретились, как два старинных друга, обменявшись с улыбкой крепкими рукопожатиями.
Положение на фронтах (Гарриман и Молотов договорились, что эта тема будет обсуждаться в первую очередь), как было уже известно Рузвельту и Сталину, значительно улучшилось с момента их последней встречи. Сталин сообщил президенту США, что советские войска весьма успешно наступают вдоль реки Одер. Рузвельт ответил, что еще на борту крейсера «Куинси» заключил несколько пари, что русские дойдут до Берлина раньше, чем американцы до Манилы.