«Мое личное знакомство с П.К. Пономаренко состоялось в ЦДСА 15 апреля 1965 г. на Международной научной конференции посвященной 20-летию Победы в Великой Отечественной войне, на которой он выступил на второй день её работы с интересным сообщением «Некоторые вопросы организации руководства партизанским движением».
Потом были встречи еще на нескольких конференциях и совещаниях в 1966, 1970 гг. 11 мая 1972 года мне удалось «сагитировать» П.К.Пономаренко и генерала армии А.В.Горбатова побывать в гостях у коллектива нашего Института истории СССР АН СССР на торжественном заседании, посвященном 27-й годовщине Победы Советского Союза над фашистским блоком. И все же основные творческие контакты между нами ограничивались тогда телефонной связью.
Однако наши встречи стали особенно частыми, а отношения весьма теплыми и доверительными в последующие годы. В 1974 году Пантелеймон Кондратьевич обратился в институт с просьбой помочь в переработке рукописи его мемуаров о войне. Дело в том, что именно в это время бдительный «серый кардинал» М. А. Суслов провел в ЦК КПСС решение, согласно которому воспоминания политических деятелей страны отныне должны издаваться исключительно в Политиздате, а военных — в Воениздате.
Находившаяся в издательстве «Наука»рукопись мемуаров П. К. Пономаренко оказалась под угрозой исключения из издательского плана. Чтобы спасти положение, дирекция издательства предложила автору переработать текст воспоминаний в научно-исследовательский труд. В свою очередь руководство нашего института, поручило коллективувозглавляемого мною сектора истории СССР периода Великой Отечественной войны оказать необходимую помощь автору в этом деле.
Мы с интересом откликнулись на указанную просьбу. Вскоре состоялась встреча сотрудников сектора с П. К. Пономаренко с его выступлением на нашем заседании, рукопись воспоминаний была обсуждена, отрецензирована, прошла первичное редактирование.
Но основная работа была еще впереди. Пантелеймон Кондратьевич трудился не покладая рук. В течение многих месяцев примерно два раза в неделю я ездил к нему на дачу во Внуково, где мы вдвоем (а иногда втроем с издательским редактором В. М Черемных) просматривали и нередко в горячих спорах обсуждали переработанные автором разделы, главы, а позднее — корректуру.
По ходу наших дискуссий или во время перерывов П.К.Пономаренко аргументировал те или иные авторские положения, комментировал затронутые сюжеты, рассказывал любопытные эпизоды, охотно отвечал на наши вопросы».
Как следует из выше упомянутого текста, Пантелеймон Кондратьевич решил написать мемуары о своей жизнедеятельности, разумеется, осветив события и на посту Первого секретаря Компартии Белоруссии. Не оставил он без внимания, судя по всему, и события начального периода войны. И что из всего этого получилось? Его мемуары, как видно, не попадали в официальную «струю». В Хрущевский период, о чем я говорил ранее в своих главах, официальная точка зрения на место Сталина в начальный период войны была такая: Сталин был в «прострации» и его не было в Кремле. Затем при Брежневе Сталин вновь был возвращен в Кремль, чтобы было на кого «повесить» все то, что «открылось нового» о Великой Отечественной войне в военной исторической науке. А, «открылись», разумеется, частично, некоторые безобразия, которым нужно было дать оценку. Она, к сожалению, однозначно была негативной. Кто виноват в этом случае? Естественно Сталин. Но если одни деятели его убирают из Кремля, другие возвращают в Кремль, то, где же, был Сталин на самом деле?
Обратите внимание на то, как пришедшие к власти хрущевцы и их последователи обеспокоились теми обстоятельствами, что мемуары видных политических деятелей страны, особенно тех, кто работал бок о бок, со Сталиным, могут выпасть из-под их контроля, если будут издаваться в разных издательствах. Поэтому было решено ограничить их возможность быть изданными без должной проверки по официальной линии, будь то партийный деятель или крупный военачальник. Опасались, что излагаемые в мемуарах события не состыкуются с официальной точкой зрения.
А тут, не к месту, подвернулся П.К.Пономаренко со своими воспоминаниями, которые, тут и нечего гадать, портили всю ту «красочную» картину, которые нарисовали военные историки той поры. Поэтому перед этими воспоминаниям и загорелся красный свет. Но, стараниями друзей и сочувствующих, как видите, решили выкрутиться, издав их в другом формате.
«Работа над книгой П.К.Пономаренко «Всенародная борьба в тылу немецко-фашистских захватчиков 1941–1944» объемом более 40 п.л. продолжалась несколько лет. Последний вариант доработанной и отредактированной рукописи неоднократно рецензировался в научных учреждениях, партийных инстанциях, посылался на апробацию в Белоруссию, на Украину, Северный Кавказ. Отзывы приходили весьма положительные, хотя и содержали ряд конструктивных рекомендаций и замечаний, связанных с некоторыми неточностями и пробелами. Все принципиальные предложения Пантелеймон Кондратьевич стремился учесть, и необходимые исправления быстро вносились в текст. По его просьбе, которую он счел необходимым даже согласовать с секретарем ЦК КПСС М.В.Зимяниным, мною было написано небольшое предисловие к книге. В июле 1981 года рукопись была сдана в набор, и к концу года поступила первая корректура. Казалось, еще два-три месяца и долгожданный труд, наконец, выйдет в свет».
Пономаренко затянули «играть на чужом поле». Научно- исследовательский труд — это согласитесь, все же не мемуарная литература. Поэтому, в данной работе, тем более посмертном издании, ничего личного, от воспоминаний Пономаренко, практически не осталось. Сухой, казенный язык официоза о партизанском движении на оккупированной территории, слегка разбавленный героическими эпизодами участников партизанских отрядов. И все! Особенно умиляет фраза о «конструктивных рекомендациях». Что под этим подразумевала военная историческая наука, трудно сказать? Понятно, что готовился «научно-исследовательский труд». Но, как мы знаем, по примеру спортсменов, на чужом поле очень трудно одерживать победы, тем более, если ты новичок в подобных соревнованиях.
«…Неожиданно производственный процесс резко застопорился. Два давних, мягко говоря, недоброжелателя П.К.Пономаренко: известный руководитель партизанского движения на Украине дважды Герой Советского Союза А.Ф.Федоров и бывший заместитель по диверсиям начальника Украинского штаба партизанского движения И.Г. Старинов — предприняли очередную, но на этот раз довольно продуманную акцию. В высокие партийные и государственные инстанции из Киева за подписью А.Ф.Федорова было направлено небольшое письмо (и серия его копий), в котором говорилось, что он (А.Ф.Федоров) ознакомился с рукописью книги П.К.Пономаренко и «дал ей добро». Но через некоторое время как истинный патриот своей Родины он задумался: а не явится ли это произведение после опубликования прекрасным пособием для всех диверсантов и террористов в их борьбе против Советского государства. А поэтому не лучше ли издать книгу П.К.Пономаренко ограниченным тиражом «для служебного пользования» или вообще под грифом «Секретно?».
В данном случае, надуманность принятого решения очевидна, а эти люди просто выполняли задание партии. В отношении И.Г. Старинова, сказать что-то определенное сложно, т. к. Илья Григорьевич тоже пострадал при написании собственных мемуаров: цензура нещадно вырезала «правду» о войне из его рукописи. Кроме того, ему «зажали» звание генерала, которое Старинов вполне заслужил своими ратными делами. Что же касается А.Ф.Федорова, то этот партийный деятель был довольно высокого ранга и вполне мог колебаться в соответствии с заданной линией партии.
«Почему Федоров и Старинов так ведут себя, чем вызвано их такое отношение к Вам?» — интересуюсь у Пантелеймона Кондратьевича.
Федоров, как и Хрущев, не мог пережить моего назначения начальником Центрального штаба партизанского движения. Я как-нибудь расскажу Вам, как все это произошло. Что касается Старинова, то причина его такого отношения ко мне тоже уходит в военную пору. В начале осени 1942 года ему удалось подписать у Ворошилова, назначенного 9 сентября Главкомом партизанского движения, распоряжение о массовом изготовлении новых типов мин для подрыва вражеских эшелонов. Главным агитатором этих мин был Старинов. Вскоре после снабжения ими партизанских отрядов в Центральный штаб партизанского движения стали приходить тревожные сообщения: мины не взрываются. Только позднее была выявлена причина такого казуса: мины, которые активно пропагандировал Старинов, были рассчитаны на более тяжеловесные паровозы, какие имелись у нас, но никак не на немецкие. Потом партизаны с этим делом разобрались и приспособили «стариковские мины» к подрыву поездов противника, но большие издержки были налицо. Старинов получил взыскание, хотя заслуживал более строгого наказания…».
Дело, думается не в личностях, нашли бы других исполнителей воли руководителей высшего партийного звена. Цель — скомпрометировать Пономаренко и не дать возможности выпуска его, относительно правдивых мемуаров, а Федоров и Старинов — инструмент, как «фомка» для грабителя. К тому же высокие чины всегда стремятся сохранить видимость объективного судейства.
«Между тем письмо «истинного патриота» встревожило адресатов и достигло своей цели: «сверху» была спущена директива — издать работу Пономаренко тиражом не более 2 500 экземпляров под грифом «Для служебного пользования». В таком виде, спустя полтора года, она, наконец, увидела свет и 9 марта 1983 года мне представилась возможность вручить её автору. Пантелеймон Кондратьевич был безмерно рад. На моем экземпляре книги он написал: «Дорогому Г. А. Куманеву на память о работе над книгой и с благодарностью за вложенный в неё труд. Пономаренко. 9.3.85. Внуково».
Создали видимость демократии и свободы слова, а по сути, ограничили доступ к изданной публикации. Есть узкий круг лиц, кому предоставлена возможность прочитать книгу под грифом «Для служебного пользования», а остальные пусть утрутся. А, ведь, надо учитывать, кем по должности, в свое время, был Пономаренко! Правил республикой Беларусь, которая имела самостоятельный статус в Организации Объединенных Наций. Это его, Пантелеймона Кондратьевича, Сталин ввел в 1952 году, в расширенный состав Президиума ЦК партии. Поэтому, в верхах, издания его мемуаров и боялись: много, чего мог, порассказать лишнего.