иционно двойственной позиции. С одной стороны, он писал: «Как ни судить о личном поведении Грозного, он останется как государственный деятель и политик крупной величиной»[153]. С другой стороны, в той же книге хоть и скороговоркой, но отмечал, что царь страдал манией преследования, имел «садистические» наклонности, был виновен в убийстве сына, загубив тем самым династию, и т. д. А в курсе лекций по русской истории, десятое издание которого вышло в 1917 г., Платонов афористично заявил: «Душа Грозного была всегда ниже его ума»[154]. М.Н. Покровский, а за ним и представители его «школы» придерживались обычного марксистско-позитивистского взгляда: в каждом историческом деятеле видели представителя тех или иных классовых и иных социальных сил, а не свободную человеческую личность, и потому всячески уходили от моральных оценок. После Виппера (1922 г.), безусловно, положительные характеристики царю Ивану IV были впервые даны в учебнике для младших классов под редакцией А.В. Шестакова, вышедшем в 1937 г. Главку о царе Сталин редактировал собственноручно и сразу в нескольких экземплярах макета учебника[155]. И только после этого появились панегирики в учебниках для вузов, в работах С. Бахрушина, И. Смирнова, П. Садикова, С. Эйзенштейна, Ал. Толстого, В. Костылева и др. В тезисах Виппера опричнина характеризуется, как глубоко продуманная, а не спонтанная политика царя, причем в терминах сталинской эпохи: «чистка личного состава», «внутренний враг» и т. п. Привычка к модернизации прошлого через модернизацию языка и понятий осталась у него до конца дней.
«1570–1572 гг. происходила только чистка личного состава, – писал Виппер в очередном тезисе, – учрежденного в 1565 г. «государева удела», и в связи с этим устранено было ставшее не популярным названием его опричнины. Борьба с внутренним врагом оказалась успешная, оттого ослабели казни и опалы. Территории учрежденного в 1565 г. государева удела предстояло в дальнейшем расширяться, а его администрации разрастаться в виду того, что увеличились трудности внешней войны»[156]. Опричнина, по Випперу, несмотря на формальную отмену (об этом историки узнали впервые из записок Штадена), продолжала существовать и в дальнейшем как форма повседневной государственной жизни. В это время еще не были проведены исследования, позволившие уже в постсталинское время судить о конечной судьбе опричнины и подлинных «успехах» в борьбе «с внутренним» и внешним врагом[157]. Наш же историк пишет обо всем, как о факте доказанном. Вообще же, между его рукописными фрагментами нет очевидной связи, в них содержатся лишь ключевые для автора моменты запланированного доклада, что правомерно, если бы не отсутствие глубинной проработки исторических источников и непредвзятость суждений. Виппер положительно упомянул труды Садикова и Полосина. Несколько более подробно описал переговоры царя с польским королем Стефаном Баторием, которому отдал должное еще в 1922 г. В другом тезисе затронул вопрос о царском титуле, характеризующем масштаб притязаний царя. Но вот он пишет важный тезис о целях и последствиях Ливонской войны: «В 1582 г. состоялось трагическое завершение великой войны. Ее главной целью было открыть доступ к морю, вступить в общеевропейский обмен, занять положение в европейском мире. Но промежуточная сторона, Ливония и сама по себе представляла ценные владения, в которой за 20 лет московитяне сумели довольно прочно утвердиться: искусство в деле обрусения и колонизации западных областей стало в 16 в., во всяком случае, не ниже, чем XIX в., а вернее даже выше. Во время мирных переговоров московские уполномоченные отдали большое внимание вопросу о возвращении церковных имуществ, помещенных в Ливонии; православных церквей было немало выстроено в восточной части края.
Уступка Ливонии означала для множества русских, в ней прижившихся, выселением»[158].
Виппера не было в СССР в то время, когда большевики-ленинцы и сам наркомнац Сталин вполне искренне считали, что политика насильственной русификации, проводившаяся на протяжении столетий царизмом, стала одной из причин, приведших к революции. Больше думая о современной войне и современных политиках, чем о древности, Виппер за несколько лет до Сталина[159] тезисно записал схожий панегирик русскому народу: «Московское государство в эпоху военного разгрома живет еще старыми запасами сил, накопившихся за целые столетия. Не успел также истратиться и разложиться и тот изумительный человеческий материал, который зовется русским народом, та крепкая, бедная потребностями, долготерпеливая, привязанная к родному краю масса людей, которые составляли основу державы, и обеспечивали ее борьбу»[160]. В данном случае этот тезис должен был объяснить, почему так долго, с такими большими жертвами и с таким упорством шла малоперспективная Ливонская война. Но про «изумительный человеческий материал» Виппер писал еще в первые постреволюционные годы, а затем в эмиграции, не забывая сокрушаться по поводу того, в чьих руках этот «материал» оказался (имелись в виду «пришлые» большевики – «монархомахи»). Я не могу точно определить, чего здесь больше – политической лести или этнического высокомерия? Находясь в сталинском СССР, Виппер уже не считал, что «изумительным материалом» продолжает беспощадно распоряжаться один из бывших «монархомахов», да еще и «пришлый».
Затем автор набросал несколько тезисов о том, как ловко Грозный вынудил двоюродного брата Владимира Старицкого отдать его лучшие города, и о том, что бывшие верные соратники Ивана IV, участвовавшие в походах на Восток (Казань и Астрахань), не захотели участвовать в войнах на Западе. Князь же, Андрей Курбский, был не просто беглец, а давний соглядатай и «возможно предатель»[161].
Если в первом издании книги в центре внимания находилась внешняя политика царя, то теперь центр перемещался на опричнину: «Нельзя забывать, что опричнина была не только взрывом мести против действительных или мнимых изменников, не только жестом ужаса и отчаяния у царя, перед которым открылась вдруг бездна неверности со стороны лучших, казалось бы, слуг. Это была также военная реформа, вызванная испытаниями новой труднейшей войны». Запомним выражение историка о том, что опричнина была «жестом ужаса» царя. Так же она будет характеризоваться в произведениях Алексея Толстого и Сергея Эйзенштейна. Виппер был первичен. Когда москвитяне побеждали на Востоке, утверждал Виппер, то там они сталкивались с более отсталыми, чем они сами, народами, а на Западе Московское государство столкнулось с передовыми армиями. Войны на Западе выявили несовершенство общественного строя Москвы. Напомню, Виппер готовится к публичному докладу, который состоялся летом 1942 г., в то время когда немцы окружили Ленинград, стояли в сотне километров от Москвы, двигались на Кавказ и к Сталинграду. Он не боялся, что его слова могут истолковать как намек на современное состояние государства и армии. Впрочем, та точка зрения, что Россия исторически колебалась между отсталым Востоком и ушедшим вперед Западом, была широко распространена как в XIX, так и в ХХ вв., вплоть до времени борьбы с «космополитизмом» и низкопоклонством перед Западом.
Заключительный тезис гласил: «Надо дать себе ясный отчет в том, что означало это поражение во всей политической и жизненной карьере Грозного: он должен был допустить утрату драгоценнейшей области, из-за которой была почти четверть века война, которую считал достоянием своих предков, своей отчиной и дедчиной, в возвращении которых он видел залог будущего могущества своей державы. Кризис московской державы, обусловленный изменением международной обстановки, истощением сил Москвы, финансовых и военных, закрытием путей к Западу и вызванной этим затруднением отсталостью военной техники, совпадает и тесно сплетается с личной драмой Ивана Грозного, крушением его как личности. Его организм, когда-то могучий, казалось, полный неубывных сил, кипящей энергии, брызжущий разнообразием талантов, потрясенный страшными тревогами в жизни, все больше и больше разрушается, никнет и приходит в упадок. Губительный процесс идет быстрыми шагами»[162].
И наши, и иностранные источники единодушно сообщают о том, на что конкретно растрачивал свое могучее здоровье Грозный царь. Здесь я не стану их цитировать. Но нельзя не отметить отличный литературный стиль даже в предварительных тезисах, предназначенных для собственного пользования. В целом же в тезисах пока отражены положения и характеристики первого издания книги «Иван Грозный», хотя и на новый лад. Написаны они были, скорее всего, во время краткого пребывания в довоенной Москве между маем 1940 г. и июнем 1941 г. Это было время, когда Виппер обустраивался на новом месте, подключался к научной и педагогической деятельности и приступил к работе над переизданием давней книги. Нет документальных свидетельств того, как Виппер реагировал на дружественный пакт СССР – Германия и учитывал ли он его накануне реэмиграции и во время переработки книги. Могу только предположить, что он, совместно с Эйзенштейном и Толстым, должен был не только оправдать внешнеполитические притязания Ивана IV (а значит и Сталина), но и союзнические отношения с Германией. Первый шаг в этом направлении был сделан с помощью Эйзенштейна, поставившего на сцене Большого театра любимую оперу Гитлера «Тристан и Изольда» Рихарда Вагнера. Дальнейшие шаги в этом направлении зависели от того, как использовать и куда направить трактовку «записок» немцев – современников царя. Но с началом войны, резко менявшей политические ориентиры, менялась и концепция «государственного заказа». Возможно, все, что Виппер успел подготовить в краткий предвоенный период, он был вынужден уничтожить. Не случайно же научный архив историка несколько раз горел. Может быть, один из таких пожаров произошел сразу после внезапного начала войны и эвакуации Института истории и МГУ, а с ними и семьи историка в Ташкент. В любом случае далекие переезды, которые много раз предпринимали Випперы, действительно не способствовали сохранности научного наследия ученого.