Мне хотелось отметить один момент, который в выступлениях оппонентов, может быть, не был отмечен.
Да, Штаден, несомненно, старается принизить русский народ и доказать его неспособность к обороне и необходимости его уничтожения. Но Штаден вместе с тем ясно отдает себе отчет в мощи этого народа. Это не есть простое пренебрежение силами русского народа и русского государства. Во всех этих пунктах, которые здесь излагались так полно, сквозит только одна мысль, что нужно скорее выступить против той опасности, которая грозит Западной Европе с Востока. И эта мысль об угрозе, идущей от Московского государства, страх перед мощью русского народа проходит красной нитью не только у Штадена, но и во всех документах, которые были опубликованы в то время. Вся Европа взволновалась той угрозе, которая чуется на Востоке. После падения Полоцка начинают идти слухи, что русские не останутся в Ливонии, что будут угрожать Англии. Эта мысль сквозит у Штадена, когда он старается убедить, что «не так страшен черт, как его малюют». В этом отношении уже первые шаги русских в отношении политики в Ливонии показали, насколько опасен и грозен этот враг, не представление о том, что этот враг может быть легко разбит, а скорее преувеличенное представление о непобедимости русской армии. Вот выводы из чтения документов и немецких источников 50-х и начала 60-х гг.
Разгром Ливонского войска – это было большой свершившийся факт, и, если мы обратимся к ливонским летописцам, то вы увидите, какая паника охватила немецкое рыцарство в связи с этой неудачей…
Этот момент страха перед московской опасностью заставил публицистов, а Штаден является в первую очередь публицистом иностранной печати, особенно подчеркивать неспособность русских сопротивляться для того, чтобы преодолеть этот страх, который господствовал среди западноевропейского общества.
Напоминаю, что еще после событий зимнего времени Густав Адольф считал величайшим достижением, что ему удалось себя оградить от Московского государства болотами и озерами.
Мне кажется, что и этот момент представляет собой сейчас большое актуальное значение. Этой мощи русского народа не видели и, может быть, не видят в какой-то мере до сих пор те враги, которые вторгаются в наши пределы, но за это они дорого платят, они уже дорого поплатились и на полях Москвы, и на полях Ленинграда, и Старой Руссы, и многих других мест. Я думаю, этот момент страха перед русским оружием нужно учесть. Этот страх был совершенно основателен, потому что факты говорят сами за себя: не надо забывать, что при очень тяжелых условиях экономических, при очень тяжелых условиях технических Московское государство – это отсталое государство, как подчеркивали немецкие публицисты, в течение 24 лет сумело противостоять сильнейшей западноевропейской державе, не говоря уже об опасности, которая угрожала Москве со стороны Крыма и Турции, и выйти из войны если не победителем, во всяком случае, и не побежденным».
Б.И. Сыромятников[206]: «Не буду говорить о достоинствах блестящего доклада Р.Ю. Виппера, который только что заслушали.
Мне хотелось бы обратить внимание на ту тему, которая была поставлена на заглавие доклада, которое гласило так «Иван Грозный о борьбе его с изменой и интервенцией». Но, собственно говоря, о Иване Грозном мы очень мало слышали в сегодняшнем докладе. Очень мало мы слышали также и о борьбе Ивана Грозного с изменой. Мы слушали блестящий доклад о немецком опричнике Штадене и, собственно говоря, доклад, по-моему, можно было бы назвать «Штаден как политический деятель эпохи Грозного». За Штаденом Грозного мы сегодня не видели. Вероятно, это объясняется тем, что в других главах этой книги, отрывок из которой нам доложил Р.Ю., о Грозном говорится больше, ему уделяется там должное внимание. Вот почему и выступавшие сегодня товарищи говорили о Штадене, а не о Грозном. Такое перемещение темы не дало возможности осветить главную тему – борьбу Грозного с изменой. Сама постановка проблемы борьбы Грозного с изменой еще не определяет существа той борьбы, которая разыгралась в ту эпоху. Изменники, крамола, политические ненадежные элементы имеются в каждом обществе, в каждой эпохе, но сущность борьбы Грозного заключается в том, что в тот момент шла борьба между двумя историческими укладами: с одной стороны, выступали сторонники и партия умирающей Удельной Руси, с другой стороны – лагерь, возглавляемый Грозным, который строил великое централизованное Московское государство. Борьба с изменой – только частный эпизод, иллюстрация к этой великой исторической борьбе, которая превратила эпоху Грозного в эпоху великих реформ и привела к чрезвычайно глубоким социальным и политическим сдвигам.
…Чтобы показать, что Иван Грозный боролся не с придурками, а с действительной государственной опасностью, Роберт Юрьевич, опираясь на Штадена, говорит о заговоре, который был в 1567 г., то есть уже после учреждения опричнины. Но разве это был первый заговор? Но если Роберт Юрьевич хотел оправдать самую опричнину Грозного тем, что у него и у русского государства был действительно опасный враг, то разве эта опасность 1567 г. достаточна для подведения соответствующих исторических оснований под борьбу Грозного с изменой? Ведь это было после утверждения опричнины: а что привело к учреждению опричнины? Мы знаем, что эти измены и политические заговоры начались задолго до опричнины. Например, – 1553 г., когда Иван Грозный лежал на смертном одре и перед умирающим царем разыгралась знаменитая сцена, возглавляемая Курбским и его кликой, и это показало, что они стоят против и Ивана Грозного, и его политики, а кого они выдвигали? Все того же, о котором говорил Роберт Юрьевич, князя Владимира. Таким образом, здесь, говоря об измене как причине, которая привела к опричнине, следовало бы остановится на заговоре 1567 г., потому что это был не первый заговор, а ему предшествовал целый ряд таких заговоров, о которых прекрасно излагал Иван Грозный в своем письме к Андрею Курбскому. Следовало бы упомянуть о его борьбе с собацкой изменой, которая была не против Грозного, а против Великого Московского государства и той политической программы, которую проводил Грозный и о которой он блестяще изложил в своей переписке с Андреем Курбским. Совершенно случайно в данном случае заговорщическая опасность Ивана Грозного отнесена за счет Штадена. Мы знаем, что Штаден очень неоригинален в своей пропаганде и выступлениях против Московского государства. Прежде чем был открыт этот сенсационный документ о впечатлениях Штадена об опричнине, в руках русских историков была аналогичная работа Таубе и Крузе, таких же авантюристов, точно так же искавших повод сделать свою блестящую карьеру при русском царе. Все что русские историки встретили у Штадена, это не новое, а это новый вариант, новый прием этих авантюристов. Я думаю, что фигура Штадена в этом смысле чрезвычайно показательна, а также идеализирована в изображении уважаемого докладчика. Он выглядит чрезвычайно крупным политическим деятелем, несмотря на всю подлость и низость личного характера. Он вырабатывал такой план интервенции Московского государства, который чуть ли не претендовал на руководство всей международной политикой как раз тех государств, которые давно до Штадена открыли свои карты, и Польша, Дания, и Швеция давно приняли меры к тому, чтобы изолировать Московию от всякого влияния на нее западной культуры, чтобы легче можно было разгромить это варварское государство[207]. Возьмите эту переписку польского короля с изменниками и князьями московскими. Достаточно сослаться на эпизод с Андреем Курбским, который был одним из самых ранее крупных эмигрантов, ибо он как раз и возглавлял идеологически ту самую удельную партию, ту самую феодальную фронду, которая выступила против программы Грозного со своей реакционной программой. Недаром подчеркивалось, что у него и у княжат русских имеются такие же права на московский престол, как и у Ивана Грозного. Они думали, что и впредь будут править также русской землей вместе с московским царем, когда их старые уделы превратились в великое Московское государство всея Руси.
Были и другого рода авантюристы. Штаден – это беспринципный авантюрист, который думает только о том, как бы где-нибудь чем-нибудь воспользоваться. История оставила нам имя другого авантюриста, который прошел немало иноземных дворов, прежде чем попал ко двору царя Московского, – это Ивашка Пересветов, но это был действительно государственный ум. Он принес с собой в Московское государство не только готовность работать в интересах Московского государя, но и сумел глубоко понять исторический момент, который переживало в то время Московское государство. Повторяю, это был действительно талантливый и блестящий ум, которому следует уделять гораздо больше внимания, чем Штадену.
Сегодняшний доклад Р.Ю. Виппера имеет большое значение, все мы прослушали его с громадным интересом и увлечением. Но, думается, напрасно Роберт Юрьевич так усиленно подчеркивает, что будто бы среди русских историков господствовала такая точка зрения, что всякая политика Ивана Грозного вызывалась и мотивировалась только его личной нервозностью, жесткостью и т. д. После классической работы Платонова кто же не знает, каков истинный политический и исторический смысл опричнины и в какой мере ее можно сводить к личной борьбе Ивана Грозного с его врагами».
Председатель. Разрешите предоставить заключительное слово проф. Р.Ю. Випперу.
Проф. Р.Ю. Виппер: «Прежде всего относительно того, что в моей работе есть известные черты идеализации Грозного. Конечно, выступая первый раз в 1922 г. и теперь в 1942 г., с определенной политической целью, я хотел бороться с теми взглядами, которые представляли Грозного чрезмерно нервозной и жестокой натурой, утверждали, что у Грозного нет ни оригинальности, ни данных великого правителя. Руководясь такой общей задачей, я мог в своих аргументах несколько преувеличивать в другую сторону, главным образом в смысле умолчания о известных крайностях Грозного.