В течение этих 20 лет я многому научился, многое узнал из сочинений русских историков, но мой общий взгляд на Грозного нисколько не изменился. Несомненно, мы имеем дело с натурой, в которой было очень много страстности, была прирожденная жестокость, но ведь не этим определяется существо, значение той борьбы, которую вел Грозный. В связи с этим относительно целесообразных жестокостей – я бы предложил сравнить Грозного с Петром в известных положениях. Например, жестокости Петра при подавлении стрелецкого бунта, при предполагаемой или настоящей измене его сына[208].
Ливонская война продолжалась 24 года при возрастающих трудностях, и нужно различать отдельные периоды ее. Вспомните, как был встречен Грозный в Ливонии, с какой симпатией к нему относилось население, но по мере того как он не достигал нужных успехов, война становилась все более беспощадной. И вот мы видим, что эти походы 70-х гг. резко отличаются от походов в 50-х – начала 60-х гг. Тут ведется война на разорение и истребление населения. То же самое и развитие опричнины. Вначале она давала, может быть, меньшие жертвы, а в этот период особо критический, конечно, больше. Но и то, ведь вы знаете, что после 1571 г. террор прекратился, и само слово опричнина, которая никогда не было официальным, было запрещено, и опричнина превратилась в двор. Но не нужно считать, что вместе с тем произошла и отмена учреждения, напротив учреждение развивалось. Вот поэтому о конструктивной стороне в развитии административных и финансовых реформ Грозного я, конечно, не мог говорить ни в нынешнем докладе, ни вообще в моей книге, но тут я много учел, и могу сослаться на замечательные работы П.А. Садикова, И.И. Полосина, С.Б. Веселовского, которые дают богатый материал для создания совершенно не замечавшейся ранее конструктивной стороны политики Грозного. Тут мои оппоненты вели разговор о том, что я ввел некоторую идеализацию, я могу только сказать, что мне пришлось бороться против известных предрассудков. Я очень рад, что тут оказалось такое замечательное подтверждение в статье П.А. Садикова, который показал, какие трудности он встречал[209].
Позвольте мне остановиться на вопросе о сказаниях иностранцев и на том месте, которое среди них занимал Штаден. Я согласен с т. Сыромятниковым, который говорит, что Штаден представляет собой среднюю личность. Шлихтинг и Штаден отличаются, конечно, друг от друга. Те описания иностранцев, на которых приходилось раньше останавливаться русским историкам, были все описаниями таких иностранцев, которые приезжали на короткий срок с официальными миссиями, великолепно принимались, и от них настоящая жизнь была скрыта, они видели только поверхностную сторону. А здесь в лице Шлихтинга и Штадена, хотя это были и не равносильные таланты, мы видели людей, которые долгие годы жили совершенно незамеченными, вращались в самых разнообразных кругах, могли забираться в народные слои. Описание Москвы Штаденом удивительные по своей наглядности и по своему знакомству с бытом московским. Эти иностранцы могли дать необычайную картину. Нужно и к предыдущим иностранцам подходить с известной осторожностью, нужно анализировать их работу. Замечательно то, что тенденция их одна, а материал, который они дают, свидетельствует совершенно о другом. Нужно только это выбрать.
Насчет того, что Штаден не оригинален, я позволю себе привести кое-какие возражения. Все зависит от того момента, во время которого выступает тот или иной политический деятель. За 8 лет до штаденского проекта баварский торговец Либенауэр вот какого рода проект подал немецкому правительству. Он исходит из того, что Ливонией почти завладел Иван Грозный. Как быть? Он скоро может за Ливонией покорить Пруссию и Силезию.
Он исходит из этой опасности и вместе с тем указывает на другую огромную опасность с юга – со стороны Турции. Как же быть? Оба врага страшны. Нельзя ли заключить с московским завоевателем союз против турок?
Он пишет: католические государства не могут нам оказать помощь или по равнодушию, как Франция, например, потому что они заняты своими заботами… Как нам быть? Из тяжелого положения, в котором находится империя, есть только один выход: помириться с тем из врагов, который представляет меньшее зло, заключить союз. Чтобы вместе с ним направить оружие против другого врага, против Турции.
Доводы здесь имеются и отрицательные, и положительные. Если не помириться с московским князем, то он, оскорбленный отказом, пойдет еще дальше, пойдет на завоевание побережья Балтийского моря. У Швеции, Дании он отнимет острова, у самой империи Пруссию, может проникнуть и в Силезию, ведь с этой стороны империя не защищена.
В качестве положительного аргумента высказывается религиозный мотив.
Московская держава суть христианское государство, на которое можно опереться против нехристей. От союза с Великим князем всему христианскому миру получилась бы польза…
Это любопытный момент. Мне кажется, что тут и выступает оригинальность Штадена. Принимая во внимание наблюдения, которые он сделал, учитывая всю международную обстановку, можно сказать, что у него есть оригинальный план наблюдений. Те деятели, на которых указывал Борис Иванович (Сыромятников), уступают ему и по широте плана и по знанию нужных деталей.
В заключение мне хотелось сказать, что этим материалом я обязан неопубликованному собранию документов международной истории времен Ливонской войны, которые подготовлены в печати И.И. Полосиным. Я ему чрезвычайно обязан за знакомство с его работой об опричнине, открывшей мне конструктивные стороны этого учреждения».
Председатель: «Два других доклада, С.В. Бахрушина и И.И. Смирнова, разрешите перенести на следующие заседания нашей сессии, которая состоится 17 июня».
«Научная сессия Института истории, посвященная теме:
«Иван Грозный и его время»,
проходившая 7 и 17 июля 1942 г., город Ташкент.
Стенографический отчет.
(Продолжение).
17 июня 1942 г.
Председатель акад. Греков.
Председатель: «Сегодня у нас продолжение научной сессии Института, посвященной теме «Иван Грозный и его время». На прошлом заседании 7 июня мы заслушали чрезвычайно интересный и содержательный доклад Р.Ю. Виппера. Сегодня нам предстоит заслушать два доклада С.В. Бахрушина «Избранная рада Ивана Грозного» и И.И. Смирнова «Восточная политика Ивана Грозного».
Член-корр. С.В. Бахрушин (доклад не стенографируется).
И.И. Смирнов (доклад не стенографируется)[210].
Председатель: «Имеются ли какие-нибудь вопросы к докладчикам?»
М.В. Нечкина – член-корреспондент АН СССР[211]: «У меня два вопроса к С.В. Бахрушину.
Первый вопрос. Не усматриваете ли Вы некоторого (несоответсвия) концепции Избранной рады в том отношении, что вся ее политика вами трактуется как чисто дворянская, а между тем в том вопросе, на котором произошло ее падение, наличествуют феодальные элементы? Ведь конфликт с Грозным идет по линии борьбы с той централизованной монархией, которую сам Грозный хочет установить, в противоречие с Избранной радой. Как тут свести концы с концами? Мне представляется, одно противоречит другому. Если Избранная рада ведет чисто дворянскую политику, то в ее политике не может отсутствовать понимание централизованной монархии. Между тем, повторяю, конфликт, на котором рушится Избранная рада, сосредоточен на вопросе о понимании централизованной власти, т. е. на том вопросе, который является пробным камнем борьбы феодального боярства с прогрессивными элементами.
Второй вопрос. Если Ближняя дума и Избранная рада трактуются вами как нечто единое, то почему же эти два института назывались различно и сами себя понимали различно?
Наконец, третье – не можете ли Вы, Сергей Владимирович, дать подробнее историографическое введение к вашей концепции. Что Вы в ней усматриваете существенно нового по сравнению с прежней историографией?»
Бахрушин: «Прежде всего относительно того, что я считаю в своей концепции существенно новым. То, что политика Избранной рады была в основе дворянской политикой. Это противоречит той точке зрения, которая существует в старой литературе, – у Соловьева, Ключевского, частью у Покровского.
В учебниках и для средней школы и для вузов эту точку зрения я уже провел, и по сравнению с предшествующими она представляет нечто новое.
Второе, что я считаю новым, это то, что я пытаюсь по этому бесформенному кружку – Избранной Раде найти место в том государственном строительстве, которое шло в это время, конечно, еще в очень элементарной форме.
Относительно того, почему два названия: Избранная рада и Ближняя дума. Тут какое-то недоразумение, Курбский никогда не употребляет термин – Ближняя дума, он не употребляет также термин – боярин, а говорит – синклит. Он употребляет термины, заимствованные из ливонской практики – Ближняя рада, Тайная рада и т. д. И вот Курбский в своем стремлении литературно выражаться и употреблять иностранные слова, употребляет термин Избранная рада. Я это название беру условно и пишу его в кавычках.
Относительно противоречий между дворянской программой и тем поводом, из-за которых произошли расхождения между адашевским правительством и Иваном Грозным. Пора отказаться от такого упрощенного понимания, которое установил Соловьев. Он смотрел на это дело очень упрощенно – либо по ту сторону стола, либо по эту сторону стола. Думаю, что Избранная рада была некоторым компромиссом. Об этом я говорю в своем докладе, когда указываю, что я делал некоторые уступки. Моя точка зрения была первоначально та, которая легко разрешала все эти затруднения. В законодательстве того времени следов этого компромисса вы не найдете. Я с трудом собрал два-три примера такого компромисса, и основное заключается в том, что в XVI в. создать правительство исключительно из молодых людей было невозможно, как это показал пример Василия III, пришлось привлечь крупных феодалов. Имеется такое явление, когда в пылу борьбы используется идеологическое оружие. Я думаю, что это здесь уместно. Конечно, противоречие есть, но ведь как Вы нb повернете, противоречия будут».