Главу «Посмертный суд над Грозным» Виппер переработал основательно. В первом издании она состояла из четырех небольших разделов, в которых автор в свободной и обобщенной форме говорил о противоречивых оценках деятельности Грозного, которые давались русской и зарубежной историографией. Именно в этой главе историк задался вопросом: насколько зависели бы оценки деятельности царя от того, в какие годы он закончил бы свой жизненный путь? Виппер заявил, что умри Грозный в 1556 г., т. е. сразу после покорения Казани и Астрахани, его бы оценивали как «великого завоевателя, подобного Александру Македонскому». Он бы оказался непричастным к разгрому России в Ливонской войне, ему простили бы и казни, и все-все, как прощают Македонскому казни сподвижников и бред величия. Но поскольку царь вовремя не умер, то его зачислили «в другую историческую рубрику, под титул «тиранов». Его присоединили «к обществу Калигулы, Нерона, Людовика XI и Христиана II, в проблеме его личности психиатрические мотивы выступили чуть ли не на первое место»[237]. Размышление, конечно, любопытное, но малопродуктивное, и не только из-за банального умозаключения, что история не знает сослагательного наклонения. История-то не знает, но в России век за веком одни люди постоянно пытаются заставить других людей «переиграть» в своем воображении прошлое. Вот и Виппер в 1922 г., по собственной инициативе и без всякого давления со стороны советской власти, из чувства неприязни к силам, разрушившим его привычный мир, стал взывать к иным грозным и не менее разрушительным силам и образам.
Если взять за основу то, что Виппер написал об Иване Грозном, то можно сделать заключение: он отрицает свободу воли человека. Царь у него – жертва различных обстоятельств: то жертва корыстного окружения, то – заговоров князей и бояр, то – злобных перебежчиков, то – иностранных злопыхателей, государственных деятелей и т. д. Грозный всего лишь обороняется, вынужден отвечать на сторонние вызовы. Я думаю, что если человек (царь) свободен (а Грозный был, как и все люди, без сомнения, свободен!), то он волен был добиваться разгрома татарских ханств или не добиваться этого вовсе. Он волен был учреждать опричнину или начинать Ливонскую войну или же не делать ни того, ни другого. Он волен был жениться семь раз, а мог бы остановиться на первой, любимой жене и т. д. В случае более ранней смерти Ивана IV иной царь «на его месте» повел бы себя совершенно иначе, но нам не дано знать, как бы он себя повел, а главное – кем бы был этот другой? Кто мог предположить, что за год до смерти он станет виновником гибели своего сына Ивана? Тем более кто мог предугадать воцарение Бориса Годунова? Никто, даже в год смерти Ивана IV. Нельзя предугадать или предсказать бесконечные варианты будущего, поскольку оно открыто для преобразований и бесконечно вариативно. Человек свободно выбирает один из них, как единственно возможный. Опричнины могло не быть, все силы государства могли быть направлены царем и его окружением не против ливонцев (европейцев), а крымцев или, например, на открытие земель и освоение ресурсов Сибири. Тогда не было бы пожарищ 1571 и 1572 гг., тысяч проданных в рабство людей, Смутного времени и т. д., а освоенные с тех пор Сибирь, Дальний Восток, Аляска до наших дней служили бы бездонными источниками существования. Нашим правителям не занимать воинственности, но мудрости хватает не многим; к повседневному труду не приучены не только низы, но и верхи. Впрочем, задним числом можно предложить сотни придуманных сценариев и благодушных концов исторических драм. Действительно, любой человек, пока живет, свободно выбирает то один, то другой из вариантов и стремится проводить выбранное в жизнь. Другое дело, что из этого стремления получается и куда оно ведет? Непредсказуемость будущего – универсальный и самый восхитительный закон истории мира, поскольку история есть сама жизнь. А талантливо прожить свою жизнь может далеко не каждый. Грозный и Сталин, каждый по своему, но одинаково утопили свой дар жизни в пролитой ими крови, которая никогда не схлынет с Русской земли. Её запах до сих пор кого-то возбуждает, тогда как большинство, этих вечно потенциальных жертв, оставляет равнодушным.
Випперу отчаянно не хватало хотя бы одного зарубежного свидетеля грозненской эпохи, который бы положительно оценивал внутреннюю и внешнюю политику Ивана IV. Будучи знатоком западноевропейских архивов и исторических источников, он обнаружил во «Всемирной истории», в сочинении французского историка начала XVII в. де Ту, несколько пассажей о Московии, Ливонской войне и царе. Де Ту не был современником царя, не знал русского языка, писал на основании чужих рассказов и сочинений. Судя по тому, как его изложил Виппер, француз, так же как Карамзин (и за сто лет до него), увидел в царствовании Грозного несовместимую двойственность. Виппер писал, что французский историк отмечал успехи царя в укреплении и расширении государства, был славен делами, «блеск которых иногда омрачала его жестокость». Француз довольно подробно описал Московскую (Ливонскую) войну и ее потери для России (более 300 тыс. убитыми и 40 тыс. пленными), но еще хуже было то, что «эти потери обратили области (Великих) Лук, Заволочья, Новгорода и Пскова в пустыню, потому что вся молодежь (этого края) погибла во время войны, а старшие не оставили по себе потомства». Де Ту явно не поверил свидетельствам об опричнине и разгроме царем своих же городов, из чего Виппер сделал странный вывод, что «жестокость Ивана IV не кажется (французу. – Б.И.) чем-то из ряда вон выходящим. Нет еще того изображения московского царя в виде злого, до безумия распаляющегося тирана, которое нам так знакомо со школьной скамьи и которое позволило историкам более нового времени передать многозначительное, строго величественное прозвище «Грозный» такими обыкновенными словами, как Jean le Terrible, Jwan der Schreckliche»[238]. (Иван Ужасный, Иван Отвратительный).
Уже тогда, в 1922 г., Виппер винил Карамзина за то, что он заложил неприязненное отношение к Ивану IV в угоду своему «гуманному» покровителю Александру I и его бабке Екатерине II. Это он, Карамзин, заложил в современной историографии двойственную модель оценки деятельности Грозного, когда под влиянием кружка Адашева в 40–50 гг. XVI в. проводились удачные внутренние реформы, приведшие к успеху, а в 1560–1570 гг. царь единолично затеял Ливонскую войну и учредил опричнину. Конечно, в негативной оценке виновен не только Карамзин, размышлял Виппер, «виновны» и некие исторические документы, «обаянию которых мы невольно поддаемся» (надо думать, записки иностранцев?– Б.И.). Виппер сокрушался, что «Грозному не посчастливилось на литературных защитников», после чего перечислил всех современников царя от Ивана Пересветова и до Андрея Курбского, а за ними отечественных историков, до С.Ф. Платонова включительно. Тогда он всех зачислил в ненавистников царя. Последний раздел заключения первого издания книги посвятил Флетчеру, раскрыв наконец тайну своей неприязни к отцу «политического либерализма» XVI в. Оказывается, «в XIX в. историки, увлекавшиеся всеми видами оппозиции государственной власти, легко попадали в колею ранних обличений деспотизма и потому охотно принимали суждения отцов либерализма, публицистов XVI в. Флетчер, не имевший большого успеха в свое время… был очень оценен в XIX в., когда в России настало опять слепое увлечение английскими порядками и английскими модами. Его резкие приговоры, его злые обличения пришлись по душе тем поколениям, которые отворачивались от русского «варварства» и жили всеми своими помышлениями и желаниями в Западной Европе». Таким образом, потомок европейца, Виппер уже в 1922 г. выступил с позиций крайнего российского консерватизма, для которого даже респектабельный английский либерализм XIX в., с его ограниченной монархией и немалыми личными свободами, казался чересчур революционным и опасным для России. Ленин, пожалуй, был во многом прав, давая уничижительную характеристику политическим взглядам историка.
Последний, заключительный абзац той, давней, первой книги, который, как мне кажется, внимательно так никто и не прочитал, вызывает некоторое изумление, т. к. его смысл никак не вытекает из содержания рассматриваемого памфлета. Вот он: «Так завершился суд Новейшего времени над Грозным. Своеобразно обошлась судьба с этим богато одаренным детищем умирающей полуазиатской Москвы: полный увлечения европейской культурой, жадно тянувшийся к Западу, готовый бежать туда, чтобы окончить свои дни в прекрасной стране своего идеала, Грозный был разбит самым типичным воителем беспощадного к русским Запада, Баторием; англофил, он получил еще посмертный удар, как бы напутственное проклятие от Флетчера, представителя той самой нации, которой он более всего поклонялся»[239]. Как в политических доносах или в судебных заключениях сталинского времени, маститый историк связал в одном предложении отвратительного либерального англичанина Флетчера с «англофилом» (?) Баторием, «типичным воителем беспощадного к русским Запада». Виппер «забыл», что войну затеял совсем не Баторий, а в войсках Грозного англичан и других западноевропейцев было не меньше, чем в войсках Батория! Особенно нелепо выглядит сентенция о том, что Грозный якобы был увлечен европейской культурой, а потому «жадно тянулся к Западу». На самом деле он много десятилетий вел истребительную войну, разрушал католические и протестантские храмы, силой насаждал православие, переселял европейское население в глубь Московского царства, а на его место насильно селил «московитов», проявляя свое особое «увлечение европейской культурой». Но казнил всегда, без особой избирательности: как своих, так и чужих. Конечно, когда колесо войны повернулось, Баторий находил способы ответить, как говорят политики в наше время, симметрично. Грозный опустошил не только Ливонию, но и собственную страну. Жаль, что он так и не узнал о скором Смутном времени и падении династии, как и Сталин – о жалкой судьбе своей империи.