[10].
И в Средние века, и в советское время именно место «красило» человека, включая вершину властной пирамиды. Как и Сталин, практически случайно, благодаря серии внутрикремлёвских интриг, Хрущев занял сталинское место и вполне исправно выполнял функции сменного вождя. Так же случайно после смерти Ивана Грозного трон занял малознатный боярин, потомок татарских мурз (так считал историк А.А. Зимин) Борис Годунов. У нас, как нигде в мире, «величие» человека определяется высоким местом, на которое он взгромоздился и сумел удержать за собой до смерти. Жизнь и смерть Грозного и Сталина хорошо демонстрируют этот принцип.
По поводу величия Сталина у Баткина есть еще одно нетривиальное умозаключение. Он обратил внимание на то, что люди, рассуждающие о вожде, обычно делятся на две противоположные группы: одни считают его великим человеком и государственным деятелем по типу Цезаря, Наполеона, на худой конец – кардинала Ришелье; другие тоже говорят о его гениальности, но со знаком минус, т. е. признают в нем гения злодейства. Но как здесь не вспомнить Пушкина с его бессмертной фразой, что гений и злодейство – две вещи несовместные! Это справедливо не только для художника, замечает Баткин, но и для политика, а я хочу добавить – для любого случая гениальности и злодейства. Это только в религиозной секте манихеев, на ранних этапах противостоявшей христианству, присутствовало два божества, борющихся между собой. Из них одно – божество добра, другое тоже божество, но зла. Эти два начала вечно борются в этом мире, а человек, по мысли манихеев, подобно щепке, затягивается в круговорот борьбы мировых сил. «Да может ли божество быть злым?» – вопрошает на это наш автор. Конечно же, нет, ответим мы ему в унисон. Сталин – это «интеллектуальное, духовно-психологическое убожество»[11], а никакое не божество и не гениальность, даже злая[12]. Так что же он такое, как его понять и как объяснить? Автор нашел отличную ответную метафору: «На биологической шкале самый крупный осьминог все же несравненно примитивней самой маленькой собаки или, тем более, шимпанзе. Сталин был редкостно крупным экземпляром довольно примитивного социального класса, семейства и вида»[13]. Трудно признаться себе, что «во главе террористического режима, перевернувшего мировые пласты и унесшего миллионы жизней, могла стоять посредственность»[14]. Но признать это все же придется нам, людям XXI в. В этой книге показано, как «посредственность» без большой надобности и без далеко идущей цели, скорее из прихоти и желания проявить злую силу, вторглась в сложнейшие процессы научного и художественного творчества, лишала таланта и жизненной потенции великих творцов. А все из-за того, что Сталин не хотел быть первым и единственным правителем России, залившим страну непомерной кровью якобы ради ее же блага. Это он жестом артиста Н. Черкасова в роли Ивана Грозного ткнул в лицо народу указательным пальцем после очередного убийства: «Мало!»
А как же быть с полюсами добра и зла, присутствуют ли они в человеческой реальности? Без сомнения, присутствуют. Я уже писал об этом, за что меня заочно стали обвинять в манихействе. Вынужден объясниться еще раз: мы, и не только мы, а все люди с древнейших времен и от рождения находимся в поле величайшего морального напряжения, выбирая раз за разом через поступки вектор движения к тому или иному полюсу. Но «моральное поле» не есть только внешнее по отношению к человеку. Это поле, а не терзающие бедную душу одноразовые демоны или апокалиптические ангелы света и ангелы тьмы. Каждый человек, а значит и все человечество, несет в себе на интуитивном уровне понятие о добре и зле, но каждый свободно выбирает тропинки и пути через вершины и провалы, без принуждения двигаясь к своим полюсам. Все герои моей книги, в особенности Сталин и Иван Грозный, шли своими путями по своему времени, и каждый индивидуально теперь несет ответственность за все сделанное не столько в царстве мертвых, сколько в мире живых. Моральный критерий всегда одинаков на все времена, разница в аранжировке, которая с веками действительно обогащается и усиливается[15]. Поле борьбы – это внутренний человек, его душа, даже если души не было или уже нет. Никогда, ни при одном режиме, нельзя забывать о цене, которую несут люди за свои действия. Сталинский режим и его порождения – одни из самых затратных по крови.
На заре перестройки появились первые работы, в которых делались попытки сопоставить эпоху Сталина и времена других репрессивных и тоталитарных режимов. Еще до этих событий на Западе было опубликовано некоторое количество антисталинистских сравнительных жизнеописаний, но в большинстве своем их авторы не проявляли ни глубокого знания материалов советской истории, ни ярко выраженного таланта историка. Дело было не только в том, что архивные документы по известным причинам были недоступны, но и в том, что авторы были старательными ремесленниками, которых всегда большинство. В основном в них предлагалось жизнеописание двух современников, двух диктаторов: Сталина и Гитлера[16]. Как уже говорилось, проблеме Сталин – Иван Грозный, их «перекличке» через века русской истории в зарубежной литературе особого внимания не уделялось, если не считать сюжетов, связанных с последним кинофильмом Сергея Эйзенштейна. История разработки «образа Ивана Грозного» в исторической науке и идеологии эпохи сталинизма еще не рассматривалась.
За все годы новейшей истории в современной России вышло только две работы по близкой теме и заслуживающие упоминания. Это публицистические статьи философа М. Капустина и историка А. Богданова. В статье Капустина «К феноменологии власти» предполагалось рассмотреть цепочку: Грозный – Сталин – Гитлер. Связку Грозный – Сталин автор предлагал рассмотреть диахронически, т. е. сопоставляя двух героев, находящихся в разных временах, а связку Сталин – Гитлер синхронически, как живших и взаимодействовавших в одном, общем интервале времени[17]. Статья интересна постановкой проблемы, но слабо обоснована и историософски, и фактическими материалами. Кроме общих положений типа того, что «культ личности Сталина во многом походит на культ фюрера»[18], в статье найти что-то трудно. Сильнее и глубже публицистическая статья известного российского историка А.П. Богданова «Тень Грозного. Отрицание пройденного в толстых журналах», вышедшая в 1992 г. в журнале «Знамя». Впервые со времен академика С.Б. Веселовского (1876–1952 гг.), попытавшегося тайно сопротивляться сталинской «реабилитации» Грозного (о чем стало известно только в 60-х гг. ХХ в., т. е. после его смерти[19]), и книги В.Б. Кобрина «Иван Грозный» (1989 г.) появилась честная и искренняя работа Богданова, давшая общую оценку взглядам на Ивана IV начиная с конца XVI до конца XX в. Хочу воспользоваться его обзором как основой, для того чтобы в дальнейшем не возвращаться к узловым историографическим проблемам этой тематики.
Богданов справедливо отмечает, что «дуализм был присущ образу Ивана Грозного с самого его зарождения в XVI в.»[20]. Но тут внесем небольшую корректировку, указав все же на то, что в XVI в. особого дуализма не замечалось. Московские люди и особенно иностранцы, непосредственные свидетели и участники событий, заставшие годы правления царя, отрицательно отнеслись к опричнине и ко всему тому, что она принесла, даже если они сами были вовлечены в ее сумасшествия. Как считал известный советский медиевист Р.Г. Скрынников, архивы XVI–XVII вв. якобы пострадали не столько во время Смуты и польской интервенции XVII в., сколько в результате «чистки», т. е. сознательного их уничтожения первыми Романовыми. Как человек, изучавший историю мирового архивного дела, в том числе России, отмечу, что во всем мире (исключая, может быть, Англию) отношение к сохранности архивов до XVIII–XIX вв. было, мягко говоря, безобразным. Не везде их уничтожали сознательно, но почти повсеместно на них не обращали особого внимания, и они сгорали и сгнивали, как ненужный хлам. Добавим, что после Смуты XVII в. был XVIII в. с его непоследовательным отношением к «старым бумагам», а за ним пожар Москвы 1812 г. и последующие архивные трагедии. Но и то, что дошло до нас через четыре века после Грозного, не так уж мало. Это в первую очередь комплекс официальных летописей, затем поздние местные летописи (Новгородская, Псковская и др.), дипломатические документы, извлеченные из иностранных хранилищ, переписка с царем беглого князя и первого русского диссидента Андрея Михайловича Курбского и др.
Необходимо отметить и еще одну особенность эпохи Ивана IV: в результате террора была так основательно запугана и частично уничтожена критически настроенная верхушка феодального общества, что только тот, кто смог бежать из страны, имел шанс оставить хоть какие-то документальные свидетельства о своем времени. А удачно бежал практически один Курбский и несколько иностранцев, другие кончили жизнь в отечестве на колу или иными и очень разнообразными способами. Например, шотландский чародей, лекарь, алхимик-отравитель, грамотей и наушник царя, Бомелий, знавший его самые сокровенные мысли, был зажарен на вертеле заживо. А уж он или высшие командиры опричного войска, если бы остались живы, были способны оставить хоть какие-то документальные свидетельства. Бельский, отец и сын Басмановы, Грязной (этот был точно грамотен и склонен к письму, т. к. сохранилась его переписка с царем) и др., переживи царя, многое бы рассказали о его опричных идеях и военных замыслах. Совсем не случайно, что во многом благодаря иностранцам, служившим в опричнине, которым удалось бежать из Московии, до нас дошли живые свидетельства эпохи. Это наполненные непревзойденным древнерусским колоритом информационно ёмкие воспоминания о своем, чаще всего недостойном, поведении во время пребывания в России. Но Грозный – один из первых правителей в русской истории, уничтоживший не только своих врагов и опасных соперников, но и «команду», т. е. главных организаторов опричного террора. Примерно так же с середины 30-х гг. ХХ в. стал действовать и Сталин, сменив (уничтожив) команду Дзержинского командой Ягоды, а его самого и его людей заменил людьми Ежова, затем и его команду заменил людьми Берии, а затем эстафету принял Хрущев, уничтоживший Берию, и т. д. Гибель первой большой волны чекистов примерно совпала по времени с первыми приступами интереса Сталина к фигуре Грозного и к другим тиранам всемирной истории.