[267]. Донесение интересно тем, что Толстой на публике заявил о своей близости с верховным правителем, о частых личных встречах, о разговорах в писательской среде, связанных с подкупом властью части творческой интеллигенции. Не знаю, насколько искренне Толстой выразил свое восхищение и отметил исключительную открытость и даже как будто прямолинейность в характере Сталина? Он говорил на фоне высказываний других писателей, зафиксированных в том же донесении, обвинявших Сталина в ханжестве, двуличии и коварстве. Не исключено, что Толстой, прожив уже около десяти лет в СССР, точно знал: многие его слова, произнесенные публично, станут известными «самому». По словам сына Толстого Дмитрия, отец боялся Сталина «до дрожи». До последнего дня своей жизни писатель был в зоне пристального внимания вождя.
Вопрос о взаимоотношениях Сталина с Толстым за все время их знакомства, похожего на неравное содружество, будет еще не раз объектом подробного изучения[268]. Здесь же отмечу только то, что Сталин хорошо понимал и ценил талант писателя и открыто использовал его в своих целях, а Толстой с нарастающим рвением старался предугадать капризы и желания верховного идеолога и правителя. Толстой в советский период жизни свой несомненный писательский дар сознательно поставил на службу режиму. Не родине, а именно режиму. Родине можно служить, уйдя в тень, служить, находясь в эмиграции, даже посмертно, как многие служат до сих пор, а режиму – только «здесь и сейчас» и на виду, т. е. публично, а иначе нет смысла возвращаться с чужбины. В 1923 г. ни о какой «державности», в монархическом, националистическом или сталинистском духе, не могло быть и речи. Ряд современных авторов, настаивающих на великодержавных склонностях писателя, лукавят. Он вернулся не для того, чтобы припасть к стопам «Державы», а к победителю, к тому, кто казался сильным: сначала к Ленину и Троцкому, затем к Сталину, а вскоре – к образам Петра Великого, Грозного, Малюты Скуратова и т. п.
Сейчас только в общих чертах известна одна из самых сомнительных страниц в творческой биографии Ал. Н. Толстого, связанная с повестью «Хлеб. Оборона Царицына», откровенно фальсифицирующая историю Гражданской войны и роль в ней И.В. Сталина. Читать книгу скучно, настолько она плоха. Сам Толстой еще при жизни признал ее литературную ничтожность. Однако в наше время многое начинает проясняться и в связи с этим одиозным произведением, и в связи с реалиями сталинской биографии периода Гражданской войны, и утверждением сталинизма.
В январе 1930 г. Сталин написал письмо Максиму Горькому в ответ на его предложение провести ряд мероприятий, способствующих воспитанию молодежи в революционном, оптимистичном духе. Сталин поддержал его предложения, в том числе «издать ряд популярных сборников о «Гражданской войне» с привлечением к делу А. Толстого и других художников пера»[269]. Горький, вернувшийся в СССР гораздо позже Толстого, постоянно проявлял инициативы, которые Сталин поддерживал, но так ловко, что они всегда играли ему на руку. В этом смысле Горький находился со Сталиным в тандеме.
Надо иметь в виду, что за десятилетие между 1920 и 1930 гг. вышло значительное количество исторических и документальных публикаций о революции и Гражданской войне в СССР. Почти все известные деятели эпохи приняли в этих изданиях участие; активно работали в исторических и архивных комиссиях и организациях. В большинстве своем они были достаточно объективны по отношению ко всем участникам революционных событий ленинского круга. Конечно, контрреволюция, как проигравшая сторона, представлялась в карикатурном или в уничижительном виде. Добиваясь единоличной власти, Сталин теперь уже своих политических врагов, т. е. бывших соратников-революционеров, представлял в уничижительном облике, сводя успехи Октября и Гражданской войны к руководящей роли собственной персоны. После 1929–1930 гг. Сталин, используя различные идеологические и пропагандистские рычаги и ширящиеся репрессии, взял под контроль не только факты своей биографии, но и трактовку начального этапа советской истории, столь важного для его бывших соратников и его самого. В своей предсмертной книге о Сталине Лев Троцкий зафиксировал этот поворот: «С 1929 г. начинается пересмотр истории, и убираются люди из исторических комиссий», – писал он[270].
Когда Горький обратился (разумеется, после согласования со Сталиным) к участникам Гражданской войны с предложением собирать архивные материалы и воспоминания, то ЦК ВКП(б) немедленно поддержал его. В 1931 г. была создана главная редакция «Истории Гражданской войны в СССР», куда на первых порах, помимо М. Горького, вошли: И. Сталин, В. Молотов, С. Киров, К. Ворошилов, А. Жданов, А. Бубнов, Я. Гамарник. В последующие несколько лет часть из них была убита (Гамарник покончил с собой). Отныне М.Н. Покровский, которому оставалось прожить еще несколько месяцев и который все двадцатые годы оказывал услуги на историческом фронте Сталину в борьбе с Троцким, впал в немилость. Он успел самостоятельно умереть в апреле 1932 г., но посмертной травли и «разоблачений» не избежал.
Тем же решением ЦК был создан секретариат главной редакции, которой поручил издать 10–15 томов истории Гражданской войны. Первый том: «Подготовка Великой пролетарской революции. (От начала войны до начала октября 1917 г.)» вышел в 1935 г. тиражом 300 тыс. экз. в роскошном полиграфическом исполнении. Потом он неоднократно переиздавался, но скромнее. Сейчас это издание находится в архиве-библиотеке Сталина[271], а в фондах других отделов ЦК ВКП(б) хранится еще с два десятка промежуточных и подготовительных вариантов этого и других томов[272].
Просматривая архивные материалы, очень любопытно сейчас наблюдать, как Сталин и те, кто хотел ему услужить, пытались задним числом изменить сам ход исторических событий и даже «масштаб» (в точном смысле этого слова) действующих лиц. Последнее приобретает анекдотичный характер: накануне октября 1917 г. был избран новый состав ЦК РСДРП(б), под символом которого и осуществлялся переворот. В первом томе были помещены портреты всех членов ЦК сначала в алфавитном порядке (кроме Ленина) и все одного размера. В соответствии с алфавитом Сталин и Троцкий оказались рядом. Затем, через ряд этапов, Сталин оказывается на втором после Ленина месте на фотографии чуть меньшего размера, а затем каждый новый ряд фотопортретов давался в убывающих размерах. Последний ряд (на нем изображения размером с почтовую марку) отдан врагам – наиболее активным участникам революции и Гражданской войны: Л. Троцкому, Л. Каменеву, Г. Зиновьеву, Т. Смилге и рано умершему В. Ногину[273]. Этот прием был применен ко всему изданию. Откровенная фальсификация, методично, шаг за шагом, охватывала все большие области исторического знания.
Секретариат главной редакции «Истории Гражданской войны» возглавил историк школы М.Н. Покровского И.И. Минц, всю Гражданскую войну комиссаривший в одной из конных армий. Сталин считал себя автором идеи формирования больших кавалерийских соединений, а потому благоволил ко всем бывшим конармейцам «из буденновских войск». Будущий советский академик от истории Минц, по признанию самого Толстого, стал главным консультантом во время его работы над повестью «Хлеб». По его же свидетельству, вторым консультантом (в зависимости от того, с какого бока считать?) стал нарком обороны и бывший командир царицынских отрядов К.Е. Ворошилов. В те годы Минц (и его молодые помощники: Е.А. Городецкий, Э.Б. Генкина, Г. Костомаров, Н. Трусова, Р. Кроль – всего 26 человек[274]) контролировал поиск и анализ архивных документов о революции и Гражданской войне[275]. Он же был главным транслятором сталинской интерпретации этих событий[276]. Несмотря на это, Сталин контролировал каждый шаг даже своих выдвиженцев, не позволяя им слишком сильно выдвигаться вперед. На макете первого тома «Истории Гражданской войны в СССР» Сталин на странице с выходными данными, помещенными в самом конце книги, где есть указание: «Редактор – член секретариата Главной редакции – И.И. Минц», обвел этот текст карандашом и написал взамен: «Технические редакторы: Минц, Стецкий, Бубнов»[277]. Этим он поставил Минца «на место», указав, что он всего лишь технический работник и к тому же не единственный. Впрочем, и Стецкий и Бубнов вскоре будут расстреляны.
Не вызывает сомнения, что тему повести «Хлеб. Оборона Царицына», круг главных героев и консультантов (цензоров) определил сам вождь; недаром он так мучил Толстого с книгой «Восемнадцатый год», входившей в эпопею «Хождение по мукам». Дело в том, что ни в первой, ни во второй книгах романа не было исторических персонажей: литературные герои сплошь вымышлены, хотя многие из них несли на себе отдельные черты реальных людей с подлинными фамилиями. Напомню: первая книга трилогии «Сестры» создавалась в эмиграции, где автор был свободен в интерпретации событий и оценок личностей. Для примера приведу текст из берлинского издания 1922 г. Тогда Толстой так описал «штаб революции», его вождя и революционный народ:
«– Вот змеиное гнездо где, – сказал Рощин, – ну, ну…
Это был особняк знаменитой балерины, где сейчас, выгнав хозяйку, засели большевики. Всю ночь здесь сыпали горохом пишущие машинки, а поутру, когда перед особняком собирались какие-то бойкие оборванные личности и просто ротозеи-прохожие, на балкон выходил глава партии и говорил толпе о великом пожаре, которым уже охвачен весь мир, доживающий последние дни. Он призывал к свержению, разрушению и равенству… У оборванных личностей загорались глаза, чесались руки…