а была в 1556 г.
В брак с Марией Темрюковной Иван вступил в 1561 г., в пьесе это событие отнесено к 1553 г.
Филипп Колычев был призван в митрополиты в 1566 г., а по пьесе выходит, что он был призван Иваном вскоре после выздоровления, т. е. в 1553 г.
Поручение царя Ивана Гансу Шлитте привезти из Западной Европы ученых, оружейников, строителей было дано в 1547 г. Вторичная попытка со стороны Шлитте привезти в Москву специалистов относится к 1549 г. Обе попытки кончились неудачей в результате интриг со стороны магистра Ливонского ордена. Эти события, происходившие в 1547 и в 1549 гг., выведены в пьесе, как непосредственный повод к войне с ливонцами, начавшейся в 1558 г.
Война с Ливонией началась в 1558 г., между тем в пьесе начало ее опять-таки отнесено вслед за событиями, имевшими место в 1553 г.
Выезд царя Ивана в Александровскую слободу произошел в 1565 г., а Симеон Бекбулатович был посажен Иваном «государем» на Москву даже в 1575 г., между тем эти события в пьесе опять-таки отнесены ближе к 1553 г., и т. д., и т. д.
Можно признать право за драматургом в известной мере нарушать хронологию событий, сдвигать их во времени или разделять их в том случае, если этот прием не искажает исторических и политических тенденций, а наоборот, подчеркивает самое главное и существенное в исторических событиях. В пьесе А.Н. Толстого многочисленные исторические неточности не только не подчеркивают основного и главного – прогрессивной деятельности Ивана IV, но наоборот, искажают политические и исторические тенденции того времени. Я прежде всего имею в виду то, как А.Н. Толстой обрисовывает облик Шуйских. Как известно, Шуйские в жизни Ивана IV и в истории государства российского того времени, играли крайне отрицательную и подлую роль.
Иван IV, вспоминая свое детство, с негодованием говорил: «Нам бо во юности играюще, а князь И.В. Шуйский сидит на лавке, локтем опершися, отца нашего о постелю ногу положив, к нам же не преклоняяся». Шуйские не стеснялись оскорблять Ивана, вламывались ночью в его палаты и на его глазах разделывались с близкими Ивану людьми. В последующее время Шуйские не раз участвовали в заговоре против Ивана и изменяли ему. Во время тяжелой болезни Ивана IV, когда он потребовал от бояр присяги на верность малолетнему сыну своему – значительная часть бояр во главе с Иваном Михайловичем Шуйским отказалась присягать царевичу и наметила себе послушного царька в лице двоюродного брата Ивана IV – Владимира Андреевича Старицкого.
Позже из рода Шуйских вышел такой многократный предатель, сума переметная и классический двурушник, как Василий Шуйский. Таков облик Шуйских и такова их роль. И если следует говорить об ошибках, о непоследовательности царя Ивана, то одной из таких ошибок является то, что он не искоренил Шуйских.
Между тем А.Н. Толстой в своей пьесе приукрашивает Шуйских. Он рисует Петра Ивановича Шуйского, как человека, преданного Ивану IV, использует для своей пьесы непроверенный (а может быть даже выдуманный А.Н. Толстым) факт, что будто П.И. Шуйский присягал на верность сыну Ивана, и в то же время игнорирует исторически достоверный факт, что Иван Михайлович Шуйский был организатором неповиновения царю Ивану, требовавшему присяги своему сыну.
Из всего сказанного следует, что мутная пьеса А.Н. Толстого об Иване Грозном, как не отвечающая требованиям воссоздания облика царя Ивана IV, не может быть принята к постановке в театрах и разрешена к печати. Постановка этой пьесы или ее издание было бы воспринято советской общественностью как подлинный ответ на требования к советской литературе и к исторической науке о воссоздании истинного образа крупнейшего русского государственного деятеля. Тем самым постановка этой пьесы или издание ее усугубили бы путаницу в головах историков и писателей по вопросу об истории России в XVI в. и Иване IV.
В связи с изложенным надо запретить постановку пьесы А.Н. Толстого «Иван Грозный» в советских театрах, а также запретить опубликование этой пьесы в печати.
(подпись) ЩЕРБАКОВ.
28 апреля 1942 г.[357]».
Удивительно, но в этом окончательном тексте есть фрагмент, где изложение ведется от первого лица. Вот он: «В пьесе А.Н. Толстого многочисленные исторические неточности не только не подчеркивают основного и главного – прогрессивной деятельности Ивана IV, но наоборот, искажают политические и исторические тенденции того времени. Я, прежде всего, имею в виду то, как А.Н. Толстой обрисовывает облик Шуйских. Как известно, Шуйские в жизни Ивана IV и в истории государства российского того времени играли отрицательную и подлую роль… Если следует говорить об ошибках, о непоследовательности царя Ивана, то одной из таких ошибок является, что он не искоренил Шуйских»[358]. Далее гнев автора почему-то был почти целиком обращен на род Шуйских, в большей степени, чем на одиозную фигуру «изменника родины» Андрея Курбского. Особо подчеркивалось, что А.Н. Толстой предосудительно приукрашивает Шуйских. На самом деле Петр Иванович Шуйский (других нет) появляется в пьесе только один раз в пятой картине в сцене встречи с князем Курбским на мызе под Ревелем, причем они показаны скорее союзниками-изменниками, чем врагами друг другу.
Невозможно поверить в то, что секретарь ЦК в записке Сталину сохранил местоимение «я», кому бы оно ни принадлежало, за исключением самого вождя. Скорее всего, весь окончательный текст, как и большинство хлестких характеристик героев средневековой эпохи, положительные оценки царя и очень поверхностная, грубая критика художественного произведения Толстого записаны со слов Сталина. В таком же тоне и такими же словами кремлевский «ценитель» позже будет делать замечания великому кинорежиссеру С. Эйзенштейну, обвиняя его в незнании истории, а царя Ивана в том, что он якобы не решился добить каких-то пять боярских родов. В записке секретаря ЦК содержится суть сталинской трактовки образа Ивана Грозного, которая затем расползлась по всем околонаучным и пропагандистским весям охваченной войной необъятной родины.
У всех записок не только один источник, но и общие составляющие. Помимо текстуально близких постановочных и констатирующих частей, развернутые варианты записок содержат значительные историографические вставки и пояснения. Авторы со знанием дела упоминают Н.М. Карамзина, который «поставил царствование Ивана IV по конечным результатам наряду с татарским игом». Упоминают автора дореволюционных учебников Д.И. Иловайского, известных историков С.М. Соловьева, В.О. Ключевского и почему-то Г.В. Плеханова. Причем в ряде случаев дают точные библиографические ссылки на редкие издания. Помянуты недобрым словом и яркие произведения старшего тезки советского драматурга, Алексея Константиновича Толстого о тиране и душегубе. Но совсем не упомянуты известные историки, отмечавшие ряд положительных моментов царствования Ивана IV: это в первую очередь В. Соловьев и С. Платонов. Кроме того, на обоих развернутых вариантах установочная часть и негативные выводы отчеркнуты на полях синим карандашом неизвестной рукой, а в ряде мест подчеркнуты машинописным способом. Это часто делалось для того, чтобы обратить внимание загруженного работой адресата на основную мысль текста. Во всех трех вариантах содержится требование запретить не только постановку пьесы, но и ее опубликование в печати. Анализ текстов всех трех записок позволяет предположить, что при доработке окончательным вариантом стал документ, отправленный позже в секретный архив ЦК, ныне хранящийся в РГАНИ и опубликованный здесь полностью. Именно в нем, помимо обвинений в исторической некомпетентности Толстого, делается попытка дать развернутый профессиональный обзор дореволюционной историографии и обосновать мотивы, заставляющие пересмотреть оценку роли личности Ивана Грозного в истории России. Кроме того, бросая обвинение Толстому в антиисторизме, авторы записки грамотно выстраивают хронологию грозненской эпохи, грубо нарушенную в пьесе Толстого. Трудно поверить в то, что в недрах Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) работал специалист, разбиравшийся не только в дореволюционной историографии вопроса, но и хорошо знакомый с фактическим материалом. Нет сомнений, что авторы записки пользовались исторической справкой, подготовленной специалистами Института истории. С 1930-х гг. все чаще практиковалось использование академических институтов в целях идеологической работы партии, а точнее, в целях антинаучных затей и капризов вождя.
Вопрос об авторстве исторических экскурсов в развернутых вариантах записок на имя Сталина остается открытым. Ясно, что автор неплохо знал научную литературу и грозненскую тематику в целом. Р.Ю. Виппер, который на тот момент был любимым сталинским историком за его давний очерк об Иване Грозном[359], автором записки быть не мог. В 11-страничном варианте записки из РГАНИ он упоминается в ряду реакционных буржуазных историков, ненавистников царя. Напомню, что это откровенная ложь: Виппер первым и независимо от политической конъюнктуры еще в 1922 г. сотворил панегирик Ивану IV, о чем Сталин прекрасно знал. Скорее всего справка в ЦК составлялась С.В. Бахрушиными и/или М.В. Нечкиной. Бахрушин до возвращения в мае 1941 г. Виппера в СССР считался ведущим специалистом по грозненской тематике, а появившийся Виппер, как протеже Сталина, оттеснил его на второй план. Но и Нечкина даже после разгрома «школы Покровского» по традиции, заложенной учителем, относилась к Випперу согласно характеристике, данной самим В.И. Лениным, т. е. как к «прислужнику господствующей буржуазии». Еще до войны, в первом издании БСЭ, рассуждая об эпохе Ивана IV и ее историографии, она характеризовала Виппера все в том же ленинском духе, но в Ташкенте в конце 1942 г. резко и немотивированно переменила свое мнение о нем самом и его книге. Свою лепту мог внести и С.Б. Веселовский, который летом 1943 г. записал, что дирекция Института истории и газета «Литература и искусство» пожелали знать его мнение о трилогии другого участника сталинского проекта – В. Костылева