[360]. Его мнение могли затребовать и о пьесе Толстого, и он его действительно высказал, но позже, в 1945 г. после смерти писателя. Однако Веселовский резко отрицательно отнесся не только к указанным литераторам, но и к вмешательству властей в научное творчество, за что и поплатился опалой. Из других маститых медиевистов, находившихся в Ташкенте (В.И. Пичета, Ю.В. Готье, В.И. Сыромятников), и нескольких начинающих историков, будущих знаменитостей (А.А. Зимин, Б.Б. Кафенгауз, Л.В. Черепнин, С.О. Шмидт), никто эпохой Грозного тогда серьезно не занимался[361].
Предполагаю, что в Управлении агитации и пропаганды ЦК ВКП(б) к историографической «болванке» присоединили текст с установками, которые были сформулированы в недрах партаппарата на основании высказываний Сталина. Надо отметить, что хотя девятистраничный текст подготовительного варианта не подписан, но в него были внесены небольшие стилистические поправки перьевой ручкой, чернилами. Хотя графического материала для твердого заключения без графологического заключения об авторстве мало, все же почерк очень похож на сталинский. Он с молодых революционных лет был прирожденным редактором и цензором, поскольку редактировал газеты и пропагандистские листовки для рабочих. В более поздние годы Сталин, будучи верховным бюрократом, не пропускал ни одного серьезного документа, не поправив ошибок, опечаток, стилистику. Ход событий, обусловивших появление этих документов, сейчас можно приблизительно реконструировать так: получив пьесу во второй половине апреля 1942 г. и бегло ее просмотрев, Сталин остался ею недоволен: не показывала прогрессивную роль царя в организации русского централизованного государства, не оправдывала террор, опричнину. Вся интрига строилась вокруг любовных отношений царя. И тогда через аппарат затребовал мнение экспертов-историков; в Институте истории устроили обсуждение (о чем вспоминал С.Б. Веселовский, его супруга и Ходасевич), на основании которого, а также установок вождя и была подготовлена справка-«объективка» Щербакова.
Итак, в пьесе «Иван Грозный» Толстой не смог решить задачу: «восстановить историческую правду об Иване IV и реабилитировать его, как государственного деятеля». После чего последовал приговор высшего партийно-государственного органа: «мутная пьеса А.Н. Толстого об Иване Грозном, как не отвечающая требованиям воссоздания облика царя Ивана IV, не может быть принята к постановке в театрах и разрешена к печати».
В любом случае Сталин записку Щербакова прочитал и одобрил ее выводы.
Пока в недрах ЦК разворачивалась критика пьесы Толстого и обсуждался вопрос о ее запрете, она, неизвестно по чьей инициативе, 19 мая 1942 г. была подписана в печать в виде брошюры в издательстве «Советский писатель», в том же Ташкенте, тиражом 15 тыс. экз.! В архиве Толстого хранится контрольный экземпляр этого издания, с правкой автора[362], но после решения забраковать пьесу тираж, возможно, был уничтожен. В собраниях сочинений писателя брошюра не упоминается, но в Интернете на сайтах, где выставляется букинистическая книга, объявление о продаже этого издания я видел.
До Толстого очень быстро довели отрицательное мнение о его произведении, тем более что вскоре в «Литературе и жизни», еще недавно публиковавшей фрагмент начавшей, казалось бы, свое триумфальное шествие пьесы, появилась разгромная статья официального заказчика исторической драмы председателя ВКИ М.Б. Храпченко. Фактически он прямо цитировал отдельные фрагменты записки Щербакова-Сталина: «Кипучая деятельность Ивана Грозного по «собиранию» земли русской, созданию централизованного государства не нашла отражения в пьесе. Широкий размах государственных преобразований, осуществленных Иваном Грозным, также остался вне поля зрения автора. Борьба Ивана Грозного с боярством сведена в пьесе к внутридворцовым распрям. Роль опричнины, на которую опирался Иван Грозный, по существу не показана… Несомненно, что пьеса А.Н. Толстого не решает задачи исторической реабилитации Ивана Грозного»[363]. Так историческая реабилитации Грозного и его опричнины была объявлена на всю разорванную войной до самой Волги страну как внеочередная задача. Объявлена в то самое время, когда немцы подходили к роковому городу Царицыну-Сталинграду.
Пока автор выступал со своей новой пьесой в различных аудиториях Ташкента и других городов СССР, подошло время для награждения творческой интеллигенции очередными Сталинскими премиями. Знающие люди не сомневались, что Толстой получит новый лауреатский значок, но что-то застопорилось. Писатель В.Я. Кирпотин писал жене из Ташкента в начале мая 1942 г.: «Тут все ждали, что Толстой получит второй раз Сталинскую премию. Накануне опубликования списка «Литературка» и «Вечерка» заказали мне статьи о нем. А когда он не получил, то Ковальчик задержал мою статью о нем для Америки»[364]. Что-то случилось, и никто, включая самого автора, пока не знал истинных причин такой незадачи.
Через год писатель представил вождю вместо одной две пьесы, точно так, как еще через один год Сергей Эйзенштейн сделает заявку на третью серию одноименного фильма. Темная сила влекла их обоих к одному и тому же жизненному и творческому финалу.
3. «Благословите, дорогой Иосиф Виссарионович». (1943–1945 гг.)
Летом все того же 1942 г., когда Р.Ю. Виппер сделал в Ташкенте, в Институте истории СССР, доклад и сдал в печать второе издание своей ставшей знаменитой книги, доработанной в духе новой для него советской идеологии, Сталин окончательно принял трактовку образа Грозного, опричнины и всей эпохи в випперовском духе. С тех пор эту концепцию он стал воспринимать как свою, личную, а Виппера, которого осыпал поощрениями и званиями, стал представлять как популяризатора этих «истинно» научных взглядов. Чужие идеи, мысли и дела он присваивал легко и без тени смущения. Если в молодости Джугашвили тщательно маскировал свои поползновения на чужое, то в зрелые годы Сталин присваивал не свои идеи и дела открыто и безбоязненно. С видимым удовольствием выдавал за свои большие дела и дела великие, но не брезговал и мелкими. Так он беспардонно присвоил себе ведущую роль в Октябрьской революции, в Гражданской войне, в войне Отечественной и еще в десятке чужих эпохальных деяний. Ну а такую мелочь, как набор оправдательных аргументов в защиту кровавого опричного царя, присвоил совсем легко и как бы мимоходом. При своем «интересе» остался и Виппер: за годы войны получил почетное звание академика, еще четырежды переиздал свою книгу (в том числе на французском языке, но в советском издательстве), а в 1943 г. выступил с почетной открытой лекцией в Колонном зале Дома союзов в Москве. В те времена более высокой публичной аудитории для ученого в стране не было. До конца жизни, до очень преклонного возраста (до 96 лет) он оставался на преподавательских и исследовательских должностях. Именно випперовская трактовка, принятая Сталиным, а не допущенные авторами ошибки, отразилась на дальнейшей трудной судьбе пьесы Толстого об Иване Грозном и одноименной второй серии кинофильма Эйзенштейна. Сталин ждал, что художники сделают то же, что сделал историк Виппер, который запустил в историческое пространство образ могучего царя-покорителя, очищенный от отвратительных бытовых подробностей, аморальных поступков, садизма и собственноручных убийств, народных судорог и сумасшествий неограниченной власти.
Но Толстой в своей торопливо и клочковато написанной пьесе вывел на первый план любовную линию царя и кабардинской княжны Марии Темрюковны, а не возвышающегося над Западом и Востоком политического гиганта XVI в. Он искренне хотел угодить Сталину, как делал это не раз, корежа свои романы и фальсифицируя историю. Приняв образ царя Ивана IV в интерпретации историка, Сталин не видел себя в тех обличьях, которые ему предложил Толстой (трагическая любовь к царице, павшей жертвой боярского заговора) и Эйзенштейн («Гамлет» на русском троне, преодолевший в себе те сомнения, которые сгубили принца датского).
Ни одно из сталинских замечаний, написанных на тексте пьесы, Толстому не стали известны, поскольку ни одно из них в дальнейшем не было учтено писателем. Эти поправки очень легко можно было внести в текст, но Толстой о них не знал, а потому этого не сделал. Не вспоминал о них и вождь, хотя работа над пьесами продолжалась. Конечно, Толстому в общих чертах передали содержание записки Щербакова, возможно, передали устно, но полностью, скорее всего, граф своими глазами ее не читал. Кроме того, он не мог не понять, что разгромная статья Храпченко в газете «Литература и жизнь» могла появиться только по указанию вождя. По смыслу, а местами и близко к тексту статья Храпченко следовала записке Щербакова. На эти замечания, согласованные со Сталиным и идущие от него, Толстой и ориентировался во время дальнейшей работы над пьесой. Братья по творческому цеху, писатели и театральные деятели, кто с любопытством, кто с сочувствием, а кто и не без злорадства встретили неожиданный поворот в судьбе удачливого Толстого. Известный драматург сталинской эпохи и близкий приятель С. Эйзенштейна Вс. Иванов записал в дневнике: «Все, кто проходят мимо, спрашивают друг друга о том, как реагирует Алексей Толстой на статью Храпченко, где он обвиняется в искажении образа Ивана Грозного»[365]. Несмотря на то что и в записке Щербакова, и в статье Храпченко говорилось не только об отказе ставить пьесу, но и о запрещении ее издавать, Толстой не впал в уныние, тем более что некоторые театральные деятели и актеры, успевшие с ней познакомиться, продолжали выражать драматургу свое восхищение. Сохранилось письмо В.И. Немировича-Данченко, написанное Толстому в июне 1942 г.: «Храпченко сказал мне (по телефону), что Ваш «Грозный» пока что от постановки отклонен. С двойным чувством пишу я это письмо: и какого-то соболезнования, и определенно улыбчивой надежды, что не бывать бы счастью, да несчастье помогло. Храпченко сказал еще, что есть статьи с указанием причин отклонения пьесы. Я этих статей не читал. (Скорее всего речь шла о статье самого Храпченко