Поскольку весь спектакль был построен вокруг фигуры царя, т. е. Хмелева, то актер, творивший на высшем пределе психических сил, настолько вошел в роль, а главное, так остро чувствовал свою особую ответственность перед генеральным заказчиком, что не выдержал и умер накануне премьеры, 1 ноября 1945 г. Хмелеву исполнилось 44 года. Через полгода (20 июня, по другим сведениям, 16 июня 1946 г.) спектакль все же был поставлен. Главную роль сыграл артист М.П. Болдуман, но и эта часть драматической повести очень быстро была изъята из репертуара. С тех пор ни один из известных театров при жизни Сталина не брался ставить дилогию Алексея Толстого «Иван Грозный». Все, что сохранилось от толстовско-грозненской эпопеи, это фонограмма спектакля Малого театра «Орел и орлица» пятидесятых годов и тексты пьес.
Удивительное дело, несмотря на отрицательные рецензии в рупоре вождя, в «Правде» (!), автор за провалившуюся дилогию был посмертно награжден Сталинской премией первой степени! Так же посмертно и за роль, не сыгранную, был награжден артист Хмелев. Он получил, как и Толстой и одновременно с ним, в 1946 г. третью Сталинскую премию первой степени. Меня мучают подозрения: не испытывал ли вождь чувство вины за смерть людей, которые были безотказными пропагандистами от искусства и даже возбуждали своими талантами глубокие чувства и тем укрепляли его власть и прославляли мрачную эпоху? Ведь один, несмотря на творческую неудачу, был, по существу, награжден за многолетнее рвение, с которым он старался угодить патрону, второй – за то, что сжег свою жизнь, которая дороже любой, самой блистательной личины-образа, а тем более похвалы одуревшего от власти деспота.
После смерти Толстого Эйзенштейн, уже почувствовавший холодок и своей скорой кончины, стал вести счет жертвам Грозного: Толстой был первым, Хмелев – вторым; себя он наметил в качестве третьей жертвы и не ошибся. Или все же, кивая на Грозного, Эйзенштейн иносказательно хотел обвинить другого палача и мучителя? Он не учел и не предвидел и того, что Сталин, а потом Виппер переживут всех троих. За что же их-то Грозный «пощадил»?
Сталин путем посмертных наград как бы извинялся перед красным графом: не только приказал похоронить с высокими государственными почестями, но и на престижном кладбище Страны Советов – на Новодевичьем, на котором лежали очень престижные покойники, в том числе жена генсека Надежда Аллилуева. Там же, с разницей в полгода, был похоронен и артист Хмелев. К этому времени закончилась Отечественная и Вторая мировая война. Сталин за все время своего командирства присвоил сам себе всего два воинских звания: сначала маршала, а в День Победы – генералиссимуса. А ведь до конца 1945 г. Верховный главнокомандующий даже не прошел обязательную для всех военнообязанных Российской империи и СССР трехмесячную «школу молодого бойца». В сущности, в армии он никогда не служил и военному искусству никогда не учился. В Первую мировую войну он так и не доехал до действующей армии, так что не был даже «обстрелян». Опыт Гражданской войны исчерпывался позорной «обороной Царицына». С началом Отечественной войны первые два года он учился не отступать на крови миллионов советских солдат, а последние годы войны учился побеждать, не жалея крови очередных миллионов. Когда-нибудь и за это ему будет предъявлен счет. В военной области Сталин был дилетантом в худшем смысле этого слова. И в драматургии не разбирался совсем.
Нет никаких следов того, что до революции Джугашвили прочитал хотя бы одно классическое драматическое произведение на грузинском или на русском языках. Подполье и ссылки не способствовали воспитанию в нем заядлого театрала, да он им и не был. Театр стал посещать только тогда, когда поселился в Москве, т. е. после 1918 г. Ему было уже около 40 лет. Потом Гражданская война, и опять не до театров, тем более что «друг и учитель» товарищ Ленин драмы, оперы и балет терпеть не мог. Придя к власти, Сталин оказался не только малообразованным и малокультурным человеком, но и не очень развитым читателем, ничего не смыслившим ни в драматургии, ни в литературе, ни в художественном творчестве. Однако уже через три-четыре года после получения поста Генерального секретаря ЦК ВКП(б) Сталин не только стал заядлым театралом, но и активным литературным рецензентом и цензором. Многие члены Политбюро первого созыва были на голову, а то и на две головы выше его. Однако тотальная власть создает многочисленные иллюзии, в том числе иллюзию необычайного таланта, ума, храбрости, напряжения во всем, к чему бы властная длань ни прикасалась. Напомню, маршал Сталин пьесы Толстого скорее всего, внимательно так и не прочитал, а окончательное мнение о них вынес уже генералиссимус, после того как они были поставлены на сцене. Подозреваю, что у него, как у многих «жестких» людей, было плохо развито воображение: то, что было написано на бумаге, ему было трудно представить на театральной сцене, на киноэкране или в зале судилища. Те чудовищные политические инсценировки и поступки, которые он ставил и совершал, только подкрепляют предположение о его ущербной фантазии. В этом у нас еще будет возможность удостовериться.
В 1932 г. поэт Осип Мандельштам прилюдно дал пощечину Алексею Толстому, кажется, за антисемитское высказывание, или за оскорбление жены поэта, а возможно, за то и другое сразу. Николай Бухарин решился написать о поэте осторожную записку «дорогому Кобе»: «Он был недавно арестован и выслан, до ареста он приходил со своей женой ко мне и высказывал свои опасения на сей предмет в связи с тем, что он подрался (!) с Толстым, которому нанес «символический удар» за то, что тот несправедливо якобы решил его дело, когда другой писатель побил его жену. Я говорил с Аграновым (видный деятель госбезопасности. – Б.И.), но он мне ничего конкретного не сказал»[420]. Записка на время отсрочила смерть поэта, но через некоторое время Мандельштам был вновь арестован, сослан, вновь арестован, посажен и погиб. Вопрос о связи между пощечиной и гибелью до сих пор остается предметом обсуждений, тем более что поэт тогда же успел написать одно из самых убийственных антисталинских стихотворений («Мы живем под собою не чуя страны…»). Английский писатель российского происхождения, эссеист, знаток русской поэзии и литературы Исайя Берлин вскоре после смерти Толстого в 1945 г. встретился в Ленинграде с Анной Ахматовой и записал удивительное признание: «Я спросил о Мандельштаме, но ответа не последовало. Я увидел, что глаза Ахматовой полны слез, и она попросила меня не затрагивать эту тему. «После того как он дал пощечину Алексею Толстому, все уже было предрешено». Прошло некоторое время, пока она пришла в себя и совершенно изменившимся голосом проговорила: «Алексей Толстой меня любил. Когда мы жили в Ташкенте, он носил лиловые рубашки на русский манер и постоянно говорил о том, как нам будет вместе хорошо, когда мы вернемся из эвакуации. Он недавно умер. Он был очень плодовитым и интересным писателем, эдакий мерзавец, полный шарма, человек неуемного темперамента. Способный воистину на все, он был фанатичным антисемитом, диким авантюристом и плохим другом. Он любил только молодость, силу и свежесть и потому не закончил «Петра Первого». Его интересовал лишь молодой Петр, а что ему было делать со всеми этими состарившимися людишками? Это был своего рода Долохов, он называл меня Аннушкой, что меня всегда коробило. И, тем не менее, он чем-то привлекал меня, хотя и явился причиной смерти лучшего поэта нашего времени, которого я любила и который любил меня»[421]. Это признание часто цитируют и толкуют вкривь и вкось, а ведь в рассказе больше восхищения, нежели порицания. Ахматова была близко знакома с Толстым более тридцати лет; в последние годы стала зависима от него, поскольку пыталась хлопотать за своего сына Льва Гумилева, сидящего в тюрьме. Так запальчиво можно характеризовать только того человека, которого хорошо знаешь и который на твоих глазах безоговорочно решился и «перешел черту». Ахматова давала вроде бы противоречивую характеристику рядом с ней обретавшемуся таланту и одного с ней исторического времени. Она смотрела на Толстого с восхищением, как смотрят на располневшего блестящего канатоходца, раз и навсегда выбравшего свой путь и уверенно уходящего над бездной в Никуда. Она была свидетельницей траектории его жизни, а потому особенно хорошо прозревала траекторию посмертной судьбы писателя.
Самую точную оценку посмертной судьбы Толстого дала В.И. Новодворская в одном из блестящих литературных эссе: «Алексей Толстой продешевил. Продать такую душу за сытный паек, деликатесы, имения и особняки, за машины и наличку – это плохой бизнес. Одна надежда, что черти в аду тоже охотники до хорошей литературы, и наш Алексей Николаевич там «тискает романы», как интеллигенты с 58-й статьей ворам в сталинских лагерях, куда он не попал при жизни. Так пусть избежит самого худшего и после смерти. «Романистам» воры наливали супчику, давали хлебушка, выделяли хорошее место на нарах, не позволяли их обижать. А черти не только не посадят в кастрюлю, но, глядишь, даже сводят в какой-нибудь адский ресторан, а то и в бордель. И пусть они там с Горьким (который писал плохо, но защищал писателей и спас многих от голодной смерти и от ЧК) выпьют за российскую словесность»[422].
Все же у Горького, как и у Толстого, есть прекрасные произведения. В абсолютное небытие они уйдут не скоро, а могли бы задержаться на пороге и в мире живых. Беря на себя смелость «простить его за талант», Новодворская, спохватившись, добавила: «Но Тот, кто не подает руки талантливым подлецам, не дал ему легкой смерти и долгой жизни».
Меры того и другого не знает никто.
Но я увлекся и забыл о самом главном, о том, что их было двое: «поэт и царь». И хотя один был злой карикатурой на царя, а другой – карикатурой на подобострастного камер-юнкера, этот исключительно российский архетип воскрес в ХХ в. К середине ХХ в. «царь» так воспитал своего «поэта», что тот в лакейской с удовольствием «разнашивал его башмаки», т. е. убогие литературно-политические задумки. Но процесс этот был обоюдно зависимым: вождь также учился все изощреннее управлять своими «поэтами». И этот момент успел подметить Троцкий: «Он постепенно воспитывал таким образом своих агентов и – самого себя. Ибо неправильно было бы думать, что этот человек родился законченным Каином»