Конфликт между руководством кинематографии и группой кинодеятелей (коллег и учеников, поддерживавших Эйзенштейна) достиг апогея. Шумяцкий, думая, что он выполняет волю высшего руководства, окончательно перешел на стиль доноса, написав 5 февраля 1937 г. в:
«ЦК ВКП(б)
Тов. Сталину И.В.
Тов. Молотову В.М.
Тов. Андрееву А.А.
1. С. Эйзенштейн вот уже более полутора лет как ставит фильм из колхозной жизни «Бежин луг»… Однако у нас находятся либеральные меценаты, которые буквально смотрят Эйзенштейну в рот и знают только одно – захваливать всякую его даже явную даже ошибочную работу», сообщил, что Эйзенштейн совершил политически недостойный поступок, обратившись за поддержкой к заморской знаменитости, гостившей в Москве, т. е. к писателю Леону Фейхтвангеру, которому показали отдельные куски работы, от чего тот пришел в восторг. Шумяцкий просил товарищей рассмотреть этот вопиющий случай в ЦК[486]. К чести Фейхтвангера надо отметить, что он откликался на любую просьбу о помощи, пока гостил в Москве. Он отлично понимал, что происходит с советским «Лже-Нероном», хотя и написал по его заказу двусмысленную книгу «Москва. 1937 г.». Кляуза Шумяцкого – случай, конечно, особый, значит, своей власти у руководителя кинематографии расправиться с Эйзенштейном не было. Ровно через месяц после просмотра Сталиным сырого материала так и не доснятого фильма Политбюро ЦК ВКП(б) вынесло категорическое постановление:
«1). Запретить эту постановку в виду антихудожественности и явной политической несостоятельности фильма.
2). Указать т. Шумяцкому на недопустимость пуска киностудиями в производство фильмов, как в данном случае, без предварительного утверждения им точного сценария и диалогов…
4). Обязать т. Шумяцкого разъяснить настоящее постановление творческим работникам кино, а на виновников столь длительной затяжки с запрещением этой ошибочной постановки наложить административное взыскание»[487].
Не оставляет ощущение, что вся история с запретом «Бежиного луга» была спланирована специально для того, чтобы поставить под еще более жесткий контроль советский кинематограф в целом, введя предварительную цензуру на стадиях литературного и режиссерского сценариев. На самом деле предварительная цензура уже давно практиковалась не только со стороны Управления по делам кинематографии, ею обязали заниматься и всех членов Политбюро лично, некоторых членов ЦК, а верховным цензором, выносившим приговор окончательно, Сталин назначил себя сам. В его архиве и в фонде ЦК ВКП(б) и сейчас хранится десяток сценариев с его пометами и рецензиями как осуществлённых, так и не отснятых кинофильмов.
Через месяц Шумяцкий опять напомнил о себе и деле Эйзенштейна, правда, напомнил не Сталину, а второму человеку после него, В. Молотову: «Запрещение постановочных работ по фильму «Бежин луг» встречено определенными элементами, не разделяющими линии партии в вопросах искусства, буквально со звериной злобой. Не рискуя открыто выступать против решения ЦК, они мобилизуют все силы, чтобы дискредитировать это решение путем клеветы на нас – проводников этого решения». Информатор сообщал, что сторонники Эйзенштейна засели в Союзе писателей СССР, они тайно собираются для того, чтобы выработать линию защиты режиссера, что его поддержал писатель Фейхтвангер и ряд партийных деятелей, которые выступили в защиту запрещенного фильма и «используют свое положение партийных работников для того, чтобы дать всей групповщине Эйзенштейна орудие политического шельмования нас – партийцев кино, проводящих линию партии в вопросе об антисоветской постановке Эйзенштейна»[488]. Эйзенштейн прямо назван антисоветчиком, этим Шумяцкий подталкивал руководство к физическому уничтожению мастера советского кино. Сталин не любил, когда на него оказывалось давление, даже «из благих» побуждений. Но еще тщательнее он отслеживал любой коллективный «бунт на коленях», в данном случае попытку группы творческих работников защитить своего коллегу от произвола бюрократии.
После закрытия «Бежиного луга» Эйзенштейн понял, что его режиссерская деятельность может завершиться крахом, а возможно, и арестом. Один из известных современных историков советской культуры, Л.В. Максименков, опубликовал любопытный документ 1937 г. – донос на Эйзенштейна американского журналиста Э. Стейна, волею судеб оказавшегося в СССР, а ранее крутившегося в кругах, близких к американским и мексиканским троцкистам. Ничего толком не зная, он из одного факта знакомства сделал крайне опасные для того времени измышления: «Я подозреваю режиссера Сергея Эйзенштейна в связи с троцкистами, – доносил он. – Какова эта связь, я не знаю…», а затем перечислил ряд имен, с которыми режиссер действительно встречался за рубежом. Письмо оказалось в Секретно-политическом отделе ГУГБ НКВД СССР, в том самом, в котором занимались плановыми «разработками» и убийствами советских писателей, в частности, Б. Пильняка и др., а в 1940 г. подвели к расстрельной стене И. Бабеля[489]. Конечно, Эйзенштейн об этом письме не знал, но, как выразился тот же Максименков, режиссер не мог не понимать, что окружен доносчиками. Мало того, в том же году во французской прессе появилось сообщение об аресте Эйзенштейна; в ответ на него в феврале 1937 г. Эйзенштейну поручили написать опровержение в газету «Известия»[490]. После запрета «Бежиного Луга» атмосфера вокруг него совсем сгустилась. Своими опасениями он поделился с Бабелем, который посоветовал ему на время уехать из Москвы, что тот и сделал. Тогда же, 16 апреля 1937 г., Эйзенштейн направил письмо Шумяцкому, прося (именно униженно прося) не закрывать ему путь в профессию, дать возможность и дальше работать в кино. Заметно торжествуя, Шумяцкий и это письмо переправил Сталину, добавив к нему сопроводительную записку, в которой недвусмысленно предлагал запретить Эйзенштейну режиссёрскую работу. Больше того, он приложил проект постановления Политбюро об этом[491]. Иногда Сталин, создав угрозу и помучив жертву, в решающий момент сам же отодвигал ее от края. (Чаще как раз не отодвигал, а сбрасывал в пропасть.) Далее события развивались стремительно.
Политбюро приняло совсем другое постановление, не то, что спроектировал Шумяцкий. Перегруженные работой члены Политбюро предложение Шумяцкого обсуждали методом «заочного опроса». Первым откликнулся Каганович, который написал, что верить больше Эйзенштейну нельзя и что он опять истратит уйму денег, ничего не даст, «потому что он против социализма. Предложения Шумяцкого правильны». Возможно, Каганович не забыл злобные письма Сталина об Айзенштейнде? Молотов его тоже сначала поддержал, но потом почему-то передумал и предложил дать Эйзенштейну еще один шанс. Его тут же поддержали: Сталин, Ворошилов, Жданов[492]. На самом деле решающее слово как всегда было за Сталиным. В результате 9 мая 1937 г. было принято постановление Политбюро: «Предложить т. Шумяцкому использовать т. Эйзенштейна, дав ему задание (тему), предварительно утвердив его сценарий, текст и прочее»[493]. С этого момента Эйзенштейн окончательно лишался любой формы свободы творчества. Следует иметь в виду, что параллельно, после запрещения фильма, началась мощная «отшлифовка» автора. 19 марта 1937 г. в «Правде» была опубликована разгромная статья Шумяцкого «О фильме «Бежин луг», в апреле Эйзенштейн сам опубликовал самооговор под названием «Ошибки «Бежиного луга», а в мае того же года несостоявшийся фильм громили коллеги во ВГИКе. Это был один из самых громких разгромов никем не виденного и даже не отснятого фильма. В советские времена такие или менее громкие погромы и запреты будут повторяться с завидной частотой, а в наше время организованные сверху, они, как и многое советское и отвратительное, возродятся вновь.
Один из ведущих исследователей творчества Эйзенштейна Наум Клейман составил список неосуществленных тем и сценариев, которые Эйзенштейн пытался воплотить в эти предыдущие и последующие годы. Он установил, что с 1932 по 1937 г. Эйзенштейн задумал не менее десяти фильмов. Ко многим написал сценарии и дважды приступал к съемкам, которые заканчивались идеологическим разгромом и закрытием проектов[494].
Как и большинству сталинских жертв, Шумяцкому дали напоследок «порезвиться», но 8 января 1938 г. арестовали, а уже 15 января состоялось открытое партийное собрание киностудии «Мосфильм», тема которого была объявлена так: «Ликвидировать последствия вредительства в кино». Оно продолжалось три дня подряд. Громили разоблаченного «врага народа» Шумяцкого, и одним из главных обвинителей был Эйзенштейн. В архиве Эйзенштейна сохранился конспект доклада, который обнаружил киновед В. Забродин[495]. Конечно, по-человечески можно понять Эйзенштейна, который за годы руководства Шумяцкого много натерпелся от него, можно ощутить и страх, который испытывал кинорежиссер после очередной начальственной жалобы «наверх». Можно и нужно принять во внимание и то, что, согласно принятому тогда иезуитскому ритуалу, все, кого еще не посадили, должны были участвовать в погромных выступлениях, разоблачающих арестованного «врага народа». Но он в начале 1938 г. не мог не знать, что большинство арестованных на десятилетия, а то и навсегда исчезали из жизни. Как считает В. Забродин, Эйзенштейн по каким-то каналам был в тот же день информирован о решении ПБ (Политбюро.– Б.И.) арестовать Шумяцкого, а о времени гибели Бабеля и своего учителя Мейерхольда узнал задолго до официального извещения