Собственно говоря, никакого большого открытия в этих публикациях никогда и не было. Задолго до российских и западных научных работников, еще в 1991 году, генерал-лейтенант Л.В. Шебаршин, находясь на должности начальника Первого главного управления КГБ СССР (внешняя разведка), сказал об этом так: «В мире были империи, грабящие, разбогатевшие на колониальном грабеже, построившие свой прогресс на нищете обобранных ими народов. По прихоти Петра, в угоду нравам той эпохи Россия стала именоваться империей. Но странной была эта империя, где развитие, укрепление окраин шло за счет сердцевины России»{236}.
В результате же вся эта политика привела к тому, что возникшие национальные элиты в конце существования Советского Союза создали свою собственную национальную историю и на базе развития в их территориальных национальных образованиях процессов индустриализации, урбанизации, распространения грамотности, под лозунгами демократии оправдывали их вычленение из состава советской империи{237}.
Т. Мартин в своем исследовании внимательно проанализировал столкновение Сталина с Лениным в 1922 году по поводу образования Советского Союза и пришел к выводу: «Из высказываний Сталина видно, что причиной его разногласий с Лениным был русский вопрос. (Но) сохраняя РСФСР, вместо того, чтобы создать СССР, Сталин не собирался усиливать позиции русских, наоборот, он хотел их ослабить. Больше всего он боялся отдельной русской республики…»{238}
Собственно говоря, в этом выводе гарвардского историка и содержится ответ на то, почему Сталин столь безжалостно расправился с «ленинградцами»: генсек панически боялся пробуждения русского национального самосознания, видя в нем сильнейшую угрозу для своей безраздельной власти в СССР
Но Сталину удалось только отодвинуть во времени неизбежный ход Истории. Дело «ленинградцев» было продолжено через 40 лет после смерти Сталина.
По-настоящему понимание истины, открытой ценою своих жизней «ленинградцами», все равно пришло к русской национальной элите — в конце горбачевской перестройки в 1990 году. Вот эти события и стали настоящим развитием дела «ленинградцев», которые фактически были предтечей пробуждения русского национального самосознания. При всем критическом отношении нашего народа к Борису Ельцину следует тем не менее признать, что первый президент России, выступив за выделение РСФСР из Советского Союза, инстинктивно своей политической линией отвечал на давние чаяния русского, а не советского, народа.
Я хорошо помню 12 июня 1990 года. В то время я занимал должность заместителя главного редактора нового печатного средства массовой информации — «Российской газеты», рупора Первого съезда народных депутатов РСФСР, — и присутствовал в зале заседания, когда российские депутаты 907 голосами «за» при 13 «против» и 9 «воздержавшихся» приняли Декларацию о государственном суверенитете России (РСФСР), выделив российский бюджет из финансово-бюджетной системы Советского Союза.
Это было, без всякого преувеличения, историческое решение не только для России, но и для всего мирового сообщества. 12 июня 1990 года круто изменило судьбу России, и, как позже выяснилось, не только России, но и всего остального мира. В этот день было положено начало конца большевистскому периоду в жизни России. Было у этого исторического начала и собственное имя — Борис Ельцин. Тут ни убавить, ни прибавить, так это было. Правда, практические действия Б. Ельцина и его ближайшего окружения в 1990-е годы показали, что ожидания народных депутатов не оправдались: возрождению пассионарности в русском народе не суждено было произойти и в этот раз.
ГЛАВА 7.КОНСТАНТЫ ВНЕШНЕЙ ПОЛИТИКИ СТАЛИНА
В мировой сталиниане существует огромное количество публикаций, отображающих конкретные внешнеполитические действия Сталина. Счет таким работам идет на сотни, если говорить о книгах, и на многие тысячи, если брать в расчет научные и публицистические статьи на русском, английском и других языках. Но при изучении всей этой литературы сразу же бросается в глаза, что речь, как правило, идет об освещении именно конкретных действий генсека, но нет работ, где была бы подвергнута анализу концепция внешней политики Сталина. Практически даже и не ставится вопрос о том, а была ли у Сталина таковая вообще?
Запущенный в этой связи запрос в Сеть принес название только одной работы, посвященной теоретическому анализу внешней политики Сталина. Это монография бывшего советника советского посольства в Австралии М. Александрова под названием «Внешнеполитическая доктрина Сталина», опубликованная в 1995 году на сайте Австралийского национального университета (г. Канберра){239}.[15]
Автор этого исследования справедливо отмечает: «Внешняя политика Сталина кардинально преобразила всю международную систему XX столетия. Ее последствия продолжают влиять на современные международные отношения, предопределяя действия политических руководителей многих стран мира». Однако к собственно внешней политике Сталина эта публикация отношение имеет отдаленное. Дело в том, что работа Александрова представляет собой описание действий Сталина на довольно узком театре сугубо революционных действий в Китае на очень коротком временном отрезке, с 1924 по 1927 год.
Между тем уже на исходе 1930-х годов генсеку пришлось решать гораздо более судьбоносную задачу совсем в другой части земного шара — на европейском театре, где в 1940-е годы XX столетия на долгие годы решалась судьба не только Советского Союза, но Европы и всего остального мира.
При оценке внешнеполитической деятельности Сталина любой исследователь встает перед проблемой вычленения чего-то общего, чем генеральный секретарь ЦК ВКП(б) на протяжении всех лет его нахождения у руля СССР руководствовался в своих конкретных действиях на внешнеполитической арене.
Как представляется, это общее имеется. Конкретные шаги Сталина на внешней арене показывают, что все они подчинялись легко обнаруживаемой логике и в основе своей базировались на более или менее постоянных постулатах. Причем если во внутренней политике Сталин иногда менял свои взгляды, вносил в них коррективы, иногда временные, а иногда и постоянные, то во внешней политике подобных колебаний у него почти не наблюдалось. А если иногда и казалось, что генсек в чем-то отступает от своих ранее высказанных позиций, то при анализе выяснялось, что речь идет не более чем о тактических шагах или даже уловках. Стратегические же цели практически никогда не менялись.
Сталин не оставил после себя изложенной на бумаге концепции внешней политики СССР, но в голове у него такая концепция, похоже, была, и действовал он исходя из ее наличия. В самых общих чертах ее можно сформулировать приблизительно так: безопасность внешних границ СССР при условии сохранения внутри страны советского политического режима, трактуемого исключительно как господство политического аппарата Коммунистической партии.
Эта позиция ярко проявилась в ссорах Сталина с его наркомом по иностранным делам Максимом Литвиновым и спорах с Рузвельтом, Трумэном и Черчиллем в отношении политического режима Польши после Второй мировой войны. Вот характерный образчик его рассуждений по этому поводу.
Эта точка зрения была высказана Сталиным в беседе с личным представителем президента США Г. Гопкинсом и с послом США в СССР А. Гарриманом 27 мая 1945 года.
В ответ на слова Гопкинса, что «у американцев возникает сильное ощущение, что Советский Союз желает господствовать в Польше» и что сторонники Москвы в США «озадачены, как можно сотрудничать с Советским Союзом, если не удается прийти к согласию по польскому вопросу», Сталин предпринял попытку объяснить, почему Москве на западных границах своего государства необходимо иметь дружественное по отношению к СССР польское правительство (беседа дается в записи помощника госсекретаря США Ч. Болена).
«Это может показаться странным, — начал свой ответ Сталин, — хотя это, кажется, признается в американских кругах, и Черчилль в своих речах также признал это, — что Советскому правительству необходима дружественная Польша. В течение последних двадцати пяти лет Германия дважды вторгалась в Россию через Польшу. Ни британский, ни американский народы не испытали на себе таких немецких вторжений, которые принесли столько ужасов и результаты которых не так легко забыть. Эти вторжения даже нельзя назвать войной. Это были какие-то нашествия гуннов. Германия была способна сделать это, потому что Польша рассматривалась как часть санитарного кордона вокруг Советского Союза. И вся предыдущая европейская политика была направлена на то, что польские правительства должны быть враждебны России. В этих обстоятельствах либо Польша оказывалась слишком слабой для того, чтобы противостоять Германии, либо она позволяла немецким войскам пройти через свою территорию. Таким образом, Польша фактически играла роль коридора для нападения Германии ни Россию. Слабость и враждебность Польши были величайшим источником слабости для Советского Союза и позволяли немцам делать все, что им захочется на востоке — и то же самое на западе, потому что эти две вещи взаимосвязаны. Следователь-* но, жизненно важным интересом для России является наличие сильной и дружественной Польши. У Советского Союза нет намерений вмешиваться во внутренние дела Польши. Польша будет жить при парламентской системе, так же, как Чехословакия, Бельгия или Голландия, и любые разговоры о намерениях советизировать Польшу — являются глупыми. Даже польские лидеры, не исключая коммунистов, выступают против советской системы, потому что поляки не хотят колхозов и других элементов советской системы. В этом польские лидеры правы, потому что советская система не является экспортируемой. Она должна развиваться изнутри на основе целого ряда условий, которых нет в наличии в Польше. Все, чего хочет Советский Союз, — это чтобы Польша не открывала больше ворот для Германии»