Сам найти меня Сафаров не мог, а я намеренно не торопился с ним встречаться, отложил это дело до пятницы, чтобы упрямый фабрикант успел бы «созреть» для повторного разговора. В пятницу с утра я приехал к нему в контору.
– Это настоящий разбой, но я вынужден согласиться! – сказал Сафаров. – Вы выкручиваете мне руки. Но принять ваши условия я не могу. Десять процентов это очень много!
– Вы примете не только наши условия, но и условия ваших рабочих! – ответил я. – Сами виноваты, можно было бы не доводить до забастовки. И скажите спасибо, что мы теперь не требуем пятнадцать процентов.
Если уж говорить честно, то Сафаров заслуживал скидки, а не надбавки. Его пример убедил других, что с нами лучше не спорить. Он повсюду рассказывал, что к нему приходил «человек от социалистов», то есть делал нам рекламу. Новость мгновенно разнеслась по городу, и те, к кому я приходил после Сафарова, обычно сразу же соглашались. Мало кого приходилось вразумлять при помощи забастовок.
Окончательный итог торга с Сафаровым был таким – ежемесячно десять процентов от прибыли он платит нам, плату рабочим повышает на двадцать процентов, а рабочий день сокращает на полчаса. В субботу фабрика возобновила работу.
Налог с буржуев был для партии хорошим подспорьем. Со временем наши товарищи стали собирать его по всей империи, но начало было положено в Тифлисе, и эта идея принадлежала Сталину. Об этом сейчас никто не вспоминает, а я считаю своим долгом напомнить. И делаю это не потому, чтобы сказать: «Я тоже к этому причастен», – а для того чтобы показать, сколько ценного сделал для победы революции товарищ Сталин.
Полностью весь Тифлис обложить налогом нам не удалось, но большинство промышленников регулярно пополняли партийную кассу. Мне нравилась ирония, проступающая во всем этом – выходило так, что буржуазия сама оплачивала подготовку к ее свержению.
Капиталист – это капиталист. Если появляется возможность навредить конкуренту, капиталист непременно попытается ее использовать. Меня и других наших товарищей буржуи не раз пытались натравить на конкурентов.
– Сколько стоит устроить забастовку у моего конкурента? – спрашивали они.
Я отвечал, что мы такими вещами не занимаемся. Некоторые понимали сразу, некоторые думали, что я набиваю себе цену и пытались соблазнить меня высокой платой, но я все равно отказывался. Одно дело – облагать буржуев налогом на нужды партии, и совсем другое – продаваться им, превращаться в их наемника. Как бы я тогда мог смотреть в глаза товарищам, и прежде всего Иосифу, который поручил мне это дело? Кто хоть раз подведет Иосифа, тот перестанет для него существовать.
Но мы защищали тех, кто нам исправно платил, от уголовников. В случае ограбления или чего-то подобного мы по своим каналам старались найти виновных и убеждали (или принуждали) их вернуть похищенное. Эта помощь давала нам дополнительный доход, обычно треть от похищенного.
Среди буржуазии были и такие, кто добровольно предлагал нам помощь. Этим казалось, что они поступают предусмотрительно, обеспечивая себе снисхождение после победы революции. Будучи не в состоянии понять всю глубину марксистского учения, они не осознавали того, что никакого снисхождения им быть не может, ведь главное положение марксизма – это уничтожение частной собственности на средства производства. Буржуазия не может купить себе индульгенцию у пролетариата, потому что победа пролетариата означает гибель буржуазии. Или так, или этак, третьего не дано.
Вспоминаю такой разговор. Однажды, когда мы совещались втроем – Сталин, Бочоридзе и я, Бочоридзе вдруг спросил у Сталина:
– Если кто-то из наших «клиентов» (так он называл тех, кто платил нам налог) щедро жертвует на благотворительность, то ему, наверное, можно снизить налог? Если, конечно, он настоящий благотворитель, если на нужды бедных деньги дает, а не на устройство балов.
– Что ты говоришь, Михо? – удивился Сталин. – Вот уж не ожидал услышать от тебя такое. Какая связь между благотворительностью и нашим делом? И что такое эта благотворительность? Сначала наживут, то есть, по сути, отберут у бедных миллионы, потом дадут две-три тысячи на благотворительность и думают, что этим вернули долг? Я, Михо, такой «благотворительности» не признаю! Партия наша ее не признает. Думаешь о бедных? Душой за них болеешь? Отдай тогда свою фабрику рабочим, пускай они на ней хозяйничают. Землю в имении крестьянам отдай! Вот это будет единственно верная благотворительность! А все остальное – так, пустой звон. Из рога море не наполнить и несколькими тысячами рублей положение народа не улучшить. Учти еще, что благотворительностью капиталисты занимаются тоже ради выгоды. Они без выгоды ничего не делают. Даст деньги на строительство богадельни или больницы, а сам себе за это выторгует у управы хороший участок земли на очень выгодных условиях. Эх, Михо, удивил ты меня, сильно удивил!
«Удивил» прозвучало как «разочаровал». Бочоридзе покраснел. Наверное, испугался, что Сталин сочтет его политически малограмотным и идейно незрелым. На самом деле с грамотностью и зрелостью у товарища Бочоридзе все было в порядке, иначе партия не поручала бы ему таких важных дел. Вопрос был вызван обостренным чувством справедливости. Такой уж у Бочоридзе характер. Он даже по отношению к буржуазии хочет соблюдать справедливость, несмотря на то что справедливость тут может быть одна и называется она «классовая борьба». Единственная справедливость, которую пролетариат может проявить к буржуазии, так это уничтожить ее как класс. В этом заключается классовая историческая справедливость.
О нас, коммунистах, каких только небылиц не рассказывали и не рассказывают до сих пор. В буржуазной прессе нас не раз пытались выставить банальными грабителями, преступниками. Но мне лично известен только один случай, когда член тифлисской организации опустился до уголовщины. То был один из моих боевиков, можно сказать, что мой воспитанник, Мкртич Погосов. В 1907 году он в компании с несколькими уголовниками похитил сына тифлисского миллионщика Арамянца. После того как выкуп был получен, уголовники убили Мкртича, чтобы с ним не делиться. Этот случай получил широкую огласку в партийных кругах. Мне крепко досталось за Мкртича, ведь это я привел его в организацию. Поделом досталось, ничего сказать не могу, заслужил.
Сталин в Батуме
В конце 1901 года Иосиф был направлен в Батум. Тифлисский комитет поручил ему формирование батумской организации. В Батуме были наши товарищи, но они действовали разобщенно и, как выяснилось позже, имели плохое представление о конспирации. Тон задавали националисты-меньшевики.
На Кавказе националисты пользовались определенной популярностью. Отсталым массам национализм представлялся борьбой за свободу, даже борьбой с царизмом, хотя на самом деле он представляет собой борьбу против имперской буржуазии за интересы буржуазии национальной. Национализм не отменяет эксплуатации. Какая радость в том, что тебя теперь эксплуатирует не русский или немецкий капиталист, а соотечественник? Сущность эксплуатации остается той же самой. Зачастую соотечественник эксплуатирует соотечественника еще сильнее. Но для незрелых умов национализм имеет определенную привлекательность. Красивые слова, игра на национальных чувствах и тому подобное дают свои плоды. Цари прекрасно это понимали и потому искусно разжигали межнациональную рознь, следуя римскому принципу «разделяй и властвуй». В отличие от нас, марксистов, националисты пользовались расположением буржуазии, которая всячески их поддерживала, причем не по принуждению, а по доброй воле. Приведу только один пример, чтобы не отвлекаться от своего рассказа. В 1904 году миллионщик Манташев дал дашнакам[60] ни много ни мало, а целый миллион рублей. И таких примеров было много.
Батум, как крупный порт, был очень важен для нашего дела. Для капиталистов порт тоже было очень важен, так как через него шла за границу бакинская нефть[61]. Помимо формирования батумской организации, Иосиф должен был создать крепкую, надежную ячейку в порту. Порт был первоочередной целью. Работа в порту осложнялась тем, что там было огромное количество соглядатаев всех мастей. Доверенные от владельцев грузов присматривали за тем, чтобы грузы не расхищались со складов, таможенники следили за тем, чтобы никто не провозил контрабанду, жандармское управление совало свой длинный нос повсюду, но наибольшее внимание уделялось тому, чтобы никто не мог бежать за границу на одном из кораблей или же нелегально попасть в Россию из-за границы. Кроме того, в порту промышляли несколько крупных воровских шаек, а среди уголовных каждый второй был полицейским агентом. Уголовные знали, что за помощь в борьбе с политическими можно купить себе у полиции отпущение грехов. Вот яркий пример – во время торжеств, сопровождаемых приездом высокопоставленных особ из Петербурга, тифлисский полицмейстер заключал с главарями карманников негласное соглашение. Он позволял ворам безнаказанно шарить по карманам во время торжеств, а воры взамен выполняли роль шпиков, следили за всеми, кто казался им подозрительным – вдруг он бомбу хочет бросить или прокламации. Очень показательный пример, который историкам надо будет включить в учебники, чтобы будущие поколения хорошо понимали, что представляла собой царская буржуазная полиция. Работать в порту было очень сложно, помощников в Батуме было мало, но Иосиф не только создал в порту крепкую ячейку, но и добился того, чтобы портовых рабочих не заставляли работать по воскресеньям[62]. В мусульманской Аджарии[63] хозяева очень ловко манипулировали законом 97-го года в своих интересах. На деле же рабочим в порту приходилось работать без выходных.
Я в тот период был связным между Тифлисом и Батумом и часто встречался с Иосифом. Я видел, как ему тяжело приходится. Он похудел, глаза вечно были красными от недосыпания, но держался он бодро и в каждый мой приезд интересовался: не нужна ли тифлисским товарищам какая-нибудь помощь?