Под именем Шаншиашвили я ходил на допросы и старательно изображал простака. Сам я не назвал своего настоящего имени при аресте. Сказал, что меня зовут Петрос Овнанян. Под этим именем до моего выхода на свободу жил в тюрьме Сандро Шаншиашвили. Мы встретились с ним недавно и вспомнили события тех дней.
Под именем Сандро Шаншиашвили я вышел на волю в феврале 1906 года. При моем освобождении возникла одна сложность. Мне дали в провожатые городового, который должен был довести меня до полицейского участка, в котором был прописан Шаншиашвили. «Мой» паспорт, то есть паспорт Сандро, был у городового. Как нарочно, городовой оказался крепким, нестарым еще мужчиной. Я понял, что сбить его с ног одним ударом кулака у меня не получится. К тому же после сидения в тюрьме я чувствовал себя не очень хорошо. Драка означала провал. В Тифлисе, набитом полицией и казаками, среди бела дня городовому кто-то сразу бы пришел на помощь. Пришлось мне пойти на хитрость.
– Вай, вай, какой позор, – запричитал я, схватившись за голову. – Что скажут люди, когда увидят, что меня ведет по Тифлису полиция? Что скажут родители моей Нино? Вай, вай, они скажут: не нужен нам зять-арестант, найдем тебе другого жениха! Какой позор! Что мне делать? Топиться? Все, решено, утоплюсь! Сначала арестовали ни за что, теперь на весь город позорите!
Городового не столько тронули мои причитания, сколько «синенькая»[133], которую я ему дал. Деньгами перед выходом из тюрьмы снабдили меня товарищи. Мы договорились, что он разрешит мне доехать до участка на извозчике, а сам поедет на трамвае. Городовой не беспокоился, что я убегу, ведь «мой» паспорт был у него. Да и зачем мне бежать, если меня выпустили из тюрьмы? Мы с Сандро были немного похожи, но не очень, и я не мог рисковать, выдавая себя за Сандро в участке. Городовой остановил извозчика, записал его номер и велел доставить меня к участку. Я использовал старый трюк, который хорошо умел делать – выскочил из коляски во время поворота так, что извозчик ничего не заметил. Извозчику на сиденье оставил рубль в благодарность за участие, пускай и невольное, в моем спасении.
В ту пору из тюрем бежали многие наши товарищи, арестованные во время восстания. Некогда было сидеть по тюрьмам, надо было дело делать.
«Российский пролетариат не разгромлен, он только отступил и теперь готовится к новым славным боям»[134] – такой итог событиям 1905 года подвел Сталин.
Подготовка к новым боям
На следующий день после моего побега я встретился со Сталиным. Встреча проходила в Дидубе[135], на ипподроме. В то время это было одно из немногих надежных конспиративных мест. За подавлением вооруженного восстания последовал невероятный разгул полицейского террора. За Сталина и других руководителей была объявлена большая награда, вне зависимости от того, живыми их возьмут или мертвыми. Несколько раз полиция проверяла документы у человека по фамилии Галиашвили и отпускала его, потому что все было в порядке и держался Галиашвили спокойно, непринужденно. Глупые полицейские не знали, что на самом деле перед ними не Галиашвили, а Джугашвили. Я по собственному опыту знаю, насколько важно для конспирации сохранять полное спокойствие во время разговора с полицейскими. Сталин превосходно владеет этим умением.
– Жаль, что нам не удалось победить на этот раз, – сказал мне Сталин. – Недостаточно сильно мы расшатали царский трон, недостаточно хорошо работали с народом. Не сумели открыть глаза солдатам, чтобы они повернули оружие против своих командиров, и многого еще не сумели сделать. Но ничего, мы станем учиться на своих ошибках и в следующий раз непременно победим!
Позже я узнал от товарищей, что Сталин в те дни разговаривал со многими из них, укрепляя в них веру в нашу неизбежную победу. Эта поддержка имела очень важное значение. Люди должны были понимать, что дело революции не погибло, что партия продолжает работать. Да, мы продолжали работать в то время, когда меньшевики думали только о выборах в Думу и о том, как бы окончательно перейти на службу к самодержавию.
– Войной с японцами дело не закончится, – сказал мне в тот день Сталин. – Грядет большая война между империалистами. Им мир стал тесен, каждый хочет править, не считаясь с другими. Очень скоро Англия и Франция начнут воевать с Германией и Австро-Венгрией. Непонятно, на чьей стороне выступит Россия, но для нас это не имеет значения. Значение имеет то, что эта война станет крахом самодержавия.
Никто из нас тогда всерьез не задумывался о мировой войне, а Сталин уже все предугадал. Он умеет смотреть вперед так далеко, как никто не умеет.
– Мы должны подготовиться к этой войне. В первую очередь, Камо, сейчас нам нужны деньги. Много денег. В декабре я был в Таммерфорсе[136] на партийной конференции[137] и познакомился с Лениным. Он просил меня как можно скорее достать сто тысяч на партийные нужды.
У меня уже давно были свои люди в банках, на почте и в казначействе, которые сообщали мне о перемещениях крупных сумм денег. Деньги легче всего взять при перевозке. Сколь велика ни была бы охрана, она все равно меньше той, что в банке, и взломать дверцу кареты гораздо легче, чем банковское хранилище. На сбор сведений у меня ушло около недели, после чего я начал готовиться сразу к двум «эксам» – в Кутаисе и на Коджорском тракте. Оба «экса» прошли хорошо, только вот денег было взято меньше, чем я рассчитывал, – в общей сложности около сорока тысяч. Не хватало шестидесяти, и в ближайшее время взять их было неоткуда. Пришлось нам с товарищами устроить несколько небольших «эксов» в Тифлисе. Это было довольно опасно, поскольку полиция в то время проявляла невероятную бдительность. Мы решили, что проведем все «эксы» в один день, один за другим, чтобы привести полицию в замешательство.
Под видом князя Геловани (этих Геловани было что собак на базаре, а стало одним больше) я снял роскошную квартиру на Головинском проспекте, которая на время стала пристанищем для всей моей боевой группы. Девушки исполняли роль служанок, а парни – собутыльников князя. Нам следовало быть вне подозрений, поэтому мы вели себя соответствующим образом – кутили, буянили, горланили по ночам песни. Домовладельцу, который приходил нас увещевать, я сначала грозился отрезать уши, а затем сажал его за стол, давал в руки двухштофовый[138] рог и начинал провозглашать тосты. В общем, вел себя как настоящий благородный князь. Привлекать к себе слишком много внимания – это все равно что не привлекать его вовсе.
В назначенный день мы хорошенько встряхнули весь Тифлис, начав с Эриванской площади, где мы взяли кассу городского ломбарда, и закончив кассой общества взаимного кредита[139]. Между «эксами» в среднем проходило от сорока минут до часа. Мы взяли семьдесят две тысячи. Вечером князь Геловани дал у себя на квартире пир в честь своего друга князя Цулукидзе, которым был мой помощник Елисо Ломидзе. Кутеж продолжался до утра, а утром князья поехали на вокзал, провожать друг друга. Князь Цулукидзе отбывал домой в Кутаис, а князь Геловани – в Петербург. Князья, окруженные приятелями и веселыми девицами, не вызвали на вокзале подозрения.
Я беспрепятственно доехал до Финляндии, познакомился с Лениным и вернулся обратно в Тифлис. Знакомство с Лениным произвело на меня огромное впечатление. Я столько слышал о нем, читал его статьи, восхищался его умом, и вот этот великий человек сидит напротив меня и разговаривает со мной запросто, как с товарищем. Мы пили чай и говорили обо всем – о нашем деле, о работе на Кавказе, о том, что ждет Россию впереди. Ленин дал мне следующие поручения: добыть еще денег, организовать на них закупку оружия за границей, а также организовать на Кавказе производство новых мощных бомб, которые вскоре в нашем кругу стали называться «столыпинками», поскольку впервые они были испытаны в деле при нападении на дачу Столыпина[140].
– Время мирных демонстраций прошло, – сказал мне Ленин. – Теперь нужно выходить на улицу с бомбами[141] и винтовками.
Вскоре после возвращения в Тифлис я снова уехал в Петербург под именем князя Дадиани. Столичная полиция не испытывала такого пиетета к князьям, как тифлисская, в ней служили куда более умные люди, и вообще порядки в Петербурге были более строгими, поэтому я использовал для конспирации не выдуманное имя, а настоящее – князя Николая Дадиани (младшего)[142]. Николай, которого вся Грузия знала как Коку, был кутилой и игроком. При жизни его отца[143] Кока не имел возможности гулять на широкую ногу, но после того, как старый князь умер, пустился во все тяжкие и очень скоро, за каких-то три года, промотал отцовское наследство. Я на правах старого знакомого арендовал у Коки его имя вместе с документами и кое-какими семейными драгоценностями. На время моего отсутствия Кока обязался безвыходно сидеть дома. Просьба ко мне у него была всего одна – не посрамить честь рода Дадиани.
– Не беспокойся, князь, – заверил его я, – не посрамлю, стану сорить деньгами налево и направо.
Так я и поступил. Имя князя Дадиани было для меня хорошим прикрытием. Никто и подумать не мог, что под ним скрывается политический арестант, дважды бежавший из-под стражи. Кроме этого, благородному князю положено иметь много багажа. Мой багаж занимал чуть ли не полвагона. По дороге в Петербург многие чемоданы и коробки были набиты кирпичами, а вот обратно я привез в них то, что было нужно для изготовления бомб и оружие. Первая на Кавказе мастерская по изготовлению бомб была организована в Авлабарской типографии. Вскоре таких мастерских было уже семь – две в Тифлисе, одна в Чиатурах, одна в Кутаисе, одна в Батуме, одна в Поти и одна в Баку. Все произошло быстро, поскольку товарищи заранее подготовились – нашли места, выделили людей. Находясь в Петербурге под видом князя Дадиани, я досконально изучил устройство новой бомбы и процесс ее изготовления. Обучал меня сам ее изобретатель – товарищ Красин