Остальные деньги я отвез Ленину в Куоккалу[157]. То, как я вез деньги в поезде, уже стало среди товарищей анекдотом. Но мало кто знает, что использовать для их перевозки шляпную коробку мне посоветовал Сталин.
– Багаж всех, кто садится в Тифлисе или раньше, обыскивается жандармами, – сказал он. – Они не смотрят ни на чины и прочее, обыскивают всех – генералов, архиереев, князей, причем обыскивают очень дотошно. Ходят слухи, что наместник пообещал разогнать все местное начальство, если за месяц деньги и виновные не будут схвачены. Деньги везти надо, их ждут, но надо везти их так, чтобы жандармы их не нашли. Я думаю, что лучше всего будет взять большую шляпную коробку. Большая часть денег туда поместится, остальное повезешь открыто при себе. Коробку в поезде поставишь на видное место, жандармы в нее и не заглянут. Ехать ты должен один, это вызовет меньше подозрений. Все же будут уверены, что такую крупную сумму будут провозить по меньшей мере два, а то и три человека.
Деньги в коробку уместились, потому что товарищи для удобства перевозки заранее по частям обменяли мелкие билеты на крупные. Правда, коробка с таким грузом весила больше, чем со шляпой, но я нес ее сам, не давая никому в руки, и притворялся, что она легкая. Я сделал все так, как посоветовал мне Сталин и благополучно доехал до Петербурга. Жандармы перетрясли все вещи у меня и моих попутчиков, но в коробку не заглянули. Из-за того, что не исключалась возможность личных обысков пассажиров, я поехал в Петербург без револьвера. Из оружия при мне был только лежащий в саквояже кинжал, который я якобы вез в подарок моему петербургскому приятелю. Кинжал был надежным, острым, как бритва. Я рассчитывал, что в случае чего с его помощью смогу отбиться от жандармов. Вряд ли, думаю, они рискнут стрелять в набитом людьми вагоне. Но все закончилось хорошо.
Плохо было, что сто тысяч нам досталось в пятисотрублевых билетах, номера которых были переписаны. Полиция опубликовала эти номера в газетах, а также разослала их по русским и заграничным банкам. Впоследствии не раз наши товарищи задерживались при попытке обменять эти проклятые билеты. У Сталина было предложение касательно переписанных номеров билетов. Когда я уезжал к Ленину, он сказал мне:
– Передай Владимиру Ильичу вот что. Номера пятисотрублевых билетов известны полиции. Их всего двести, нетрудно проверить в банке или где-то еще. Хорошо было бы, если какую-то часть билетов, например – двадцать или тридцать штук рассеять по всей империи. Например, покупатель в лавке случайно выронил портмоне и быстро ушел. Что будет делать купец, если найдет в портмоне пятьсот рублей? Отнесет в полицию? Да никогда в жизни. Оставит себе и будет радоваться такой удаче. А как понесет в банк, тут-то его и схватят. Обрадуются, станут допрашивать, но толком ничего не добьются. Если по разным городам один за другим пойдут такие случаи, полиция придет в замешательство. Это облегчит нам обмен основной массы билетов.
Идея мне понравилась – умно. Лучше пожертвовать небольшой частью билетов, но зато иметь возможность беспрепятственно обменять остальное. Я передал слова Сталина Ленину, но не знаю, почему так не было сделано.
Беседы с Лениным
Два месяца, июль и август 1907 года, провел я в Куоккале. Товарищи сочли, что мне пока не стоит возвращаться в Тифлис. Полиция каким-то образом узнала, что я участвовал в «эксе» на Эриванской площади, и меня искали по всему Кавказу.
– Скоро вы получите важное поручение, – сказал мне Ленин, – а пока отдохните. Вы заслужили отдых.
Бездельничать, да еще и так долго, я не привык. Характер у меня такой, что не терпит безделья. Я решил потратить высвободившееся внезапно время на самообразование, благо литературы на партийной даче было много. Я читал книги одну за другой и обсуждал прочитанное с Лениным или Крупской. Большей частью приходилось обсуждать с Надеждой Константиновной, поскольку она располагала каким-то свободным временем, а у Владимира Ильича его не было вовсе. Но тем не менее он регулярно находил час-другой для того, чтобы побеседовать со мной. Ленин никогда не бывал на Кавказе, и его очень интересовали местные условия, обычаи и все остальное. Ленин очень хорошо умеет слушать, редко кто так умеет.
Однажды я сильно его рассмешил, когда предложил выявлять в партии предателей при помощи провокации.
– Вот, – говорю, – хорошо бы было переодеть надежных товарищей в жандармскую форму, и пускай они производят аресты тех, чья преданность делу вызывает сомнения. Кто под угрозой пытки струсит, начнет болтать, тот предатель. Явный или возможный. От таких надо избавляться.
Ленин рассмеялся так, будто я анекдот ему рассказал, и сказал:
– Очень интересное предложение, товарищ Камо, только боюсь, что в масштабах всей партии оно невыполнимо.
Не могу сказать про масштабы всей партии, а в своей боевой группе я применял этот способ довольно успешно, когда мне нужно было проверить новых ее членов. В рискованном деле нужно точно знать, чего стоит твой товарищ, иначе дела не сделать.
Ленин с большим уважением отзывался о Иосифе, которого называл «товарищ Коба». «Сталиным» Иосиф стал позже, лет через пять. Лично мне псевдоним «Коба»[158] никогда не нравился. Я не люблю псевдонимов, взятых из книг. Есть в них что-то ненатуральное, оторванное от жизни. Не знаю, прав ли я, но я так считаю. Романы далеки от жизни. Мне больше по душе другой псевдоним Иосифа – Сталин. Он передает сущность его стального большевистского характера.
Никогда не бывая на Кавказе, Ленин тем не менее очень хорошо знал особенности Кавказа и местные препятствия в работе с народом. В первую очередь препятствием была национальная разобщенность, которую очень ловко использовали в своих целях меньшевики. Европейскому человеку трудно понять, почему вдруг бедняк-татарин берет кинжал и идет резать не угнетающего его богача, а такого же бедняка-армянина, но Ленин очень тонко понимал все эти нюансы. Расспрашивая меня о работе среди разных национальностей, Владимир Ильич несколько раз спросил:
– Товарищу Кобе не мешает работать с армянами (или с татарами) то, что он грузин?
– Не мешает, – всякий раз отвечал я. – Его все принимают за своего, такой уж это человек.
Возможно, эти наши разговоры сыграли небольшую роль в назначении Сталина наркомом по делам национальностей[159].
Большой интерес вызвало у Ленина то, что я знал Иосифа с детства. Он в подробностях расспросил меня о Гори, о нашем доме, о моих родителях. Я чувствовал, что за его вопросами стоит не простое любопытство, а искренний человеческий интерес.
Несколько раз Ленин просил меня выступить с рассказами о положении дел на Кавказе перед товарищами, которые приезжали к нему. Я с удовольствием делал это, гордясь тем доверием, которое мне оказывает сам Ленин! По поручению Красина я сделал доклад о нашем «эксе» для товарищей из Боевой группы[160]. Начертил большую карту Эриванской площади с прилегающими к ней улицами, взял у Владимира Ильича шахматные фигуры, расставил их на карте и показывал, кто где стоял и что делал. Слушали меня с огромным интересом. Ленин тоже присутствовал на этом моем докладе. Когда я закончил, он сказал:
– Замечательно спланировали и осуществили акцию наши кавказские товарищи! Молодцы!
Не всех из тех, кто был со мной на Эриванской площади, довелось мне впоследствии увидеть, но тем, с кем я встречался, я непременно передавал слова Ленина.
Большой интерес у товарищей вызвала тахта, которую сделал Михо Бочоридзе для конспиративных целей. Двойное дно было устроено настолько хитро, что, не зная секрета, невозможно было открыть тайник, и снаружи невозможно было догадаться о том, что эта тахта чем-то отличается от обычной.
С тревогой следили все мы за новостями, приходившими из Тифлиса. Наш «экс» вызывал ярость у грузинских меньшевиков. Как так?! Большевики нарушили решение съезда! Как они смели?! В Тифлисе, Батуме, Кутаисе и вообще по всей Грузии сложилась настолько неблагоприятная обстановка, что Иосифу вместе с другими большевиками пришлось перебраться в Баку, где позиции меньшевиков были гораздо слабее. Мы уже знали, испытали на себе, что меньшевики легко идут на сотрудничество с полицией.
Вместе с Иосифом в Баку перебрались Шаумян, Давиташвили[161], Джапаридзе и другие товарищи. Можно сказать, что революционный центр Кавказа переместился из Тифлиса в Баку. Сталин начал издавать газету «Бакинский пролетарий», которую доставляли Ленину. Каждый номер мы сначала читали по отдельности, а потом обсуждали вместе. Помню, как хвалил Владимир Ильич статью Сталина «Разгон Думы[162] и задачи пролетариата».
– Задал он им перцу! – говорил Ленин, имея в виду либералов с кадетами[163]. – Как хорошо, как точно, как ясно написано!
Я много рассказывал Владимиру Ильичу о бакинской стачке 1904 года и о распрях между татарами и армянами. Однажды сказал:
– Нас, армян, на Кавказе считают прирожденными социалистами, потому что в душе каждого армянина есть жажда справедливости.
– Разве Манташев тоже социалист? – тут же спросил меня Ленин. – Тогда почему у него рабочие бастуют? Или братья Гукасовы, о которых вы мне рассказывали, тоже социалисты?
– Кровопийцы они, а не социалисты, – ответил я, смутившись.
– То-то же! – Ленин в шутку погрозил мне пальцем. – Жаждут справедливости угнетенные массы всех национальностей, а богачам, кем бы они ни были, справедливость не нужна, у них и так есть все, что душе угодно.
Если Ленин уважает человека, то замечание ему делает мягко, часто в шутливой форме.