– Вот и хорошо, – сказал Иосиф, наблюдая за суетящимися торговцами. – Прилавок освободили, будет, куда встать.
Это было очень смело – встать на возвышение для того, чтобы произнести речь. Охранители порядка обычно стреляли в ораторов, которые представляли собой удобную мишень. В такой ситуации, как в тот день на Солдатском базаре, большинство предпочли бы не забираться на прилавок для того, чтобы сказать речь. Большинство, но не Сталин. Его поведение было не бравадой, а сознательным героическим поступком. Он хотел, чтобы его видели и слышали все, хотел показать, что социалисты выступают открыто.
Как только выстрелила пушка, Аракел поднял знамя и начал им размахивать. В разных местах базара над головами людей поднялись кумачовые транспаранты и портреты Маркса, Энгельса и Лассаля[46]. Сталин легко запрыгнул на прилавок и сказал короткую речь. Поздравил собравшихся с праздником, сказал, что только сообща можно одолеть самодержавие, процитировал несколько самых важных фраз из «Манифеста» и закончил словами:
– Долой самодержавную тиранию!
Я начал свои воспоминания с этого славного дня, с того, как Иосиф выступал перед рабочими и как жадно они ловили каждое его слово. В тот день я понял, что вижу истинного лидера, одного из тех, кто приведет нас к победе революции.
Полиция бросилась задерживать демонстрантов, но на площади ей мешали торговцы, собиравшие товары с прилавков и запиравшие лавки. Мы же собрались в колонну и двинулись к Эриванской площади[47]. Меня переполняла невероятная радость. Ни в один из праздников, никогда еще я не чувствовал такого душевного подъема. Демонстрация состоялась! Несмотря ни на что! Мы идем по городу, поем песню! Нас много! С каждым шагом нас все больше. Так оно и было, потому что к нам присоединялись товарищи, пришедшие из других мест, и какая-то часть любопытных. Любопытные, как увидели первого казака, так сразу же исчезли. Мы же вступили в схватку. Знаменосца стараются схватить или подстрелить в первую очередь, так же как и оратора. Но товарищи окружили нас с Аракелом плотным кольцом, и казаки не могли к нам пробиться. Под натиском, теснимые с боков, мы прошли еще сколько-то вперед, но, в конце концов, казакам и драгунам[48] удалось нас рассеять. В нашей колонне было примерно три тысячи человек, а сражались мы с большим количеством врагов. Кто-то из наших падал, кого-то хватали, наши ряды таяли, а казаков с драгунами становилось все больше и больше. Демонстрацию не удалось завершить, да и никто на это не надеялся. Мы были рады тому, что смогли сделать. Защищая Аракела, я израсходовал все имевшиеся у меня патроны, но в горячке боя не помню, удалось ли мне хоть кого-то подстрелить. Когда стало ясно, что вот-вот нас схватят, Аракел сорвал знамя с древка, обмотал его вокруг тела, и мы ушли дворами. Домой к тетке в тот день я возвращаться не рискнул, ночевал на конспиративной квартире. К вечеру полиция совершенно озверела. Полицмейстер получил хорошую взбучку от наместника и устроил то же самое своим подчиненным. Всех, кто появлялся на улице в разорванной одежде или с синяками на лице, сразу же хватали. Полицейские ходили по духанам, интересовались, не празднует ли кто Первомай.
На несколько дней организация приостановила работу. Ждали, пока все утихнет. Как только стало возможным, мы напечатали листовку с обращением к рабочим, которое написал Сталин, и распространили его по городу. Несколько прокламаций были расклеены на тумбах Головинского проспекта. На чистую публику они действовали подобно разорвавшейся бомбе. Главной же наградой было то, что о нас написала «Искра»[49]. 22 апреля было названо исторической датой начала открытого революционного движения на Кавказе.
Я на всю жизнь запомнил слова Сталина о важности демонстрации из одной его газетной статьи того времени: «Уличная демонстрация интересна тем, что она быстро вовлекает в движение большую массу населения, сразу знакомит ее с нашими требованиями и создает ту благоприятную широкую почву, на которой мы смело можем сеять семена социалистических идей и политической свободы»[50].
На демонстрации я познакомился с одним смелым парнем по имени Ашот Аветисов, сыном авлабарского лавочника. Он погиб в декабре 1905 года, его зарубили казаки[51]. Ашот тогда еще не был членом партии, но по духу и образу мыслей это был настоящий марксист. Я оценил смелость, которую проявил Ашот во время стычки с казаками. Спустя несколько дней после разгона демонстрации я зашел к нему домой и пригласил прогуляться. Надо было прощупать человека, прежде чем предлагать ему стать моим помощником. Поговорив с Ашотом, я убедился, что на него можно положиться. Я хорошо разбираюсь в людях, трусов и подлецов обычно вижу сразу. Ашот с радостью согласился мне помогать. Действовать в Тбилиси, в то время наводненном полицией и шпиками, было опасно, поэтому я решил провести «экс» в Кутаисе. Нужда в деньгах тогда была особенно острой. Многие из наших товарищей были схвачены, надо было платить адвокатам и помогать их семьям. Семьи раненых тоже нуждались в помощи, кроме того, нужно было платить докторам и покупать лекарства. Среди докторов было несколько благородных людей, которые лечили наших товарищей бесплатно. Кто по доброте душевной не брал денег с бедняков, кто сочувствовал нам, разделял наши идеи. Но таких было единицы. Большинство докторов, видя, что дело нечисто, запрашивали за свои услуги тройную цену или больше. Для того чтобы они помалкивали, приходилось платить.
В Кутаисе я выбрал для «экса» лучший в городе ювелирный магазин. Нас было двое, и мы могли справиться с этим делом. Пока один держит всех на мушке, другой забирает деньги и самые ценные украшения. Извозчик у нас был посторонний. Мы наняли его, велели остановиться у магазина и ждать. Когда мы выбежали из магазина с револьверами в руках, он понял, в чем дело, но покорно отвез нас туда, куда было велено. Во время «экса» мы были одеты городскими франтами, а после в укромном месте переоделись в крестьянскую одежду и беспрепятственно уехали в Тифлис. Полиция на вокзальной площади и на самом вокзале присматривалась к молодым франтам. До двух крестьян в пыльных латаных чохах[52] и с такими же латаными хурджинами[53] полиции не было дела. Вот бы они удивились, если бы заглянули в наши хурджины. Вместо лепешек и сыра там лежали восемь тысяч рублей и тысяч на сорок-пятьдесят драгоценностей. После этого случая я дал обещание не мелочиться, то есть всегда брать крупный куш. Риск одинаков, а пользы гораздо больше.
Сталин похвалил нас за наш «кутаисский рейд», так он назвал нашу поездку. Он вообще всех нас хвалил в те дни. Было видно, что он рад тому, как прошла демонстрация. Еще бы не радоваться – рабочий класс Кавказа поднял голову и заявил о себе как о силе, с которой нужно считаться. После демонстрации на многих тифлисских заводах и фабриках начало улучшаться положение рабочих. Хозяева немного повышали зарплату, улучшали условия, короче говоря, начали заигрывать с теми, кого они еще вчера за людей не считали. Это была капля в море, и совсем не того требовали мы, но все равно это был показатель того, что жизнь изменилась и уже ни один хозяин не позволит себе вытирать ноги о рабочих. Прозвучал первый звонок, предвестник Октябрьской революции.
Сталин сказал, что типографию пока решено устроить в Баку и что главной моей задачей теперь будет добыча средств для организации. Снабжение организации деньгами и оружием было поручено Сталину. Он отвечал за это.
– Надо подобрать боевую группу из четырех-пяти человек, – сказал мне Сталин. – Только будь осторожен, выбирай только тех, на кого можно полностью положиться. Ювелирный магазин – это хорошо, но в казначействе можно взять гораздо больше. А лучше всего брать не силой, а убеждением. Пусть сами буржуи дают.
– Как это? – изумился я. – Сами они разве дадут?
– Смотря как повести дело, – усмехнулся Иосиф. – Я давно думаю одну думу. Вот послушай. Можно обложить всех фабрикантов налогом на партийные нужды. Пусть сами финансируют свое уничтожение. Это будет справедливо, ведь их богатства созданы трудом рабочих. Согласен со мной?
– Я-то согласен, – ответил я, – но согласятся ли буржуи платить такой налог? Очень в этом сомневаюсь. Разве что если пообещать убить в случае неуплаты.
– Это не годится! – возразил Иосиф. – Если пригрозить убить, то фабрикант скорее наймет хорошую охрану, чем согласится платить нам. К тому же многие владельцы заводов живут не в Тифлисе, а в других городах. Их такими угрозами не испугать.
– Но зато в Тифлисе есть их управляющие!
– Что с того? Управляющий – наемный служащий, до него владельцу дела нет. Убьем одного, наймут другого, только и всего. Но у любого капиталиста, Камо, есть одно уязвимое место. Скажи мне, какое?
Иосиф испытующе посмотрел на меня. Я не понимал, к чему он клонит, и потому смолчал.
– Дело, Камо! – сказал Иосиф, когда понял, что ответа от меня не дождется. – Его дело – завод, фабрика, рудники. Дело в Петербург не увезешь, оно здесь – в Тифлисе. Любой капиталист готов на все ради того, чтобы его дело давало бы прибыль. Если мы пригрозим, что в случае неуплаты организуем на фабрике забастовку, владелец заплатит, еще как заплатит! Не «хочешь жить – плати», а «хочешь жить спокойно и получать прибыль – плати». Ты понял?
– Получается, что те, кто заплатит, смогут жить спокойно? – вслух подумал я. – Не боясь, что их рабочие забастуют? Но это же предательство интересов рабочего класса!
– Где ты увидел предательство? – изумился Иосиф. – В чем?