– Ты, краснопузая сволочь, от меня ничего не добьешься!
Дервиша ничего не сказал и продолжал внимательно рассматривать Хандогу, словно пытаясь заглянуть в самые потаенные уголки его души. Тот заерзал по табуретке и с надрывом воскликнул:
– Пытками тоже ничего не добьешься! Ставь к стенке, сволочь!
Но и этот его выпад не вывел Дервиша из равновесия. Он двинул по столу конверт с письмом Алексея и предложил:
– Почитайте, Михаил Петрович.
Хандога не пошелохнулся и с опаской посматривал то на конверт, то на резидента.
– Берите, берите, Михаил Петрович, в нем не бомба.
– Что там? – не решался взять конверт Хандога.
– Письмо, – пояснил Дервиш.
– Какое письмо?! От кого?
– Прочтите, а потом поговорим, надеюсь, по душам.
– Уже поговорили, печенку чуть не отшибли, – буркнул Хандога.
– Ну уж извините, вы не ангел, но и мы не дьяволы. Поэтому, Михаил Петрович, прочтите письмо, надеюсь, оно откроет вам глаза.
Хандога, поколебавшись, взял конверт и осторожно, будто в нем таилась змея, открыл. Дервиш впился взглядом в его лицо. На нем в одно мгновение отразилась целая гамма чувств, а когда к Хандоге вернулся дар речи, с дрожащих губ сорвалось:
– Э-это невозможно. Как?
– Возможно, Михаил Петрович, ваш брат, Алексей, жив.
– Нет, нет, этого не может быть! Боже мой, ты жив, Леша! И ты служишь им? Как ты мог? – звучало в напряженной тишине.
Дервиш и Ольшевский внимательно наблюдали за реакцией Хандоги на этот важный в психологическом плане ход. Прочитав до конца обращение брата, он поник, с его губ срывались невнятные звуки, а через мгновение, отшвырнув письмо, взорвался:
– Ах вы суки! Меня, гвардейского офицера, решили купить! Не выйдет! Я за 30 cеребрянников не продаюсь!
– Прекратите истерику, Хандога! – прикрикнул Дервиш.
Но того было не остановить. Он последними словами поносил чекистов и советскую власть. В своей ненависти он, кажется, готов был испепелить взглядом Дервиша. Резидент сохранял терпение и выдержку. Это окончательно вывело из себя Хандогу. С кулаками он ринулся на Дервиша. Павел был начеку и припечатал его к стулу. Предприняв еще одну и безуспешную попытку вырваться из железных объятий, Хандога сник и потухшим взглядом смотрел перед собой. Дервиш кивнул Павлу; тот отступил назад, и снова обратился к разуму поручика.
– Михаил Петрович, будьте благоразумны и прислушайтесь к советам брата. Он плохого не посоветует, его слово не пустой звук. Оно подтверждается самой советской властью, от имени которой я полномочен вести с вами переговоры.
В глазах Хандоги появилось осмысленное выражение, губы исказила гримаса, и сквозь зубы он процедил:
– К-какие еще переговоры? О чем?
– О помощи своей родине. Советская власть гарантирует вам не только жизнь, но и свободу выбора.
– A-а, я знаю цену ее слову, – отмахнулся Хандога. – У нее для таких, как я, есть только одно – пуля.
– Зря вы так, Михаил Петрович, – сохранял терпение Дервиш и зашел с другой стороны: – Авантюра, в которую вас втянули контрразведка Дулепова и японская разведка, обречена на провал.
– Какая авантюра?! О чем ты? Я ничего не знаю! – открещивался Хандога, но его глаза говорили другое: в них смешались изумление и ужас.
– Михаил Петрович, перестаньте дурака валять. Для нас не составляет тайны, чем вы и остальная банда занимаетесь в секретном лагере под Харбином. Того, что задумали Люшков и Угаки, мы не допустим. У вас есть шанс не только остаться в живых, но и вместе с семьей вернуться на родину.
– Не верю! Сторгую вам души боевых товарищей, а вы их к стенке, а потом и меня.
– Михаил Петрович, вот только не надо сгущать краски.
– Я сгущаю краски? Спросите у своего Люшкова, он вам расскажет, как ваша хваленая советская власть тысячами пускает в расход тех, кто за нее глотку драл.
– Нашли, кому верить.
– А кому же еще? Как-никак, а целый генерал.
– Сволочей везде хватает.
– Это не аргумент.
Ответ Хандоги и его позиция вынудили Дервиша искать к нему другие подходы. Он решил вернуться к прошлому, которое сделало их непримиримыми противниками, где мог находиться ключ сердцу Хандоги, и спросил:
– Михаил Петрович, а вы не задумывались над тем, почему большевики так легко смахнули в тартарары трехсотлетнюю монархию Романовых, а потом в тяжелейшей войне наголову разбили иностранных интервентов из 14-ти стран Антанты?
Вопрос озадачил Хандогу. Подумав, он ответил:
– Вы воспользовались ситуацией! Вы воспользовались невежеством народа, и он поддался на ваши демагогические лозунги!
– У Деникина, Колчака и всех остальных спасителей России лозунгов тоже хватало. А народ пошел за нами – большевиками, потому что за нами была правда.
– Страх перед красным террором, вот что им двигало.
– Террор? Ну, это, право, смешно. Народ пошел за нами не из-за страха. Мы освободили рабочего человека от эксплуатации, а крестьянину дали землю.
– Вы, вы обманули народ! – упрямо твердил Хандога. – Вы сговорились с германцем! Вы нанесли подлый удар в спину великой империи. Вы, большевики, забрали у меня все! Изуродовали всю мою жизнь! Заставили побираться на китайской помойке! А теперь хотите заставить предать тех, с кем я шел в атаку, кто делился со мной последним сухарем? Нет и еще раз нет! Лучше сразу убейте!
– Вот только не надо громких слов! – не поддался эмоциям Дервиш. Он сохранял ровный тон и, надеясь достучаться до разума Хандоги, предложил: – И все-таки, Михаил Петрович, задумайтесь: как так получилось, что народ, оболваненный армией попов, брошенный самодержавием гнить в окопах бессмысленной войны, нашел в себе силы не только вышвырнуть на свалку истории помазанника Божьего, но и вместе с нами – большевиками – выстоять в войне со всем остальным миром?
– Это все ваш Ленин и кучка жидов! Они задурили голову народу! Вы разрушили тысячелетнюю…
Здесь уже терпение иссякло у Ольшевского, и он бросил в лицо Хандоге:
– Поручик, кончай истерить! Ты же этот самый народ считал за бессловесное быдло!
– Что?! Ты кто такой чтобы мне тыкать?! – взвился Хандога.
– Сын дворянина! Я насмотрелся, что вытворяли такие господа, как ты, с народом! В проруби топили! На ветряках распинали!
– Слюнтяй! Размазня! Из-за таких, как ты, мы просрали Россию!
– Что? Что ты сказал?! Да я… – задохнулся от возмущения Павел.
– Стоп, Павел! – осадил его Дервиш и отрезал: – Если кто-то что-то и потерял, так это такие, как вы, Хандога. А за страну не беспокойтесь. Под Хасаном советский народ показал хваленым японским самураям и всему миру, что не допустит того позора, что произошел при Цусиме.
Хандога яростно сверкнул глазами и на этот раз ничего не сказал. Дервиш выдержал паузу и снова обратился к его разуму и чувствам русского человека.
– Михаил Петрович, как же так получается, вы, русский офицер, служите холуем у тех, кто пытается поработить вашу родину?
– В отличие от вас, большевиков, они нас, дворян, на фонарных столбах не вешают, – буркнул Хандога.
– Михаил Петрович, да оставьте, наконец, этот несусветный бред газетчикам из Нового пути. Перед вами пример родного брата. Алексей не только здравствует, но и достойно служит советской власти. И не просто служит, он воевал против Врангеля и белополяков, а сегодня работает на ответственном участке – заместителем начальника сухумского порта. Его письмо – это билет для вас и семьи на родину.
– Скорее, наживка, вы заставили его написать, но меня на этом не поймаешь!
– Да будьте же, в конце концов, разумным человеком, Михаил Петрович! То, что написал Алексей, идет от чистого сердца. Вы же лучше меня знаете своего брата. Он даже под пыткой не станет кривить душой.
– Знаю! Но я вам – большевикам – никогда не прощу того, что вы сотворили с нами и обратили великую державу в прах! – упрямо гнул свое Хандога.
– Ну о каком прахе вы говорите, Михаил Петрович? Посмотрите правде в глаза. Меньше чем за двадцать лет советская власть подняла страну из чудовищной послевоенной разрухи и невежества.
– Но какой ценой? Люшков похвалялся: 70 тысяч загнал в лагеря и подставил под пули.
– Нашли, кого вспомнить. Вы обратитесь к фактам. Мы ликвидировали неграмотность, провели индустриализацию и коллективизацию. Сегодня наша общая родина стала примером для трудящихся всего мира. Этого не может видеть только слепой. Но вы же не слепой! Вы разумный человек, забудьте об этих химерах: царе и отечестве для избранных.
Хандога ничего не ответил. Внутренняя напряженная борьба мотивов нашла отражение в его глазах, в них смешались боль и отчаяние. Продолжалась она несколько минут. Все это время Дервиш с Ольшевским находились настороже. В вербовке наступил момент истины, и от непредсказуемого Хандоги можно было ожидать чего угодно. Он качнулся на табуретке, Павел, на всякий случай, переложил из левой руки в правую пресс-папье. Болезненная судорога исказила губы поручика, и в комнате тихо прошелестело:
– Чего вы хотите?
Тон, каким он это произнес, и само выражение лица сказали опытному Дервишу о многом. Он не стал витийствовать и ответил прямо:
– Предлагаю вам, Михаил Петрович, сотрудничество с советской разведкой.
Хандоги тяжело вздохнул и, избегая его взгляда, обронил:
– На каких условиях?
– Я их называл: первое – сохранение вам жизни и второе – при желании вы можете возвратиться вместе семьей на родину. Ваш младший сын нуждается в серьезном лечении, и он его получит.
– Допустим, я согласился, а какие гарантии?
– Мое честно слово.
– Ваше слово – это ваше слово. А что скажут на Лубянке? Там для меня, наверное, уже заготовлена веревка.
– Какая веревка, Михаил Петрович?! Ну о чем вы говорите? Сотрудничество с нами – единственный путь вам остаться в живых и сохранить семью. Вы же не самоубийца! Японцы обрекают вас на смерть. Мы знаем об акции и, естественно, не допустим ее, – обращался к его разуму Дервиш.