Ворошилов поджал губы и швырнул кий на стол. Сталин сам встал к столу, но игра шла не в его пользу. Он опустил кий, похлопал Лакобу по плечу и сказал: «За то прощаю, что маленький такой».
Командармы сдержанно рассмеялись. Сталин подмигнул им и, глянув на обиженно примолкшего Берию, с ехидцей спросил: «А ты, Лаврентий, чего не играешь и за шары держишься? Глухого боишься?»
Стены вздрогнули от громового хохота. Ворошилов сложился вдвое, его плотная спина, казалось, вот-вот прорвет рубашку, крупные, как горошины, слезы выступили на глазах. Сария рассмеялась, бросила на Берию уничижительный взгляд и вышла на летнюю террасу.
Ее взгляд Берия запомнил навсегда. Спустя столько лет в нем еще продолжала жить ненависть к ней и Нестору…
Удаляющийся гул гитлеровских бомбардировщиков вернул Берию к действительности. Скрипнувшая дверь заставила его встрепенуться. Он с недоумением посмотрел на дежурного офицера. Тот заученным движением положил на стол темно-красную папку и тихо вышел.
Берия нацепил на хищный нос пенсне, включил настольную лампу и принялся за изучение документов. Бегло просмотрел материалы лондонской и нью-йоркской резидентур. В последнее время оттуда приходила лишь тактическая информация, существенно не влиявшая на положение на фронтах, и задержал внимание на разведсообщениях из Нидерландов.
Сухие и лаконичные строчки радиограмм «Каро» говорили о том, что, несмотря на колоссальные потери, Гитлер не отказался от планов захвата Москвы. В сражение были брошены стратегические резервы.
«Каро» радировал:
«Директору».
Источник «Мария».
«Тяжелая артиллерия из Кенигсберга движется к Москве. Орудия береговых батарей погружены на суда в Пиллау. Место назначение то же».
Источник «Густав».
«Потери бронетанковых подразделений достигают размеров оснащения одиннадцати дивизий».
Источник «Мориц».
«План-2 вступил в силу три недели назад. Возможная цель операции – выход на линию: Архангельск – Москва – Астрахань до конца ноября. Все передвижения частей осуществляются в соответствии с ним».
«И все-таки Москва, а не Ленинград! Этот лом Жуков снова угадал!» – ревнивая мысль кольнула Берию.
Следующая радиограмма, поступившая из швейцарской резидентуры, подтверждала это предположение.
«Дора» – «Директору».
Источник «Луиза».
«Новое наступление на Москву не является следствием стратегических планов, а объясняется господствующим в германской армии недовольством тем, что с двадцать второго июня не было достигнуто ни одной из первоначально поставленных целей. Вследствие сопротивления русских армий немцы вынуждены отказаться от плана-1 – Урал, плана-2 – Архангельск – Астрахань и плана-3 – Кавказ. В боях за Москву германская армия ввела в действие все имеющиеся материальные и людские резервы. Для решающего наступления подвезены тяжелые мортиры и дальнобойные пушки, взятые из крепостей Германии».
Берия, не дочитав сводку до конца, поднялся из-за стола и прошелся по кабинету. Толстый ковер гасил звук шагов, а тишина и мерное шуршание часов позволили сосредоточиться. В голове выстраивалась логически выверенная схема доклада Сталину, в которой оставалось только расставить акценты. Он возвратился к столу, взял красный карандаш и принялся заново перечитывать сводку. Взгляд скользнул по последнему абзацу, сердце бухнуло и подкатило к горлу.
«Рамзай» – «Директору».
Источник «Инвест».
«Японское правительство решило в текущем году не выступать против СССР. Однако вооруженные силы в Маньчжоу-Го будут оставлены на случай выступления весной будущего года. К весне немцы будут иметь решающий успех, и тогда японцы начнут военную операцию, чтобы установить новый порядок по всей Сибири».
«Этого не может быть! – не мог поверить своим глазам Берия. – Ну, Рамзай! Ну, Зорге!»
Донесение из токийской резидентуры в дни, когда танковые клинья вермахта нацелились на Москву, было бесценно.
«Я стану первым, кто доложит Хозяину! Пришел мой час!» – и рука Берии потянулась к трубке ВЧ-телефона.
На звонок в приемной Сталина ответил Поскребышев.
– Здравствуй, Александр Николаевич, – поздоровался Берия и поинтересовался: – Иосиф Виссарионович у себя?
– Да, – подтвердил Поскребышев.
– Ты можешь уточнить, он примет меня? Есть очень важная информация.
– Подождите, Лаврентий Павлович, – после короткой паузы прозвучал ответ: – Лаврентий Павлович, товарищ Сталин примет вас, приезжайте!
– Спасибо, – поблагодарил Берия, сложил в папку разведсводку, шифровки и докладную руководителя военной контрразведки Абакумова о потерях Юго-Западного фронта, их природе и собрался закрыть сейф, но в последний момент раздумал и вернул докладную на место, посчитав: не то время, чтобы докладывать о них Сталину. В обстановке, сложившейся на фронте под Москвой, выводы Абакумова уже никак не могли повлиять на нее, а, скорее всего, стали бы еще одной причиной для гнева. Заперев сейф, Берия направился на выход, в приемной распорядился:
– Саркисов, со мной!
Тот – его тень, предупредительно распахнул дверь в коридор. Они прошли к лифту и спустились во внутренний двор, где ждала машина. Водитель открыл заднюю дверцу, Берия расположился на заднем сидении; Саркисов занял переднее, и распорядился:
– В Кремль!
Водитель сел за руль. Машина наркома выехала на Лубянскую площадь и, покачиваясь на неровностях брусчатки, свернула с нее на улицу Куйбышева. Тут уже было рукой подать до Кремля, когда водитель резко ударил по тормозам. Вперед возник завал. Бомба пробила крышу дома и разорвалась на верхних этажах. Косматые языки пламени вырывались из разбитых окон.
– Хваленые сталинские соколы! Мать вашу так! Фашисты бомбят Кремль! – Берия помянул недобрым словом летчиков.
Бросив негодующий взгляд на чернильное небо, по которому продолжали шарить лучи прожекторов, он распорядился ехать в объезд, по набережной. На въезде в Кремль снова завыли сирены воздушной тревоги. Фашисты возобновили налет. Машина проскользнула в темный зев Боровицких ворот и остановилась у подъезда. Берия, прижимая к груди папку, стремительно поднялся по ступенькам. В коридорах и кабинетах было безлюдно, только немногословная охрана оставалась на своих постах. В приемной он столкнулся с Власиком и вместе с ним спустился в убежище.
В нос шибануло запахом краски и дерева – строительство бункера для Вождя закончилось несколько дней назад. В нем все до мелочей напоминало интерьер его любимой Ближней дачи в Кунцево. В приемной их встретил Поскребышев. Руководитель личной канцелярии Хозяина и Особого сектора, которые не были подвластны ни ЦК, ни НКВД, он надежно оберегал тайны Вождя и, как никто другой, угадывал его мысли и желания. Работа аппарата, доведенная Поскребышевым до совершенства, не знала сбоев – указания Сталина выполнялись беспрекословно и в срок. В редкие минуты благодушия, в присутствии вождей помельче, он, подшучивая над ним, называл его не иначе, как «наш самый главный».
Поздоровавшись, Берия попытался завести разговор с Поскребышевым и узнать о настроении Сталина. Тот холодно кивнул и, отделавшись общей фразой, предложил:
– Подождите, Лаврентий Павлович, у него Жуков.
У такого поведения Поскребышева были веские причины. Незадолго до войны была арестована его жена. Он обратился к Сталину с просьбой помочь разобраться с ее делом, а тот как бритвой отрезал: «Я в дела НКВД не вмешиваюсь!» Кивнув Берии на кресло, Поскребышев уткнулся в бумаги. Тот не стал садиться.
В приемной воцарилось тягостное молчание. Берия бросал нетерпеливые взгляды на дверь кабинета Сталина – доклад Жукова затягивался, и в нем нарастало раздражение. Впервые они столкнулись при разоблачении органами изменников среди командования Белорусского военного округа. Жуков, будучи заместителем командующего, осмелился встать на защиту предателей из 3-го и 6-го кавалерийских корпусов. Прикрывая своих подельников, он пытался обвинить НКВД в подрыве боевой готовности войск и шельмование командных кадров. В ответ в наркомате в спешном порядке принялись «раскручивать» дело на строптивого генерала. Но Сталин не дал ему хода и отправил Жукова воевать в Монголию. После разгрома японцев на реке Халхин-Гол его карьера стремительно пошла в гору, а с началом войны Сталин запретил даже заикаться о нем. Жуков один стоил Ворошилова, Буденного и всех вместе взятых «кавалеристов», потому как знал, чем остановить фашистов.
Доклад Жукова подошел к концу. Дверь распахнулась, и он твердым шагом вышел в приемную. Следы усталости и бессонных ночей проступили на его волевом лице. Сухо пожав руку Берии, генерал направился к лифту.
– Проходите, Лаврентий Павлович! – пригласил Поскребышев в кабинет.
Берия перешагнул порог и стрельнул взглядом в сторону Сталин. Тот, склонившись над картой обороны столицы, нервно попыхивал трубкой. За последние четверо суток, с того часа, когда они встречались последний раз, в нем произошли разительные перемены. В подземном склепе, при искусственном освещении исчез ореол величия и вождизма. В глаза бросалась маленькая, нескладная фигура, и даже высокий каблук, искусно спрятанный мастером в голенища сапог, не добавлял роста. Непропорционально большой торс болтался в просторном кителе, левая рука и плечо двигались с трудом. Сквозь поредевшие волосы восковым цветом просвечивал череп, а усы обвисли. Таким Берия видел его в первые дни войны.
– Здравствуй, Лаврентий. Что у тебя? – вяло спросил Сталин.
Берия лихорадочно соображал. Здесь, в убежище, наедине с ним стройная логика доклада начала рушиться. Ему было хорошо знакомо это состояние Хозяина, когда периоды депрессии сменялись вспышками ярости, и тогда горе тому, кто подворачивался под горячую руку. Он решил не спешить с сообщением Зорге и ограничился дежурной фразой.
– Иосиф Виссарионович, поступила серьезная разведывательная информация, – и после паузы сделал акцент на последней фразе: – Особенно по дальневосточному направлению.