Упреждающий огонь советской артиллерии и авиации подорвал мощь германской «Цитадели», но не разрушил. Оправившись от огневого шквала, вермахт нанес ответный удар. В 5 часов 30 минут земля вспучилась ревущей, скрежещущей и изрыгающей смертоносный огонь бронетанковой армадой вермахта. Из капониров выполз «зверинец» из «тигров» и «пантер». С дальних и прифронтовых полевых аэродромов поднялись в воздух две тысячи самолетов, и на оборонительные позиции Центрального фронта обрушилась лавина из свинца и огня. Началась невиданная по своим масштабам и ожесточенности битва машин и механизмов, людской воли и характера.
В небе, иссеченном пулеметными очередями, раскручивали смертельную карусель стаи самолетов. На земле орудийные выстрелы слились в один рвущий душу вой. Его перекрывали адский грохот и скрежет металла – это танки сходились в таране. Уцелевшие экипажи продолжали отчаянно драться на земле. Живые факелы, слившись в последнем, смертельном объятии грызли, терзали, душили друг друга. Дыхание смерти витало повсюду. В воздухе стоял невыносимый смрад от обуглившихся человеческих тел, сгоревшей ткани и пороха. Никто не хотел уступать. Русские стояли насмерть, а немцы не жалели своих жизней, чтобы сломить их сопротивление.
В те полные драматизма дни чаши весов Курского сражения могли качнуться в любую сторону. Момент истины наступил 12 июля. Ранним утром на холмистой, изрезанной оврагами местности у железнодорожной станции Прохоровна сошлись в бою около 1500 тысячи танков 5-й гвардейской танковой армии генерал-лейтенанта Ротмистрова и 1-й танковой армии группенфюрера СС Хауссера. В арьергарде гитлеровцев наступала элита – дивизии СС «Мертвая голова» и «Адольф Гитлер». Сражение шло с переменным успехом. Сказать, что на земле разверзся ад, значит не сказать ничего. Накал битвы не выдерживали ни металл, ни земля. Знаменитая крупповская сталь плавилась, а многострадальная русская земля горела. В этом земном аду устоял только советский солдат. К исходу дня, потеряв свыше 350 танков и более 10 тысяч солдат и офицеров, гитлеровцы вынуждены были перейти к обороне. На других участках фронта их наступление также захлебнулось. И тогда настал звездный час для генерала армии Рокоссовского и генерала армии Ватутина. По их приказам в наступление перешли части Центрального и Воронежского фронтов, противник дрогнул и попятился.
Под ударами советских войск вермахт все дальше откатывался на запад. К середине августа части Красной армии разгромили 35 дивизий противника, в том числе 22 пехотные, 11 танковых и две моторизованные, остальные 42 дивизии понесли тяжелые потери и в значительной степени потеряли свою боеспособность. Общие потери вермахта к исходу августа составили 254 470 тысяч убитыми и пропавшими без вести, в плен попало 38 600 человек, около 1500 танков и штурмовых орудий было выведено из строя, сбито в воздухе и уничтожено на земле 1696 самолетов.
На огненной Курской дуге окончательно сгорели надежды фашистских вождей переломить ход войны на Восточном фронте в свою пользу. Она приобретала все более затяжной характер и безжалостно пожирала материальные и людские ресурсы фашистской Германии. Ее военная промышленность работала на пределе своих возможностей. Каторжный труд миллионов восточных рабочих был не в состоянии компенсировать огромные потери, которые нес вермахт. Это вынуждало окружение Гитлера искать выход из положения. Гиммлер и Шелленберг видели его в заключении сепаратного мира с теми, кто их вскормил, – с политиками и финансовыми воротилами из США и Великобритании.
В то время как Молох войны продолжал перемалывать в своих жерновах тысячи и тысячи человеческих жизней, в тиши неприметных отелей, на конспиративных квартирах спецслужб в Риме, Стамбуле и Анкаре разведчики и дипломаты Германии в беседах с западными политиками прощупывали почву на предмет заключения сепаратного мира. Мира, в котором для советской России, как это уже имело место в прошлом, не нашлось бы места.
Нынешняя нечистоплотная возня осенялась далеко не безгрешными и далеко не святыми отцами из Ватикана. Она стала известна советским зарубежным резидентурам. Сообщения, поступившие в органы госбезопасности из Анкары и Рима, говорили о том, что посланец Ватикана кардинал Ронкалли и посол Германии в Турции Франц фон Папен ищут основу для будущих сепаратных переговоров. Еще одним свидетельством стали приезд в Ватикан Майрона Тейлора – представителя президента Рузвельта и его встречи с папой Пием XII и кардиналом Ронкалли. С этой информационной бомбой Берия поспешил на доклад в Кремль.
Информация о попытках окружения Гитлера вступить в сепаратные переговоры с западными политиками не составляла тайны для Сталина. Об этом ему сообщали и деятели Коминтерна, но их сведения носили отрывочный характер. Спецсообщение Берии содержало конкретные данные: даты, имена, а главное раскрывало суть переговоров Папена и Ронкалли. Не дочитав до конца, Сталин потянулся к пачке «Герцеговины Флор», выхватил папиросу, просыпая табак на стол, набил трубку и закурил. Берия напрягся. Порывистые движения и пальцы, сжимавшиеся в кулаки, выдавали гнев Сталина. После глубокой затяжки он снова склонился над спецсообщением.
На абзаце, где говорилось о встрече папы Пия XII с Тейлором, карандаш в руке Сталина задержался. Жирно подчеркнув фамилию Тейлора, он написал на полях: «Двурушник!» – и в сердцах бросил:
– Тоже мне, союзники! Никому нельзя верить!
– Особенно Черчиллю, этот спит и видит, как бы нас со свету сжить, – поддакнул Берия.
– По нему и англичанам что-нибудь есть?
– Лондонская и римская резидентуры активно работают в этом направлении. В ближайшее время накопают.
– Маловероятно. Эти сэры и хэры привыкли загребать жар чужими руками. Хитрые лисы, пустили вперед американских ковбоев без головы. Но как на это поддался Рузвельт? Вроде не дурак и сам по себе неплохой человек. Как?! – недоумевал Сталин.
– А если Тейлор его именем прикрывался, а на деле за ним стоят денежные мешки? – предположил Берия.
– Даже если и так, то Америка от сделки с окружением Гитлера мало что выиграет.
– Почему?
– Сепаратный мир с Германией принесет выгоды только англичанам. При униженной Франции они станут единственным гегемоном в Западной Европе, а остальные будут плясать под их дудку.
– И какой же выход, Иосиф Виссарионович?
– Сорвать переговоры.
– Все крутится вокруг фон Папена, значит, ему отводится ключевая роль, – заключил Берия.
– Говоришь, ключевая? – повторил Сталин и после паузы многозначительно произнес: – Ему больше подойдет роль покойника.
– Иосиф Виссарионович, а если поручить написать ее управлению Судоплатова, – на лету поймал его мысль Берия.
– Посоветуйся с Голиковым. У него хорошие позиции в Турции. Надо, чтобы даже тень подозрения не пала на нас. Среди турецких патриотов найдутся смелые и решительные люди, ненавидящие фашизм.
– Я обязательно посоветуюсь, Иосиф Виссарионович, – заверил Берия и поинтересовался: – А что делать с Ронкалли, не слишком ли долго он задержался на грешной земле?
– Задержался, говоришь?
– Этот святоша служит дьяволу, вот пусть к нему и отправляется.
– Лаврентий, не суди по нему об остальных, – неожиданно холодно заметил Сталин.
– Да все они одним миром мазаны, Иосиф Виссарионович! Хитрые евреи придумали бога, а попы подхватили и две тысячи лет морочат людям головы.
– Ты не прав, Лаврентий, они всего лишь посредники. Господь не на языке, а в душе, а настоящий храм там, где двое собрались во Имя Его.
Берия с удивлением посмотрел на Сталина и, помявшись, ответил:
– Иосиф Виссарионович, у коммуниста нет и не может быть другой веры, как только вера в бессмертное дело Ленина – Сталина.
Сталин, хмыкнув, спросил:
– Лаврентий, а когда меньшевики поймали тебя в Тифлисе и посадили в камеру смертников, ты какому богу молился?
Берия промолчал.
– Вот тот-то и оно, – с ехидцей заметил Сталин, вернулся к началу разговора и потребовал: – Подготовь подробную докладную о закулисной возне наших неверных союзников с фашистами. Недели тебе хватит?
– Да.
– Каждый факт и каждое слово должны быть выверены.
– Конечно, Иосиф Виссарионович, я понимаю всю меру ответственности, – заверил Берия.
– Пусть Рузвельт почитает. Если не знает, что творится за его спиной, то поставит на место Тейлора. Если же это делается с его ведома, то он должен знать: для нас не секрет их грязная возня с фашистами.
– Иосиф Виссарионович, а мы можем эти шашни сделать достоянием мировой общественности?
– Нет, Лаврентий, тут палка о двух концах. Как бы это не обернулось против нас.
– Не обернется, Иосиф Виссарионович! Мировое общественное мнение на нашей стороне.
– Насчет него ты не слишком обольщайся. Общественное мнение – оно, как та ветреная женщина: сегодня так, а завтра эдак.
– Смею вас заверить: оно давно на нашей стороне. Материалы перлюстрации переписки иностранцев с нашими государственными организациями и частными лицами полны восторженных откликов об успехах Красной армии и вашей выдающейся роли в ее победах…
– Лаврентий, оставь славословие газетчикам! – перебил Сталин, но его глаза говорили другое, и он уточнил: – Так что они пишут?
– Сейчас, сейчас, Иосиф Виссарионович, – Берия зашелестел документами, нашел сводку с материалами перлюстрации, пробежался по страницам, остановился на выдержках из писем, подчеркнутых красным карандашом, и зачитал: «Весь мир изучает по-настоящему уроки свободы на примере героизма и беспощадной ярости Красной Армии. Он наблюдал за возрождением России с момента революции с открытым скептицизмом, но теперь он научился уважать и восхищаться структурой СССР. А это потому, что он увидел свободных людей, борющихся за свое наследство против безжалостного, бесчеловечного врага». Это пишут из Америки в Москву нашему Слуцкому.
– Хорошо пишут. Правильно пишут, – согласился Сталин, и его голос потеплел.