Дверь открылась, и Миклашевский поразился перемене, произошедшей с ней за последнее дни. Она будто высохла вся, заплаканное лицо напоминало печеное яблоко. Несчастная женщина оказалась без вины виноватой и по воле деспота супруга билась, как птица в клетке, в четырех стенах добровольной тюрьмы. Жалость охватила Миклашевского, он обнял ее, и она зарыдала. Сквозь плач прорывалось:
– Он стал невыносим. Совершенно невыносим. Я не знаю, что мне делать! Что?!
– Успокойтесь, Инна Александровна. Успокойтесь, он образумится, – Игорь искал слова утешения, но не верил в них.
Из кухни доносились грохот падающей мебели и пьяный рев. Блюменталь-Тамарин все больше превращался в настоящего тирана для беспомощной пожилой женщины.
– Мерзавцы! Негодяи! Жалкие пигмеи! Они еще узнают, кто такой Блюменталь-Тамарин! Мне аплодировал Большой театр!.. – бушевал он.
– Вот видишь, Игорь! Так повторяется изо дня в день! У меня нет никаких сил терпеть все это. Ну сделай хоть что-нибудь!
– Успокойтесь, тетя Инна. Я поговорю с ним, – и, бережно отстранив ее, он прошел на кухню.
Его глазам предстала безобразная картина. По полу катались пустые бутылки, в углах валялись стулья, на столе громоздились гора немытой посуды и объедки еды. В воздухе стоял невыносимый, тошнотворный запах сивухи. Сам Блюменталь-Тамарин в засаленном домашнем халате, потрясая кулаками, в полупьяном бреду то ли играл какую-то роль, то ли находился в затмении. Игорь пробрался к окну и распахнул створки. Его появление и струя свежего воздуха просветлили разум Блюменталь-Тамарина. Он осоловело захлопал глазами и просипел:
– О-о, Игорь, ты?
– Я, Всеволод Александрович, но так же нельзя, – не удержался от упрека Миклашевский.
– A-а, старая стерва уже успела пожаловаться.
– Не смей! Не смей так говорить! Посмотри, во что ты превратился. Тиран! Чудовище! – неслось из коридора.
Игорь захлопнул дверь в кухню, поднял стул и попытался усадить Блюменталь-Тамарина. Тот сопротивлялся, но не мог противостоять молодости и силе. Расплывшись амебой на стуле, он разрыдался. Сквозь всхлипы и стоны доносилось:
Быть или не быть? Вот в чем вопрос!
Что благороднее: сносить ли гром и стрелы
Враждующей судьбы или восстать
На море бед и кончить их борьбою?
Окончить жизнь – уснуть,
Не более! И знать, что этот сон
Окончит грусть и тысячи ударов, –
Удел живых. Такой конец достоин
Желаний жарких. Умереть? Уснуть?
Миклашевский топтался на месте и не знал, что дальше делать. Он не мог понять, то ли Блюменталь-Тамарин болен белой горячкой, то ли играет одну из ролей, в которых окончательно запутался.
– Но если сон виденья посетят?
– Что за мечты на смертный сон слетят, – с надрывом воскликнул Блюменталь-Тамарин и затих.
Его безучастный взгляд был устремлен в пространство. Игорь воспользовался паузой, разгреб гору немытой посуды на столе, нашел кружку, сполоснул, налил воду и поднес Блюменталь-Тамарину. Тот замотал головой и потребовал:
– Вина мне! Вина мне полну чашу!
– Всеволод Александрович, в следующий раз, а сейчас выпейте воды, – пытался как-то наладить разговор Миклашевский.
– Несчастный, нас ждут забвение и тлен, – продолжал пребывать в плену своих горячечных фантазий Блюменталь-Тамарин.
Игорю ничего не оставалось, как прибегнуть к уже испытанному средству. Он достал из кармана плаща фляжку с коньяком, и Блюменталь-Тамарин ожил. Облизнув иссохшие губы, он загоревшимися глазами наблюдал, как льется янтарная жидкость. Рюмка наполнилась лишь до половины, на большее у него не хватило терпения. Ухватив ее, Блюменталь-Тамарин залпом выпил и, откинувшись на спинку стула, закрыл глаза. Прошла секунда, другая, черты его лица смягчились, и расслабляющаяся волна прокатилась по телу. Он глубоко вдохнул и открыл глаза, в которых появилось осмысленное выражение, и потерянно произнес:
– Все, финал, а дальше тлен, забвенье.
– Ну почему же, мы еще поборемся, Всеволод Александрович, – возразил Миклашевский.
– Зачем? Ради чего? Когда душа сожжена, а казна пуста?
– Сегодня пуста, а завтра мы ее наполним, – исподволь подводил к разговору об архиве Миклашевский.
Но Блюменталь-Тамарин то ли не понимал, то ли хитрил и продолжал играть какую-то свою роль.
– Там злой Кощей над златом чахнет. Там русский дух, там Русью…
– Всеволод Александрович, да спуститесь же вы наконец на грешную землю! – начал терять терпение Игорь. – Надо же что-то делать! Пока нас не вздернули на фонарных столбах!
– Что-о?! – Блюменталь-Тамарин потряс фигой и отрезал: – Вот им!
– Я тоже не собираюсь идти на заклание. Большевики не сегодня, так завтра захватят Берлин. Пока не поздно, надо сматывать удочки.
– Да-да, надо бежать!
– Вы думали, куда?
– Ну не к Сталину же.
– А к кому?
– К американцам.
– С пустыми руками мы им не нужны.
– А это нам на что? – Блюменталь-Тамарин постучал пальцем по голове и многозначительно заметил: – Здесь много чего хранится.
– Еще важнее документы. На них можно хорошо заработать, – намекнул на архив Миклашевский.
– Документы?
– Да.
– А ты, боксер, оказывается, не только кулаками умеешь махать, еще и соображаешь.
– Так жизнь и вы, Всеволод Александрович, научили.
– Молодец! Будем держаться вместе, не пропадем.
– Всеволод Александрович, я добро помню. Если бы не вы, я бы тут не сидел.
– Ну спасибо. А насчет злата, так у меня кое-что на черный день припасено.
– Золото? Бриллианты?
– Ха-ха, кое-что подороже.
– Да?! – сделал удивленное лицо Миклашевский и, понизив голос, предложил: – Так, может, это перепрятать в надежное место?
– Перепрячем, но сначала надо добраться до Мюнзингена.
– Мюнзингена?
– В ближайшие дни нас должны туда эвакуировать, а оттуда рукой подать до американцев.
– Я с вами, Всеволод Александрович, можете на меня рассчитывать.
– Всему свое время, Игорь. Трусливые крысы уже побежали, идиоты, и попали в лапы Мюллера.
– Всеволод Александрович, я восхищен вашей дальновидностью! – признался Миклашевский и лишний раз убедился, что за маской лицедея скрывается хитрый и расчетливый интриган.
– Терпение и выдержка! Эти самовлюбленные павлины Власов и Жиленков посыпают мелким бисером перед Гитлером. Они думают, что списали Блюменталь-Тамарина. Идиоты! Они одной ногой стоят на краю могилы. Я их всех, всех переживу!
– Да, конечно! Конечно! – поддакивал Игорь и предпринял еще одну попытку вернуть разговор к архиву.
Но Блюменталь-Тамарина было уже не остановить. Отделаться от него Миклашевскому удалось, лишь когда опустела фляжка с коньяком. Покинув квартиру, он отправился в клуб «Сила через радость». Впереди его ждали занятия по рукопашному бою с курсантами вустрауской разведывательно-диверсионной школы. После того как Лемке организовал ему встречу с временно исполняющим обязанности начальника школы капитаном Кенаком Рейхером, они стали проходить на регулярной основе.
Вслед за ним в клуб подъехал Лемке, и с ним новая смена курсантов – пять человек. Их отличали от предыдущей не только отличная физическая подготовка, но и более высокий уровень общего развития. Пока Игорю стали известны их фамилии: Попов, Гуцалюк, Буга, Муха и Орлов. Но на этот счет он не обольщался, скорее всего это были клички. То, как их опекал Лемке, наводило на мысль, что ему предстояло натаскивать не одноразовых агентов, а спецгруппу, которой Рейхер, видимо, отводил особую роль. Какую именно, Миклашевский рассчитывал узнать из разговоров с курсантами и из общения с Лемке. И такая возможность представилась в тот же вечер, Лемке по случаю завершения курса подготовки смены курсантов пригласил его на ужин.
Он состоялся в буфете клуба, на нем присутствовали все те же хорошо знакомые Миклашевскому лица – Ланге и Брунер. После третьей рюмки разговор перешел на две самые острые и злободневные темы: положение на фронте и возможность применения нового чудо-оружия, о котором объявил Геббельс и которое, по его словам, должно было переломить ход битвы за Берлин в пользу вермахта.
Игорь время от времени вставлял слово в разговор и пытался по отдельным репликам понять, что происходит в самой разведывательно-диверсионной школе. В какой-то момент он ощутил на себе чей-то пристальный взгляд, повернулся и обомлел.
«Как ты оказался здесь? Как?! Нет, это невозможно!» – не мог поверить своим глазам Миклашевский.
Перед ним с почти фотографической точностью возникла тесная комнатушка каптера 2-й роты 437-го батальона РОА Виктора Демидовича. В ней, сгрудившись вокруг сержанта Головко, замкомвзвода Сацукевич, командир отделения Бобылев и он, Игорь Миклашевский, ловили каждое слово Романа. Он вполголоса зачитывал листовку партизан. В ней сообщалось о разгроме гитлеровских войск под Курском и Орлом, содержался призыв подниматься на борьбу с оккупантами и вступать в ряды партизан. И когда закончилось ее обсуждение, Демидович вызвался спрятать листовку у себя в каптерке. Прошло четыре дня, вторая рота отправилась на прочес леса под Рославлем и недосчиталась двух взводов. Почти в полном составе они перешли на сторону партизан. Среди них был и Виктор Демидович.
«Связник от Андрея? Судоплатова!» – догадка пронзила Миклашевского. Он поискал глазами Демидовича, но так и не нашел. Тот как сквозь землю провалился.
«Показалось? Нервы совсем ни к черту! Успокойся и не дергайся», – пытался взять себя в руки Игорь.
Но это ему плохо удавалось. Произошедшая перемена не укрылась от Лемке. Миклашевский все чаще ловил на себе цепкий взгляд гитлеровца. Ответ невпопад не остался без внимания Лемке.
– Игорь, при чем тут Шмелинг? Я говорю о Пилясе! Ты нас совсем не слушаешь! – упрекнул он.
– Да-да, конечно, бой состоится.
– При чем тут бой? Что с тобой, Игорь?