Е. Ю. Зубкова признаёт, что Т. Таннберг — единственный, кто обоснованно считает Хрущёва соавтором «нового курса» Берия:
«До сих пор единственным автором „нового курса“ в отношении Прибалтики считается Берия, о „примкнувшем“ к нему Хрущёве почти не упоминается. О том, чтобы этот эпизод его биографии был забыт, позаботился сам Хрущёв, представив на июльском пленуме ЦК КПСС 1953 г. Берия в качестве главного инициатора политики коренизации, признанной после ареста Берия „ошибочной“… (…) Первый проект постановления ЦК КПСС „Вопросы Литовской ССР“, в основу которого была положена записка Л. П. Берия от 8 мая, готовили опытные составители такого рода текстов — М. А. Суслов, П. Н. Поспелов и Н. Н. Шаталин».
Хрущёв дал распоряжение доработать документ. Хрущёв развил линию записки Берия: политизировал кадровый анализ и кадровые предложения Берия, вывел ведомственные вопросы МВД на политический уровень: «Существование вооружённого сопротивления стало рассматриваться не как первопричина политической нестабильности, а как следствие целого ряда просчётов и ошибок — как результат пренебрежения национальной спецификой в проведении кадровой и языковой политики, огульного применения репрессивной практики…». Именно Хрущёв вывел данные Берия напрямую против руководства Литвы: «Наличие антисоветского подполья в партийном постановлении было названо „позорным фактом“, а ответственность за сохранение этого положения возложена на ЦК КП и Совет Министров Литвы… если Берия в фокус внимания поставил проблему вооружённого сопротивления, то в решении Президиума ЦК фактически признаётся не буквально, но по смыслу, что речь идёт о серьезных провалах политики советизации этого региона в целом»[1085].
Есть и ещё одно очень важное обстоятельство, на которое обоснованно обращает внимание западный исследователь. Дело в том, что реальная демографическая статистика в целом для 1944–1953 гг., касающаяся Прибалтики, была долгое время просто невозможной: даже несмотря на то, что, в отличие от территории остальных республик СССР, в Латвийской, Литовской и Эстонской ССР в 1947–1948 гг. была проведена сплошная паспортизация сельского населения и соответственно стал принципиально возможен его учёт и контроль за его мобильностью, в том числе — нелегальной. Решение сделать очередное исключение в отношении жителей Советской Прибалтики (другое, более важное, состояло в практическом освобождении рядовых латышей, литовцев и эстонцев от ответственности за службу в гитлеровских и коллаборационистских вооружённых формированиях, которую другие граждане СССР понесли) диктовалось практическим хаосом в сфере демографического и «полицейского» учёта в сельской местности этих республик (то есть территории действий «лесных братьев» — антисоветских партизан).
«В сельских районах присоединённых территорий не существовало никакой эффективной системы обеспечения документами и регистрации населения, в отличие от сельских районов СССР в границах 1939 г. „Значительное большинство“ населения всё ещё пользовалось паспортами бывшего буржуазного правительства и даже разнообразными удостоверениями и пропусками с изображениями свастики, выданными немецкими оккупационными властями. При подобном хаосе с документами, в условиях партизанской гражданской войны сельские районы становились прибежищем для преступников и партизан. Последние имели возможность легко скрываться и изменять идентичность за пределами городов, а местные власти не имели представления о том, кто приезжал в их районы или уезжал из них, кто являлся постоянным жителем, а кто нет»[1086].
Это говорит о том, что не только данные Берия и МВД носили оценочный характер, но и действительно оспорить эти оценочные данные у недовольных ими республиканских властей не было никаких фактических возможностей. Однако А. Р. Дюков уверенно интерпретирует подготовленные весной 1953 года и использованные Президиумом ЦК сводные данные Л. П. Берия об итогах борьбы с вооружённым антисоветским подпольем в Прибалтике и на Западной Украине в 1944–1953 гг. и утверждает, что приведённые Берия цифры носят политически препарированный характер, то есть завышены.
Наибольшая цифра здесь — число арестованных. При этом нет никаких разъяснений: насколько пересекаются цифры арестованных и депортированных (сначала арестованных, а затем высланных), сколько из числа арестованных отпущено, а сколько отправлено в места заключения и т. п. Однако наиболее существенной цифрой, впечатляюще отражающей степень ожесточения борьбы, является, конечно, цифра убитых — она и должна находиться в фокусе нашего внимания, как тот военный показатель, вокруг которого, собственно, и должны строиться оценки масштабов противоборства. Их мы и должны проверять в первую очередь.
Но, не входя в детали, А. Р. Дюков пришёл к убеждению: Берия потому «завышал» число (статистику, а не политические оценки) репрессированных, что придавал «несомненную политическую значимость» своим докладным в Президиум ЦК из-за развернувшейся в нём внутренней борьбы: «статистика советских репрессий в „докладных Берия“ была серьёзно завышена по политическим соображениям. В качестве достоверного источника по истории советской репрессивной политики данные документы рассматриваться не могут»[1087].
С формальной точки зрения, политическая мотивация здесь действительно налицо. Ведь именно Берия поднял вопрос о национальной политике КПЛ в докладной записке от 8 мая 1953 в Президиум ЦК КПСС, по которой 26 мая Президиум обсуждал «Вопросы Литовской ССР». Видимо, уже тогда началась переделка кадров в необходимом этническом направлении. В этом был виден и руководимый персонально самим Берия курс на «национализацию» управления в новоприсоединённых юридически до войны (1939–1940) и фактически в конце войны (1944–1945) республиках Прибалтики и на Западной Украине[1088].
«Национализация» Берия очевидным образом ориентировалась на прецедент частичной легализации и привлечения националистов к власти 1920-х гг., реализованный во главе со Сталиным и Л. М. Кагановичем в ходе «коренизации» (административно-принудительной украинизации) на Украине. Ясно, что при таком сценарии роль литовских коммунистов в республиканских властях не только не была бы усилена за счёт сокращения доли русских прикомандированных кадров, а напротив — принципиально сокращена во имя привлечения литовских националистов. Судьба высшего руководства Советской Литвы при Берия, видимо, была предрешена: Пленум ЦК КПЛ 11–13 июня 1953 признал критику в постановлении Президиума ЦК КПСС от 26 мая верной. Пытаясь лично возглавить начатую кампанию и тем самым отвести её удар от себя, 1-й секретарь ЦК КПЛ Снечкус выступил за повышение роли литовского языка, его поддержал председатель Совета Министров Литовской ССР Гедвилас[1089], также потребовав назначения литовцев на должности руководителей всех промышленных предприятий в республике. Прошла первая волна замены руководящих кадров «национальными» (литовцами), но посреди этой кампании в результате политического противоборства в Москве 26 июня 1953 Берия был арестован. И — надо отдать должное аппаратной энергии Снечкуса — уже на следующем же Пленуме ЦК КПЛ 13–14 июля 1953 Снечкус заявил, что политика Берия «активизировала» националистические элементы и настроения в Литовской ССР[1090], но «национализацию» кадров не остановил. Если «весной и летом 1953 г. около 6 тыс. работников потеряли работу», то «с июня до начала октября из республики уехали около 2500 разных партийных работников. В большинстве это были приезжие из других советских республик», в первую очередь из РСФСР[1091]. Американский историк Восточной Европы, анализирующий её с точки зрения, как правило, польских интересов, не вдаваясь в важные подробности, приписывает главное содержание «нового курса» Берия личным заслугам Снечкуса, что лишь доказывает тот факт, что национальная политика Кремля в Литовской ССР не была личным делом ни Берия, ни Снечкуса. Он пишет, изображая советско-национальный компромисс с литовцами за счёт поляков, выселенных из Вильнюса, наивно полагая, что это было результатом выбора властей Литовской ССР, а не Кремля:
«Существовал особый компромисс между литовскими коммунистами и литовской интеллигенцией. Около 20 тысяч литовцев выступили против Советов с оружием в руках, большинство из них погибло или было выслано в Сибирь. Между 1945 и 1953 гг. около 120 тысяч жителей Советской Литвы, или 5 % населения, были депортированы. Среди них были многие ведущие литовские писатели, 1000 из 1300 римско-католических священников-литовцев. После 1953 г. многие из депортированных вернулись. Они вернулись в Советскую Литву со столицей в Вильнюсе, который становился литовским по своей культуре. Сразу после смерти Сталина удельный вес литовцев в Компартии Литвы стал расти. Многие из представителей литовской интеллигенции приняли выбор: стать членами партии в обмен на определённую свободу сохранения литовской культуры. Достижения были весьма значительны. Литовский язык был исправлен, кодифицирован и утверждён в качестве языка образования. Литовская поэзия и проза добились выдающихся успехов. Вильнюсский университет стал центром балтских исследований»[1092].
Итак, мера достоверности «данных Берия» как резюме массовых источников является характеристикой всего их комплекса в целом, а не одного из входящих в него документов, и отражает не личные политические интриги Берия, а курс Кремля в целом. Кроме того, следует прямо указать: на какой стадии подготовки этих записок в Президиум ЦК, по которым он принял свои решения, была совершена «фальсификация», с которой, как мы видим, согласились и первые лица Литвы, и Хрущёв, причастные к анализу статистики репрессий. И если Хрущёв разделял с Берия