, пользовавшееся широкой поддержкой западных великих держав и либерально-социалистического общественного мнения Европы. Тем временем на Филиппинах подавление сопротивления местного населения Соединёнными Штатами в 1898–1901 гг. выглядело так: американский генерал Д. Смит «применял те самые методы „концентрации“ (насильственное переселение жителей в прибрежные пункты), которые в своё время практиковались испанцами на Кубе и являлись в 1897–1898 гг.[613] объектом столь резкой критики в американском Конгрессе. Их отмена была одним из центральных требований к испанскому правительству со стороны США перед началом испано-американской войны… Смит не только по примеру испанцев предписал обитателям внутренних районов острова (Самар. — М. К.) переселиться в прибрежные барио, — он предавал казни всех, кто не выполнял его распоряжения». Один из представителей гражданской администрации США на Филиппинах сообщил, что методом действий войск США было «полное сжигание поселений, чтобы опустошить районы и чтобы инсургенты не могли их занять». «Мы сожгли все их дома; я не знаю, сколько мужчин, женщин и детей убили ребята из Тенесси. Они не брали пленных», — рассказывал американец. По итогам американо-филиппинской войны «на одного пленного приходилось пять убитых»[614]. Русский либеральный предприниматель вспоминал через десятилетие после англо-бурской войны в едином контексте:
«Война обнаруживает стремление сделаться более жестокой, так как прежде для полной победы было достаточно сломить одну лишь армию, а теперь нужно ослабить и самый народ. Вспомним поведение англичан во время Бурской войны, когда они занимались систематическим измором жён и детей неприятеля в концентрационных лагерях; жестокость американцев на Филиппинах, где генерал Смит отдал приказ об избиении на острове Самар всех туземцев старше десятилетнего возраста; утопление русскими в Амуре близ Благовещенска нескольких тысяч китайцев, в числе коих были старики, женщины и дети!!»[615]
Ещё в 1916 году видный русский марксист А. А. Богданов внятно прогнозировал мировой и всеобщий масштаб новой войны, которая последует после ещё идущей: «Какие задачи ставила война перед вовлечёнными в неё коллективами? Задачи организации и дезорганизации в их неразрывной связи… В каком масштабе ставила их война? В масштабе универсальном…»[616]. В развитие опыта войны, М. Павлович уже в советское время писал:
«Военная индустрия сделалась фактором огромной важности во внутренней и внешней жизни государств. Милитаризм… превратился в самоцель… Первым естественным результатом мировой войны будет такое усиление милитаризма и империализма, какого не знали даже предшествующие десятилетия… Следовательно, не разоружение военное, а ещё более бешеная горячка вооружений, не отказ от военных кредитов у себя дома, а усиленная милитаризация бюджета, не содействие торжеству пафицистских идей в других государствах, а, наоборот, небывало интенсивная погоня за внешними рынками для сбыта отечественных пушек, пулемётов и т. д., вытекающее отсюда стремление всех первоклассных и передовых в промышленном отношении государств к перевооружению с ног до головы даже таких стран, с которыми, может быть, завтра придётся вести войну, — таковы намечающиеся тенденции ближайшего последствия страшного катаклизма, покрывшего всю Европу грудами трупов и развалин… Ныне во всём мире, в экономической конъюнктуре и международном положении великих империалистических держав действуют факторы, рождающие войну, факторы более могущественные, чем те, которые вызвали страшную бойню 1914–1918 гг. Ныне для мировой войны больше причин, чем было накануне 1914 года». Причины: нарушения экономического, политического и военного равновесия в Европе: экономическая борьба между государствами, балканизация Европы, обострение национального движения, «необычайный рост милитаризма и маринизма».
Автор особенно подчёркивал объективный характер внешних угроз, исходящих от великих держав непосредственно и косвенно, через содействие лимитрофов: «В результате мировой войны ни одна великая держава не считает себя „насыщенной“. Империалистическое государство всегда находится в стадии расширения. От этого расширения своей территории не желают отказаться ни Япония, которая выдвигала доктрину неуклонного расширения, ни С. Штаты, ни Англия, ни тем более Франция, ни Польша, ни Италия, ни Юго-Славия, ни Греция, ни даже Румыния. Угрозы для СССР от великих держав, Англии и Франции, через действия Польши, Румынии, Латвии, Финляндии, в Средней Азии и Персии… Кроме С. Штатов, нет другой страны, за исключением Советской России, которая обладала бы такими безграничными естественными богатствами. Россия — единственная страна на европейском континенте, имеющая в своём распоряжении все основные элементы производства, без которых ни одна страна не в состоянии собственными силами обеспечить своё существование. Мы имеем хлеб, мы имеем уголь, имеем железо, имеем хлопок и вдобавок богаты нефтью, многочисленные источники которой у нас ещё не затронуты…»[617].
Генерал-полковник, первый генерал-квартирмейстер Германской империи, «главнокомандующий Востоком» — Восточным фронтом и восточной политикой Германской империи во время Первой мировой войны Эрих Людендорф (1865–1937) подводил немедленные итоги Первой мировой войне в категориях, которые любым внешним наблюдателем должны были быть восприняты как прямое руководство к действию: «В этой войне уже нельзя было отличить, где начиналась мощь армии и флота и где кончалась мощь народа. И вооружённые силы и народ составляли единое целое. Мир увидал войну народов в буквальном смысле этого слова. (…) Война возлагала на нас обязанность собрать и использовать все силы до последнего человека. Будут ли они брошены в сражения или пойдут на работы в тылу, понадобятся ли они для военной промышленности или для какой-нибудь другой работы в запасных частях или в государстве — это являлось безразличным»[618]. Вовсе не случайно, что финальный военный труд Э. Людендорфа «Тотальная война» (1935) о всеобщих правилах новой войны по времени совпал с интенсивным публицистическим рождением терминов тоталитарность и тоталитаризм, которые употреблявшие их критики коммунизма и нацизма стыдливо отграничивали от практики «демократий» и, главное, тотальности западного колониально-милитаристского индустриализма и империализма[619].
Э. Людендорфу по-своему вторил его противник в войне — другой внимательный практик высшего политического уровня: «очень многое изменилось: вместо того, чтобы обрекать на голод отдельные укреплённые города, подвергшиеся осаде, теперь целые нации методически подвергались или их старались подвергнуть осаде и голоду. Всё население страны в том или ином количестве принимало участие в войне; все одинаково являлись объектом нападения. По воздуху открылись новые пути, по которым люди несли смерть и ужас далеко за линию фронта, в тыл, среди женщин, детей, стариков и больных, среди всех тех, кто раньше остался бы нетронутым. Великолепная организация железнодорожного, морского, моторного транспорта позволяла использование десятков миллионов людей на войне. Врачебное дело и санитария, достигшие изумительного совершенства, позволяли вылечивать раненых и отправлять их вновь на бойню. Ничего не было упущено из того, что могло бы способствовать страшному процессу опустошения!.. Установлено, что отныне всё население страны будет принимать участие в войне, и в свою очередь всё население будет служить мишенью для нападения со стороны неприятеля. Установлено, что нациям, считающим, что их жизнь поставлена на карту, не может быть поставлено никаких ограничений в использовании всех возможных средств для того, чтобы обеспечить свое спасение. Вероятно, даже более того — достоверно, что среди средств, какие будут в следующей войне в распоряжении воюющих, будут факторы и процессы неограниченного уничтожения, причем — раз они будут приведены в действие — ничто не сможет их остановить»[620].
Ещё один стратег и практик высшего уровня, генерал, главнокомандующий польской армией В. Сикорский (1881–1943, премьер-министр Польши в 1921–1923, глава правительства Польши в изгнании в 1939–1943) не оставлял никаких вариантов в своём главном труде, подготовленном по итогам обучения в Высшей военной школе во Франции (после 1928):
«Будущая война будет всеобщей… Будущая война наций, в особенности в Европе, быстро превратится в новый, ещё более грозный, чем 20 лет тому назад, всемирный катаклизм. (…) Война 1914–1918 гг. … приняла характер всеобщей, интегральной и длительной войны. Были вовлечены в игру все источники человеческих и материальных средств государства…
В результате опыта мировой войны современная система обороны государства принимает в расчёт все без исключения факторы силы. (…) Вполне логично, что страны с высоко развитой промышленностью придают главное значение материальной войне (в польском оригинале: wojna materiałowa. — М. К.) (…) Будущая война — будь она продолжительной или нет, всеобщей или местной — безусловно потребует интегральной мобилизации государства»[621].
Идеологическая и практическая подготовка Польши — как ближайшего и серьёзного противника СССР[622] — к будущей войне заслуживает особого внимания для выяснения стратегических ориентиров самого СССР. Авторитетный историк отмечает реальную и весомую военно-политическую роль Польши как «санитарного кордона» между СССР и Германией, даже в контексте надежд на революцию в Германии: «анализ документов командования Красной армии позволяет утверждать, что каких-либо широкомасштабных военных приготовлений для поддержки революции в Германии в 1923 г., упоминания о которых характерны для историографии, в Советском Союзе не проводилось. Это было связано как с реальным состоянием советских вооружённых сил, так и с отсутствием сухопутной советско-германской границы». По его данным, 1923 г. при отсутствии вообще единого мнения в рядах Красной Армии о необходимости вмешательства в ожидаемую революцию в Германии, территориально отрезанной от СССР Польшей, «более или менее единым мнением было, что если Польша нападёт на Германию, то надо бить Польшу» (то есть стратегические угрозы весили больше политических революционных интересов, для которых военное поражение Германии толковалось как предреволюционная ситуация