. Заместитель министра образования Белоруссии В. А. Будкевич выступил с официальным документом от 9 августа 2012 № 04-03-1496-С-101-0 об отказе от употребления термина «Отечественная война 1812 г.» в официальной образовательной политике страны в пользу «Войны 1812», открыто демонстрируя не «гражданский», а феодальный подход к идентичности:
«Употребление термина „Война 1812 года“ появилось в историографии постсоветских государств (Литва, Латвия, Беларусь, Украина) и Польши, которые ранее входили в состав Российской империи, в 90-х годах ХХ века. Тогда оформились два подхода к трактовке Отечественной войны 1812 года: принятый в российской и советской науке подход к событиям 1812 года как „Отечественная война 1812 года“ и рассмотрение указанных выше событий как „Война 1812 года“. Историки отмечают, что шляхетское сословие стремилось преимущественно к восстановлению собственной государственности в виде Великого княжества Литовского или объединённого Польского Королевства и ориентировалось на Наполеона. Часть аристократов и крупных землевладельцев связывала свои надежды на возрождение „литовской“ государственности в союзе с Россией и во главе с Александром I. Таким образом, жители белорусских, литовских и западных украинских губерний оказались в армиях двух противоборствующих сторон (курсив мой. — М. К.), что придало этой войне противоречивый характер. В настоящее время термин „Война 1812 года“ является наиболее устоявшимся в научных кругах Беларуси».
Исторически ясно, что «чужая война» 1812 года на территории будущей Белоруссии, изобретение в лице польского повстанца 1863 года К. Калиновского «белорусского» героя освободительного движения[821] — прямое продолжение советской пропаганды и плод сталинской «коренизации» Советской Белоруссии и её сталинского же территориального расширения в течение 1920-х гг. и 1939 г.[822], которые, собственно, и предопределяют теперь — в пределах какой именно территории сейчас политическое руководство независимой Белоруссии «определяет» историческую реальность 1812 года — была ли та война «Отечественной» для белорусских Полоцка, Витебска, Могилёва, Гомеля, переданных республике в 1924–1926 гг. из РСФСР, и белорусских Бреста, Барановичей, Пинска, Вилейки, присоединённых в 1939-м, а теперь перестала быть «Отечественной» именно потому, что они были присоединены? Можно быть совершенно уверенным: если бы названные территории остались бы в составе РСФСР (или были включены непосредственно в РСФСР в 1939-м), отечественность войны 1812 года для них сейчас никем в Минске не подвергалась бы сомнению — просто по бюрократическому принципу.
На деле такой производимый в Минске идеологический конструкт, несмотря на проблески белорусского национализма (выступающего против отечественности не из-за якобы отсутствия факта общенародности, а из-за её «имперского» характера), означает лишь убеждение в том, что «главный» класс-этнос на белорусских землях — «национализируемая» польская шляхта (которая действительно раскололась на сторонников Наполеона и верных воинов Русской армии), а крестьянское население, позже самоопределившееся как белорусы (свидетельств о расколе которого нет), и евреи — внимания не заслуживают. Современные белорусские строители мифа этнической государственности, следующие в руслах польского и литовского национальных мифов, всё чаще противопоставляют его «исторически враждебной» России. Профессиональный историк, первый ректор Белорусского государственного университета (1921–1929), исследователь этногенеза белорусов В. И. Пичета (1878–1947) в приуроченном к присоединению Западной Украины и Западной Белоруссии к СССР труде уделил специальное внимание той исторической реальности белорусских земель в 1812 году, которую ныне в Минске стремятся изобразить как «гражданскую войну» между сторонниками Парижа и Москвы:
«В связи с походом Наполеона в Россию польские магнаты Литвы и Западной Белоруссии провозгласили независимость великого княжества Литовского под его протекторатом. Временное правительство, созданное приказом Наполеона 6 июля 1812 г., обратилось с воззванием к крестьянскому населению, которое при вступлении „великой армии“ в пределы Западной Белоруссии и Литвы убежало в леса с семьями и домашним скарбом: …„все крестьяне, жители местечек и деревень, оставившие при проходе войск свои дома, обязаны вернуться в оные и приступить к исполнению своих земледельческих работ и повинностей“… Все увещевания временного правительства Литвы вернуться домой к своим занятиям и повинностям не дали желательных результатов. Вопреки призывам временного правительства крестьяне сорвали рекрутский набор в Белоруссии. Крестьянская масса не ограничивалась только одним пассивным сопротивлением… Наиболее значительным было крестьянское движение в Минском департаменте, в Витебской и Могилёвской губерниях. Грабежи, убийства экономов и арендаторов, поджоги усадеб были обычной формой протеста… Военное командование в конце августа использовало военные отряды для подавления крестьянских выступлений…»[823]
Современный русский историк даёт фактическую справку:
«Для белорусских земель, вошедших в состав Российской империи, характерной была социальная структура общества, при которой каждое сословие было, по сути, замкнуто в пределах одной конфессии. Особенно чётко эта закономерность читалась в западно-белорусских землях — т. е. в значительной части Виленской и Гродненской губерниях, а также Белостокской области. Дворянство здесь было преимущественно католическим, т. е. польским, мещанство — иудейским, т. е. еврейским, а крестьянство — православным, т. е. русским (так, во всяком случае, оно называло себя и так его называли иноверные соседи) или униатским, национальная самоидентификация которого была размыта, что приводило к популярному самоназванию „тутейший“. (…) Наполеон издал приказ о сформировании 5 пехотных и 4 конных литовских полков по образцу польских войск. В основном в эти части шли поляки — Виленская и Минская губернии дали по 3 000 чел., Гродненская — 2500, Белостокская область — 1 500 чел. В восточной части Белоруссии, где польское население было немногочисленным, с большим трудом было собрано около 400 добровольцев-поляков. Эта „народная гвардия“ при отступлении европейских орд разбежалась, не сделав ни одного выстрела по русской армии. (…) Именно в белорусских губерниях наметилось разделение симпатий местного населения. Польское, т. е. католическое по преимуществу, дворянство симпатизировало французам. Оно даже было готово терпеть мародеров… Православное крестьянство не желало терпеть грабежей во имя восстановления отечества поляков и расправлялось со своими помещиками, а также, в случае возможности, и с приходившими им на помощь отрядами французской армии. Еврейское население городов и местечек также оставалось полностью лояльным России»[824].
Справедливости ради надо сказать и о том, что научная критика отечественности («народности») войны 1812 года звучит и в современной России, но фактически тонет в том «неожиданном» обнаружении, что она не вполне «народная», что в России была ещё власть и армия, что русские партизаны были военными[825], а русские крестьяне без перспективы военной поддержки не рисковали бы поднимать свою «дубину народной войны»[826]. Эта научная критика напрасно игнорирует азбучные сведения историографии партизанского движения о том, что партизанская война есть предмет серьёзной организационной работы, но принципиально возможна только там и тогда, когда пользуется массовой поддержкой местного населения, которое и без армии способно на партизанские действия, что остаётся центральным в оценке событий 1812 года. Точно так же актом крайнего первобытного анархизма является допущение того, что образ защищаемого Отечества в массовом сознании хоть как-то возможен без составляющих его образов государства, власти, военной силы. Утешительно хотя бы то, что такой скепсис в России не сопровождается националистическим «строительством нации» из воображаемого, как в иных странах. Всё более сближающийся политический (официоза) и узко этнический (националистической оппозиции) пафос в Белоруссии ставит историческую политику перед неразрешимым противоречием: если Отечественная война 1812 года для белорусских земель не была общей войной для большинства жителей, то это значит, что и Россия, в составе которой по итогам разделов Польши в 1772, 1793 и 1795 гг. соединились белорусские земли, не была в 1812 году их Отечеством. И это с неизбежной логикой будет означать, что новое воссоединение белорусских земель в СССР в 1939 году не создавало для них единого Отечества. И в 1941 году для них не было общей Великой Отечественной войны. И значит — современная Беларусь сейчас не является исторически единым Отечеством. Учитывая значительное число поляков в армии Наполеона, вторгшейся летом 1812 года в пределы России, особый наполеоновский польский проект в Вильне и неизменный для них образ независимой Польши по границам 1772 года[827], — белорусские земли в лишённой отечественности войне 1812 года низводятся до уровня транзитного театра военных действий. Их историческая субъектность в такой перспективе неизбежно перетекает в Варшаву. Заместитель директора Института истории Национальной Академии наук Белоруссии по научной работе М. Г. Жилинский в своём ответе от 18 июля 2012 года на обращение участников научной конференции «Отечественные войны Святой Руси» вполне прозрачно стремился доказать, что в 1812 году «отечественной» (демонстрирующей массовое сопротивление оккупантам) война стала лишь со вступлением войск Наполеона на территорию Смоленской губернии (то есть по границам Польши 1772 года, включающим белорусские земли в её состав!) и в собственно внутрироссийских пределах, не затрагивая новые губернии Северо-Запада России