В 1914-м Плеханов уже был против поражения своего — даже капиталистического — отечества, а естественным выражением догматических вне-патриотизма и интернационализации стало поначалу маргинальное, но затем, в конце войны, значительное движение «пораженчества» в России в среде марксистов[882]. Полемизируя с «пораженцами» во главе с В. И. Лениным, настаивавшими, что и во время новой, истребительной, мобилизующей все силы обществ войны «у пролетариата нет отечества», русские марксисты издали специальный, ставший весьма популярным сборник «Самозащита»[883], где легенда русского марксизма В. И. Засулич утверждала: «великая война грозит у нас не [полицейскому. — М. К.] участку, а отечеству, и в том будущем, которое приготовила бы отечеству победа Германии, всего больше пострадал бы именно рабочий класс»[884]. А её коллега логично говорил об общенациональных задачах, сопровождающих общенациональную оборону России от агрессора[885]. В том же сборнике ещё один старый лидер марксизма и социал-демократии, А. Н. Потресов констатировал: победила «идея отечества» — «Интернационализм в развалинах. Сейчас воюют не только правительства, сейчас — не за страх, а за совесть — воюют и народы, и трудящийся народ, в том числе, и даже в первую голову (…) мобилизовался патриотизм, и притом всенародный патриотизм такой интенсивности и такого охвата, какого — я не знаю — ведала ли много история»[886].
Другой автор сборника вполне квалифицированно вписывал отвергавшийся Марксом социал-патриотизм[887] в исторический контекст:
«Слова „рабочие не имеют отечества“ были написаны великим основоположником научного социализма, когда казалось, что старый мир близок к разрушению (…) История судила иначе. (…) „Нельзя у рабочих отнять того, чего у них нет“, — писал Маркс по поводу отечества. Но… Маркс говорил вслед за этим: „Пролетариат, который должен сперва завоевать политическое господство, подняться на высоту национального класса, конституировать как нацию себя самого, пока ещё национален, хотя отнюдь не в буржуазном смысле“. Значит Маркс понимал, что само политическое господство рабочего класса предполагает известную высоту своего пролетарского национального самосознания»[888].
После февральской революции 1917 года «оборонцы» получили солидную историческую основу для проповеди классового мира и политического согласия для дела обороны страны[889]. Пожалуй, публицистически наиболее активно выступал за это А. Н. Потресов. Он писал 11 июля 1917 года: «отечество в опасности! Когда же отечество в опасности, не постыдно заключить мир с представительством буржуазии. Революционная демократия готова принести, со своей стороны, все жертвы на алтарь общенародного дела»[890]. В этом призыве Потресова отзывалась, прочитывалась глубинная традиция русского освободительного движения, изначально связанная с немецкой интуицией национального освобождения и объединения. Речь шла о, несомненно, памятном для поколения революционной интеллигенции наследии А. И. Герцена, который, видимо, первым из русских революционеров прибегнул к этому ultima ratio, вспоминая о том, как незадолго до 1812 года в расчленённой и оккупированной Германии прозвучал призыв к борьбе:
«Сколько профессоров в Германии спокойно читали свой схоластический бред во время наполеоновской драмы (…) Один Фихте, вдохновенный и глубокий, громко сказал, что отечество в опасности…»[891]
В 1914–1918 гг. за оборону Отечества последовательно выступал и такой авторитет дореволюционной оппозиционной интеллигенции, убеждённый социалист, писатель В. Г. Короленко (1853–1921). Он, в частности, писал в июле 1917 года, видимо, выражая распространённые настроения: «Армия присягала царю, но она присягала и Отечеству. Царь не захотел объединиться с Отечеством для защиты. Пришлось выбирать: Царь или Отечество? (…) Отечество шире всех форм государства. Оно шире монархии и шире республики. Оно ставит требования всем формам власти…»[892]. Таким образом, отечественность в оборонном сознании настолько отделилась от монархии, что уже могла стать (и была) основой для предъявления династии риторических обвинений в государственной измене и «немецком заговоре». В 1914–1916 годах большевики, формально боровшиеся за классовое понимание Первой мировой войны как империалистической и выступавшие за «поражение собственного правительства» и за превращение этой внешней войны — во внутреннюю, гражданскую, казалось, полностью соответствовали решениям Базельского конгресса Интернационала (ноябрь 1912 года), заседавшего в начале имевших оттенок колониальных Балканских войн 1912–1913 гг.[893] Но большевики оказались в изоляции не только в России, где сложился общенациональный оборонительный консенсус, но и в изоляции перед лицом «образцовой» немецкой социал-демократии, которая в 1914 году почти единодушно поддержала своё правительство в борьбе против России. И это понятно: памятуя опыт англо-бурской войны 1899–1902 гг., социалисты концентрировали свой пацифизм более всего против колониальных войн, оставляя вне должного рассмотрения возможный конфликт между самими великими и колониальными державами. Марксист и социал-демократ поколения Ленина Ф. И. Дан (1871–1947) описывал итоги Базельского конгресса в контексте первой Балканской войны совершенно в духе политической русофобии Маркса и Энгельса и подчёркивал: «Преступным безумием была бы война между тремя великими передовыми культурными народами из-за сербско-австрийского спора. (…) Преодоление соперничества между Германией с одной стороны, Францией и Англией, с другой, устранило бы величайшую опасность для мира, ослабило бы русскую реакцию, эксплуатирующую это соперничество в своих интересах, сделало бы невозможным нападение Австро-Венгрии на Сербию и обеспечило бы мир»[894]. Другой марксист этого поколения М. Павлович (М. Л. Вельтман, 1871–1927) формулировал колониальный смысл Базельского конгресса ещё предметней: он явно исходил из того, что будущая война «в старой культурной Европе,… в отличие от войн на Балканах и в Маньчжурии, принесёт не сотни тысяч, а миллионы жертв»[895]. Позже, когда нападение всё же состоялось, автор сборника русских марксистов-«оборонцев» правильно понял это самоограничение социалистов только как запрет на войну в «культурной Европе» и констатировал: «Признание ценности отечества и установление права и обязанности защищать его от нападений извне являются аксиомами для социалистов Европы»[896].
Здесь приходилось признать, что, несмотря на все буквы социал-демократической догмы о классовом характере войн, история Социал-демократической партии Германии (СДПГ) была издавна, начиная с политической риторики Карла Маркса и прямой политической позиции Фридриха Энгельса и кончая неоднократно заявленной позицией партийных вождей, полна примеров несомненно патриотического единства, постоянно подтверждаемого на случай войны Германии против России. Главным обоснованием этого, антидоктринального и антидогматического отвержения классового подхода было всеобщее убеждение немецких социал-демократов в том, что царская Россия являет собой пример агрессивной реакционной деспотии, которая служит главным препятствием Европы на пути к политическому прогрессу.
Историки германской социал-демократии справедливо описывают национальный и патриотический характер СДПГ так, как будто бы для этой партии в конце XIX — начале XX века «Коммунистического манифеста» с его «пролетариями, не имеющими отечества», уже просто не существовало:
«Эрфуртская программа не была пацифистской, а требовала „воспитания в духе всеобщей обороноспособности“ и замены „постоянного войска народным ополчением“… На своём конгрессе в Базеле в 1912 г. ведущие социалисты Европы… клеймили войну как бич человечества. Их предостережение в адрес правительств о том, что в случае войны винтовки могут быть повёрнуты на 180 градусов, показало в августе 1914 г., чем оно было на самом деле: угрожающим жестом для запугивания поджигателей войны… Пока речь шла об обычных кризисах где-нибудь в Марокко или на Балканах, батальоны рабочих масс единодушно выступали, как в июле 1914 г., против войны. Но в тот момент, когда региональный конфликт 31 июля явно перешёл в большую войну, II Интернационал рухнул»: кроме России и Сербии, «во всех других участвовавших в войне странах, в которых рабочее движение располагало широкой, хорошо организованной массовой базой и шло за ориентирующейся на парламентаризм партией демократических и социальных реформ, социалисты в своём большинстве солидаризировались со своей нацией и поддержали правительство. Именно перелом в настроениях рабочих масс в момент начала войны показывает, насколько сильно рабочие в этих странах ощущали себя частью своей нации и вросли в существующее государство». Это опиралось на устойчивую и преобладающую традицию в германской социал-демократии: «Пожалуй, яснее всего изложил эту позицию [председатель СДПГ] Август Бебель на партийном съезде 1907 г.: „Если нам когда-нибудь действительно придётся защищать отечество, то мы будем защищать его потому, что это наше отечество, как землю, на которой мы живём, языком которой мы говорим, обычаи которой являются нашими обычаями, потому что мы хотим превратить наше отечество в такую страну, совершеннее и краше которой нет на свете“»