«Понятие аннексии: (…) аннексией объявляется всякая территория, население которой в течение последних десятилетий (со второй половины XIX века) выражало недовольство присоединением её территории к другому государству, или её положением в государстве, — все равно, выражалось ли это недовольство в литературе, в решениях сеймов…, вызванных национальным движением этих территорий»[923].
И это значит, что все территориальные уступки большевиков Германии были не уступками, а исполнением программных требований о расчленении России в интересах сколь бы умозрительно не обнаруженных националистических сил и их территориальных предположений. Непрерывно маневрируя в идейном русле и меняя лозунги, в записях 21–24 декабря 1917 г. Ленин отметил, детализируя контекст и главный замысел шедших тогда в Бресте мирных переговоров с Германией, показывая резкую смену приоритетов и прямую связь социализма в России как начала её революционной войны на Западе:
«Переход революционных интернационалистов к „оборончеству“… Революционная фраза и революционный долг в вопросе о революционной войне… Как надо „подготовить“ революционную войну?.. Революционная война держащего власть пролетариата может быть лишь война за упрочившийся социализм… Сначала победить буржуазию в России, потом воевать с буржуазией внешней, заграничной, чужестранной… „Выигрыш времени“ = сепаратный мир (до общеевропейской революции)»[924].
Позже, агитируя свою партию за подписание Брестского мира, Ленин не раз говорил ей о том, что боеспособной армии в их распоряжении нет и потому сопротивляться Германии нечем. Ему никто не напоминал, как ещё недавно, в конце декабря 1917 года, большевиками во главе с Лениным громогласно создавалась «социалистическая армия» и как она уже отправлялась на фронт, напутствуемая Лениным на гораздо более масштабные дела — «бороться за торжество русской революции, за торжество великих её лозунгов не только в нашей земле, но и среди народов всего мира… мы — сила, способная победить все преграды на пути мировой революции… мы скоро не будем одиноки, в нашу армию вольются пролетарские силы других стран»[925].
Более того: Ленин сам точно помнил даже дату своего «обещания» от октября 1915: «подготовить и повести революционную войну (…) поднимать на восстание все ныне угнетённые великороссами народы, все колонии и зависимые страны Азии (Индию, Китай, Персию и пр.), а также — и в первую голову — (…) социалистический пролетариат Европы против его правительств» — «долг наш был готовить к революционной войне»[926]. Именно здесь, аргументируя необходимость сепаратного (от союзных России Франции и Англии, по плану становящейся объектом революционной войны[927] в Индии и Персии) мира с Германией, 8–11 января (старого стиля) 1918 г. Ленин отмечает: «мы, большевики, все стали теперь оборонцами»[928]. Этот момент примерки к революционной России роли (дополнительного для возможной революционной Германии) источника сил для революционной войны по образцу революционных войн Франции конца XVIII века был короток, но пришёлся точно на момент политического создания Красной Армии, идеологической санкцией которой было «всенародное вооружение», чтобы «послужить поддержкой для грядущей социалистической революции в Европе» (Декрет СНК РСФСР от 15 января 1918 г.).
В начале января 1918 года в сознании Ленина начался процесс превращения лозунга революционной войны в лозунг защиты отечества, равно исторически связанных с наполеоновскими войнами (выделено мной):
«необходимость, для успеха социализма в России, известного промежутка времени, не менее нескольких месяцев, в течение которого социалистическое правительство должно иметь вполне развязанные руки для победы над буржуазией сначала в своей собственной стране и для налажения широкой и глубокой массовой организационной работы. (…) Нет сомнения, что социалистическая революция в Европе должна наступить и наступит. Все наши надежды на окончательную победу социализма основаны на этой уверенности и на этом научном предвидении… Но было бы ошибкой построить тактику социалистического правительства России на попытках определить, наступит ли европейская и особенно германская социалистическая революция в ближайшие полгода (или подобный краткий срок) или не наступит. (…) Перед социалистическим правительством России встает требующий неотложного решения вопрос, принять ли сейчас этот аннексионистский мир или вести тотчас революционную войну. (…) Кто, ничего не скрывая от народа… соглашается подписать невыгодные для слабой нации, выгодные для империалистов одной группы, условия мира, если в данный момент нет сил для продолжения войны, тот ни малейшей измены социализму не совершает. (…) революционная война в данный момент сделала бы нас, объективно, агентами англо-французского империализма, давая ему подсобные его целям силы. (…) со времени победы социалистического правительства в одной из стран, надо решать вопросы не с точки зрения предпочтительности того или другого империализма… не тот принцип должен теперь лежать в основе нашей тактики, которому из двух империализмов выгоднее помочь теперь, а тот принцип, как вернее и надежнее можно обеспечить социалистической революции возможность укрепиться или хотя бы продержаться в одной стране до тех пор, пока присоединятся другие страны. (…) Мы говорили о необходимости „подготовлять и вести“ революционную войну для социалистического правительства в эпоху империализма; мы говорили это, чтобы бороться с абстрактным пацифизмом, с теорией полного отрицания „защиты отечества“ в эпоху империализма… но мы не брали на себя обязательства начинать революционной войны без учёта того, насколько возможно вести её в тот или иной момент. Мы и сейчас безусловно должны готовить революционную войну. (…) Нет сомнения, что наша армия в данный момент и в ближайшие недели (а вероятно, и в ближайшие месяцы) абсолютно не в состоянии успешно отразить немецкое наступление… вследствие полной невозможности защитить побережье от Риги до Ревеля, дающей неприятелю вернейший шанс на завоевание остальной части Лифляндии, затем Эстляндии и на обход большой части наших войск с тыла, наконец на взятие Петрограда»[929].
Уже в начале февраля большевикам стало ясно, что революции в Германии нет. Политически возвращая в число инструментов военного строительства и управления столь осуждаемые ими летом 1917 года расстрелы, советское правительство — ещё до подписания его представителями Брестского мира и быстрого продвижения германских войск в глубь России — признавало: «германский рабочий класс оказался в этот грозный час ещё недостаточно решительным и сильным, чтобы удержать преступную руку собственного милитаризма» (см. обращения СНК РСФСР «Социалистическое отечество в опасности!» (написанное Л. Д. Троцким[930]) и «К трудящемуся населению всей России!» от 21 февраля 1918 г. по новому стилю). Это осознание придало «социалистическому оборончеству» перспективу длительного изолированного существования в ожидании революции, изменило историческую самоидентификацию революционной России, предписав ей место среди проигравших, а не победителей. Место среди проигравших наполнило новым смыслом лозунг «революционной обороны». И даже добавило к изолированному в России социализму ленинскую санкцию на прежде отвергавшийся торг о союзе с противостоящими Германии империалистическими державами. Здесь начинается длительный роман Ленина с историей Наполеона Бонапарта, Пруссии и национального освобождения и, следовательно, укрепления идеи отечества. Он пишет (выделено мной):
«Наполеон I раздавил и унизил Пруссию неизмеримо сильнее, чем Вильгельм давит и унижает теперь Россию… его победа над Пруссией была много решительнее, чем победа Вильгельма над Россией. А через немного лет Пруссия оправилась и в освободительной войне, не без помощи разбойничьих государств, ведших с Наполеоном отнюдь не освободительную, а империалистскую войну, свергла иго Наполеона. Империалистские войны Наполеона продолжались много лет, захватили целую эпоху, показали необыкновенно сложную сеть сплетающихся империалистских отношений с национально-освободительными движениями»[931].
Наводя в феврале 1918 исторические справки о войнах Наполеона в «Истории Западной Европы» Н. И. Кареева, Ленин обнаруживает, что «революционные войны» Франции ограничиваются в историографии 1799 годом, а далее следуют уже «наполеоновские», в том числе та, что закончилась Тильзитским миром 1807 года, в прецеденте которого Ленин прочитывает и выписывает возможную судьбу России после заключения Брестского мира с Германией и её сателлитами: «Пруссия теряет ½ своих владений… Пруссия платит громадную контрибуцию»[932]. Эти аналогии поставили точку во внутримарксистском споре патриотов (меньшевиков-«оборонцев») с интернационалистами (большевиками-«пораженцами») об Отечестве. Обращение «Социалистическое отечество в опасности!» ставило военные задачи создания «выжженной земли» на пути германских войск (и оживляло в исторической памяти образ партизанской борьбы[933]) и гласило:
«Германские генералы хотят установить свой „порядок“ в Петрограде и в Киеве. Социалистическая Республика Советов находится в величайшей опасности. До того момента, как поднимется и победит пролетариат Германии, священным долгом рабочих и крестьян России является беззаветная защита Республики Советов против полчищ буржуазно-империалистской Германии. (…) Социалистическое отечество в опасности! Да здравствует социалистическое отечество! Да здравствует международная социалистическая революция!»