В Мюнхене между тем царил настоящий хаос. Дисциплинированные и законопослушные немцы, лишившись верховной власти, легко впали в анархию. Попытки революционного правительства Эйснера сохранить хотя бы какую-то видимость порядка не увенчались успехом: сам Эйснер, а также несколько его министров были убиты террористами-фанатиками. Следом за умеренными революционерами к власти пришли фанатики-радикалы, пытавшиеся создать в отдельно взятой Баварии нечто до чрезвычайности напоминающее Францию эпохи якобинского террора: была провозглашена недолго просуществовавшая Баварская Советская республика. Последовали революционный произвол, конфискация имущества «классово чуждых элементов», поражение представителей буржуазии в правах, нелепые, вызывающие недоумение указы. Начался голод. Но вожди нового советского режима – Евгений Левин, более известный под фамилией Левинэ, Курт Эглхофер и Густав Ландауер – считали, что все идет по плану: у них перед глазами был пример Советской России и белакуновской Венгрии.
Положение спасли, как ни странно, социал-демократы. То самое, презираемое Гитлером революционное правительство, решившееся на самые жесткие меры. В Баварию, послушные воле министра Носке, заслужившего в советской историографии прозвище «кровавая собака», вошли части рейхсвера, усиленные добровольческими отрядами, состоящими, кстати, из тех самых рабочих, которых так хотели облагодетельствовать новым государственным устройством Левинэ и компания. Баварская революция была расстреляна. Из оплота революции Бавария, «перекушавшая красного», стала оплотом контрреволюции – одной из немногих земель Германии, беззаветно преданных реакции.
Гитлера революционные события задели лишь краем: его полк соблюдал сугубый нейтралитет. Впрочем, новая власть попыталась «прижать его к ногтю». Он сам описывал это так: «В ходе новой, советской, революции я впервые выступил с речью, которая вызвала недовольство Центрального совета. 27 апреля 1919 года, рано утром меня попытались арестовать. Трех молодцов, которые пришли за мною, я встретил с карабином в руках. У них не хватило духа, и молодчики повернули оглобли». Потом Адольфа так-таки арестовала противоположная сторона: когда добровольческий корпус ворвался в город, убивая или бросая по тюрьмам всех, кто хотя бы отчасти походил на революционеров, он был схвачен на улице и посажен в кутузку. Впрочем, офицеры 2-го Баварского пехотного позаботились о том, чтобы его как можно скорей выпустили на свободу: у начальства были относительно Гитлера свои планы. Молодой ефрейтор, придерживавшийся откровенно праворадикальных взглядов и при этом интересовавшийся политикой, был, несомненно, ценным кадром. Поэтому, как только закончились процессы против оставшихся в живых революционеров, где Гитлер должен был выступать в качестве свидетеля обвинения, он был отправлен на курсы повышения квалификации. Официально на них солдатам потерпевшей поражение армии должны были «привить навыки государственного и гражданского мышления». На деле там готовили политических агитаторов, работающих на правые силы. Поэтому вполне понятно, отчего руководитель агитационного отдела 4-й Баварской группировки рейхсвера предложил ему стать политработником. Понятно и отчего Гитлер согласился на это предложение: во-первых, он впервые за долгое время нашел применение своему таланту оратора, а во-вторых, это обеспечивало ему хотя бы какую-то занятость. Германия все глубже соскальзывала в кризис, и безработица уже нависла над Баварией нешуточной угрозой.
В июле 1919 года он был назначен в 41-й пехотный полк так называемым «офицером по просвещению». «Дисциплина в полках в то время была еще очень слаба, – вспоминал Гитлер. – Наследие солдатских советов все еще давало себя знать. Во времена Курта Эйснера установлена была так называемая «добровольная» дисциплина. И вот теперь приходилось осторожно и медленно кончать с этим подлым наследием и восстанавливать настоящую военную дисциплину. Кроме того, задача заключалась в том, чтобы научить новые войска думать и чувствовать в истинно патриотическом духе. Этими двумя задачами мне и пришлось заняться на новом посту. С величайшей горячностью и любовью принялся я за дело. Теперь я имел, наконец, возможность выступать перед значительной аудиторией. Раньше я только инстинктивно догадывался об этом, теперь же имел случай убедиться на деле: из меня вышел оратор. Голос мой тоже поправился настолько, что, по крайней мере, в сравнительно небольших залах меня было достаточно слышно. Могу сказать также, что я имел успех. Мне безусловно удалось вернуть моему народу и моей родине сотни и тысячи моих слушателей».
Впрочем, это не важно. Куда важнее очередной ключевой момент в биографии Адольфа Гитлера, наступивший в сентябре 1919 года. Руководство агитационного отдела направило своего испытанного агитатора, чтобы тот выяснил, что собой представляет недавно созданная Немецкая рабочая партия. Надо сказать, что в ту пору в Германии политические партии плодились быстрее, чем кролики. Союз «Оберланд», объединение офицеров «Железный кулак», Немецкий народный союз борьбы и защиты, «Флаг старого Рейха», «Стальной шлем» – все это лишь крохотная толика названий, затерявшихся, за редким исключением, в тогдашних политических пертурбациях. Немецкая рабочая партия была того же толка – союз националистически настроенных немцев, ненавидящих левых, революцию и существующее правительство, но не имеющих даже толковой партийной программы – нечто вроде кружка для упражнения в ненависти и сетованиях на несправедливость судьбы. «Вечером отправился я в помещение мюнхенской пивной «Штернэкке», приобретшей впоследствии историческое значение, – пишет Гитлер в «Моей борьбе». – В комнате, которую мы впоследствии в шутку назвали «мертвецкой», я нашел 20–25 человек. Все они явно принадлежали к низшим слоям населения. Впечатление было неопределенное. Самое обыкновенное собраньице, как и многие собрания в этот период. Ведь мы как раз переживали тогда то время, когда почти каждый чувствовал в себе призвание образовать какую-нибудь новую партию. Людей, недовольных старыми партиями и потерявших доверие к ним, было больше чем достаточно. Новые союзы плодились, как грибы, и столь же быстро исчезали с лица земли, почти никем не замеченные. Основатели этих обществ по большей части не имели никакого представления о том, что это, собственно говоря, значит – вырастить новую партию или тем более создать новое движение. Большею частью эти мыльные пузыри, как я уже говорил, лопались самым смешным образом, обнаруживая только полное политическое ничтожество их творцов. Просидев часа два на описываемом заседании, я начинал приходить к выводу, что и «немецкая рабочая партия» принадлежит к этому же разряду».
В принципе, так оно и было. В партийной кассе хранилась сумма в семь с половиной марок, программы действий практически не было, как не было членских билетов или хотя бы завалящего печатного издания. Зато было сознание своей великой значимости, микроскопический бюрократический аппарат и написанная одним из лидеров партии агитационная брошюрка. Тем не менее Гитлер отчего-то заинтересовался этим собранием и посетил его еще раз. Возможно потому, что тезисы, выдвинутые одним из основателей организации – мюнхенским слесарем Антоном Дрекслером, – здорово походили на его собственные выкладки. После недолгих размышлений он согласился вступить в эту партию и вскоре демобилизовался, чтобы отдать все силы новому занятию – деятельности политика. Естественно, что никому не известное движение, руководство которого состояло из нищих, как церковные крысы, мюнхенцев, не могло в одночасье стать популярным и влиятельным. Поэтому прошло немало времени до той поры, когда Гитлеру сотоварищи удалось собрать под одной крышей огромное по их меркам число желающих выслушать их убеждения – чуть более сотни человек. «Тогдашний наш председатель партии, господин Харер, считал все это предприятие очень рискованным, – пишет Гитлер. – Этот в высокой степени порядочный господин был твердо убежден в том, что я, Гитлер, обладаю очень разносторонними способностями, но не обладаю только одной, а именно – не являюсь оратором. Разубедить его в этом не было никакой возможности и впоследствии. Тем не менее он оказался не прав. На этом собрании мне было предоставлено слово на 20 минут. Я говорил полчаса. И то, что я раньше только инстинктивно чувствовал, то было теперь доказано на практике: говорить я умею! В конце моей получасовой речи слушатели были совершенно наэлектризованы. Их энтузиазм для начала выразился в том, что на мой призыв поддержать движение материально тут же на месте было собрано 300 марок. Это сняло у нас гору с плеч. Нищета нашей партии в эту пору была так велика, что у нас не было средств, чтобы напечатать первые тезисы, не говоря уже о том, чтобы печатать воззвания. Теперь был создан первый маленький фонд, который давал возможность покрыть хотя бы самые необходимые расходы».
Примерно в то же время Гитлеру удалось привлечь в ряды движения несколько новых членов из бывших солдат. Они стали для него опорой, и позиции Адольфа заметно усилились. При поддержке нескольких бравых ребят, способных спустить с лестницы самого задиристого политического оппонента, почитающего револьвер и кулаки не менее легитимным средством убеждения, чем словопрения, можно было уже устраивать публичные выступления. Гитлер стал выступать достаточно часто, собирая аудиторию по полторы-две сотни человек, а потом – и больше. Его, а значит и партию, от имени которой он говорил, заметили. Партия начала расти. Не прошло и двух лет, как соратники выдвинули Гитлера в ее руководство. Через небольшое время родилось и новое название – Национал-социалистическая рабочая партия Германии (НСДАП). Появилась и партийная программа – несколько сумбурная, но включающая в себя все «фирменные» гитлеровские тезисы о чистоте расы, единоначалии и жизненном пространстве. Они были изложены в 25 пунктах, не претерпевших изменений до последних дней Третьего рейха. Программа была разработана таким образом, что могла привлечь каждого, у кого был хоть малейший повод для недовольства окружающим миром. Еще немного, и у движения появляются элементы репрезентативности – необычная, привлекающая внимание символика, «фирменное» приветствие. Маленькое движение буквально за пару лет преобразилось в настоящую, пусть пока и не очень сильную, но все же партию.