Такой ужин обычно длился по шести и более часов – от десяти вечера до четырех-пяти утра. Ели и пили не спеша, под непринужденный разговор, который от шуток и анекдотов переходил на самые серьезные политические и даже философские темы. На этих ужинах в неофициальной обстановке приобретала свой подлинный облик значительная часть советской политики, они же были и наиболее частым и самым подходящим видом развлечения и единственной роскошью в однообразной и угрюмой жизни Сталина. Не было никакой установленной очередности присутствия членов Политбюро или других высокопоставленных руководителей на этих ужинах. Обычно присутствовали те, кто имел какое-то отношение к делам гостя или к текущим вопросам. Но круг приглашаемых был, очевидно, узок, и бывать на этих ужинах считалось особой честью. Один лишь Молотов бывал на них всегда – я думаю, потому, что он был не только наркомом (а затем министром) иностранных дел, но фактически заместителем Сталина.
На этих ужинах советские руководители были наиболее близки между собой, наиболее интимны. Каждый рассказывал о новостях своего сектора, о сегодняшних встречах, о своих планах на будущее. Богатая трапеза и большое, хотя не чрезмерное, количество алкоголя оживляли дух, углубляли атмосферу сердечности и непринужденности. Неопытный посетитель не заметил бы почти никакой разницы между Сталиным и остальными. Но она была: к его мнению внимательно прислушивались, никто с ним не спорил слишком упрямо – все несколько походило на патриархальную семью с жестким хозяином, выходок которого челядь всегда побаивалась.
Сталин поглощал количество еды, огромное даже для более крупного человека. Чаще всего это были мясные блюда – здесь чувствовалось его горское происхождение. Он любил и различные специальные блюда, которыми изобилует эта страна с разным климатом и цивилизациями, но я не заметил, чтобы какое-то определенное блюдо ему особенно нравилось. Пил он скорее умеренно, чаще всего смешивая в небольших бокалах красное вино и водку (Джилас принял за нее воду, как до него Штеменко. – В. К.). Ни разу я не заметил на нем признаков опьянения, чего не мог бы сказать про Молотова, а в особенности про Берию, который был почти пьяницей. Регулярно объедавшиеся на таких ужинах, советские вожди днем ели мало и нерегулярно, а многие из них один день в неделю для «разгрузки» проводили на фруктах и соках. На этих ужинах перекраивалась судьба громадной русской земли, освобожденных стран, а во многом и всего человечества».
Не прошло и трех лет, как Джилас вновь в Москве и вновь приглашается на Ближнюю дачу, что означало со стороны Сталина высшую форму доверия и расположения. Но как резко изменилась атмосфера застолий:
«Ужин начался с того, что кто-то, думаю, что сам Сталин, предложил, чтобы каждый сказал, сколько сейчас градусов ниже нуля, и потом, в виде штрафа, выпил бы столько стопок водки, на сколько градусов он ошибся. Я, к счастью, посмотрел на термометр в отеле и прибавил несколько градусов, зная, что ночью температура падает, так ошибся всего на один градус. Берия, помню, ошибся на три и добавил, что это он нарочно, чтобы получить побольше водки.
Подобное начало ужина породило во мне еретическую мысль: ведь эти люди, вот так замкнутые в своем узком кругу, могли бы придумать и еще более бессмысленные поводы, чтобы пить водку, – длину столовой в шагах или число пядей в столе. А кто знает, может быть, они и этим занимаются! От определения количества водки по градусам холода вдруг пахнуло на меня изоляцией, пустотой и бессмысленностью жизни, которой живет советская верхушка, собравшаяся вокруг своего престарелого вождя и играющая одну из решающих ролей в судьбе человеческого рода. Вспомнил я и то, что русский царь Петр Великий устраивал со своими помощниками похожие пирушки, на которых ели и пили до потери сознания и решали судьбу России и русского народа.
Ощущение опустошенности такой жизни не исчезало, а постоянно ко мне во время ужина возвращалось, несмотря на то что я гнал его от себя. Его особенно усугубляла старость Сталина с явными признаками сенильности. И никакие уважение и любовь, которые я все еще упрямо пестовал в себе к его личности, не могли вытеснить из моего сознания этого ощущения. В его физическом упадке было что-то трагическое и уродливое.
Но трагическое не было на виду – трагическими были мои мысли о неизбежности распада даже такой великой личности. Зато уродливое проявлялось ежеминутно. Сталин и раньше любил хорошо поесть, но теперь он проявлял такую прожорливость, словно боялся, что ему не достанется любимое блюдо. Пил же он сейчас, наоборот, меньше и осторожнее, как бы взвешивая каждую каплю, – чтобы не повредила».
Валерий Каджая
Подведем итоги?
Забавно выглядит этот раздел. Гитлер и Сталин выглядят почти противоположностями друг друга. Один – абсистент, проповедующий отказ от курения. Другой – любитель выпить коньяку, да не абы какого, выкурить трубочку хорошего табаку, запить обед фужером-другим-третьим вина, которое специально для него доставили черт знает откуда. Разные люди, даже на первый взгляд.
Но есть тут и сходство, даром что не бросающееся в глаза: и тот и другой превыше всего ставили самоконтроль. Даже в самой людной компании, в разгар хмельного застолья Сталин оставался не менее адекватен, не менее осторожен в словах и поступках, чем избегающий алкоголя Гитлер. Потому что без самоконтроля, без постоянного недоверия не то что к ближайшему окружению, а даже, временами, к самому себе диктатору не остаться в живых даже за самыми высокими и крепкими стенами.
VI. Женщины вождей
В мечтах о семейном счастье
Сталин не был развратником. Он был женат на большевизме и революции. На шкале его предпочтений женщины занимали невысокое место. По отношению к ним он был эмоциональным инвалидом, но не полностью равнодушным. Женщины смотрели на него обожающими глазами и влюблялись в него. Не раз Сталин жаловался своим приближенным: «Они не оставляют меня в покое, вьются вокруг меня, как пчелиный рой. Все хотят лечь со мной в постель.
Писать про женщин Иосифа Сталина – одно удовольствие. Простор для фантазии такой, что аж дух захватывает. Еще бы, южная горячая кровь, революционная романтика! Сколько всего можно допустить, присочинить, какие сенсации можно создать! Но когда начинаешь всерьез разбираться что к чему, все оказывается куда прозаичнее, чем казалось. Потому что слухи – слухами, а фактов в нашем распоряжении совсем немного.
Первое женское имя, которое необходимо упомянуть в связи с биографией вождя, – Екатерина Сванидзе. Самая первая и чистая любовь Иосифа, зародившаяся в те времена, когда он был молодым революционером, еще только-только погрузившимся в хаос революции. Екатерина была сестрой старого приятеля Джугашвили – Александра Сванидзе. У него-то в доме они и познакомились: Иосиф в очередной раз скрывался от преследования, находясь на нелегальном положении, и друг приютил его на несколько дней у себя в тифлисском доме на Фрейлинской улице. Там-то и познакомились Коба и Като. Почему-то принято особенно подчеркивать, что Екатерина была родом из очень бедной семьи. Это немного странно, потому что была она портнихой, а в ту пору это означало вполне неплохой заработок.
Любовь, если цитировать классика, выскочила перед Иосифом, как убийца из-за угла. Роман развивался бурно, но сугубо по горскому этикету: несмотря на все свои революционные взгляды, Джугашвили не был сторонником «легких» отношений в духе теории «стакана воды». Где-то через год Иосиф и Екатерина решили пожениться. Правда, сделать это официально было сложно: юный революционер жил по чужому паспорту, какая уж тут регистрация? Не дай Бог обнаружат подлог – так прощай не только семейная жизнь, а и свобода тоже. Но ведь дело было в Грузии, где женитьба «увозом» – не то чтобы обычное дело, но в принципе возможное. Поэтому местные священники, особенно из молодых, частенько смотрели сквозь пальцы на молодые пары, являющиеся в церковь с просьбой о немедленном венчании в неурочное время. Судя по всему, как-то похожим образом обвенчались и Екатерина с Иосифом. Ну а гражданский брак они регистрировать не стали, потому как, повторюсь, дело это было опасное. Благо горские традиции позволяли: на все эти государевы бумажки с орлами, подтверждающие то, что уже и так было сказано перед Богом, там традиционно смотрели сквозь пальцы. Но свадьба была отпразднована честь по чести, как полагается.
Беда была в том, что счастливого брака у молодых так и не получилось, хотя все предпосылки к тому были. Екатерина была очень правильной грузинской девушкой, и она стала не менее правильной грузинской женой, признающей неоспоримый авторитет и главенство мужа, готовой окружить его заботой и лаской, уверенной, что важнее его дел нет ничего на свете. Но Иосиф был постоянно то в бегах, то в отлучке, появлялся дома лишь изредка. Да и что значит дома? Молодая жена осталась в доме своего брата. Там она и родила сына – Якова Джугашвили. А буквально через полгода – осенью 1907-го – Екатерины не стало: брюшной тиф и сейчас-то болезнь не из приятных, а в то время он был воистину страшен, часто приводил к летальному исходу. Когда Екатерина заболела, Иосиф был за границей, в Лондоне. И, как он ни спешил, успел домой он только к похоронам. Так и закончились его надежды на нормальную семейную жизнь, на дом, в который можно вернуться.
А дальше покатилась череда арестов, ссылок, побегов. Раскопать что-то достоверное в этом хаосе – задача не из легких, поэтому сразу нужно предупредить, что речь пойдет о предположениях и слухах. Так, судя по всему, у Кобы был непродолжительный бакинский роман с некой Стефанией Петровской. От ее имени, по мнению Вильяма Похлебкина, происходит его псевдоним К. Стефин – «Стефин Коба». Известно, что в конце мая 1910 года он, находясь в тюрьме, подал официальное прошение бакинскому градоначальнику о заключении брака с этой женщиной. Хотя может быть, это был просто какой-то трюк? На ту пору можно было многого добиться вполне безобидными способами. Например, уговорив подозрительно кашляющего соседа сдать за тебя анализы на туберкулез, Коба сумел получить усиленное питание и более мягкие условия содержания. Впрочем, неясно, что юный революционер мог бы выиграть от фиктивного брака. Может быть, более частые передачи? В любом случае, когда в сентябре такое разрешение было дано, он был уже далеко, в Сольвычегодске.